Меж тем судьбу писателя Александра Фадеева определила первая встреча – с писателями-коммунистами.
О ней и расскажу.
Писатель
Главным вопросом на встрече вождя с коммунистами был вопрос РАППа. Я, как обычно, не буду заниматься пересказами, а предоставлю слово очевидцу. Вот как описывает происходящее Валерий Кирпотин:
«Алексей Максимович с неохотой согласился [стать председателем - ВН]. Свое выступление он начал с интересующего его вопроса. Он хотел, чтобы руководители РАПП участвовали в работе Оргкомитета.
— Много тут было и от неумения управлять литературными делами, — сказал он. — Была грубость, были грубые методы воспитания. Группа людей, больше всего повинных (я подразумеваю РАПП), признала свою вину, свои ошибки. Теперь надо поговорить, чтобы как-то вместе создавать литературу, достойную великого пятнадцатилетия. Иначе нельзя создать единства коммунистов-писателей и продолжить хорошую работу в литературных кружках на заводах и фабриках.
Рапповская — напостовская группа не хотела примириться с потерей руководства. Вожди ассоциации были мастера закулисных интриг. Они сумели протоптать тропинку к сердцу Горького, когда он жил в Италии. По просьбе Горького уже назначили Леопольда Авербаха в редакцию «Истории фабрик и заводов».
Поговаривали, что пролетарский писатель высказывал желание сделать своей правой рукой руководителя ассоциации пролетарских писателей Леопольда Авербаха. Тогда Горький обещал взять на себя не почетное, а реальное руководство Оргкомитетом.
После вступительного слова это стало очевидным.
Поднялся Фадеев. Он говорил в духе своих статей, нападал на Оргкомитет, но еще более решительно критиковал групповщину РАПП. В самый драматический момент своей речи Фадеев повернулся к Авербаху, протянул в его сторону руку и заявил:
— В Оргкомитете с этим человеком я работать не буду!
Демонстративное заявление Фадеева многими было воспринято как предательство. Горький оскорбился, развел руки в стороны, взволнованно перебил:
— Как же так? Зачем вы так говорите? Вы же были вместе. Нехорошо это, нехорошо. Если бы не мое положение хозяина и председателя собрания, я бы ушел.
Но уйти Горькому было некуда».
Все.
Слово сказано, мосты сожжены.
Вслед за словами последовали и дела. В самом конце октября в «Литературной газете» выходит первая часть статьи Фадеева «Старое и новое» с очень жесткой, наотмашь, критикой РАППа.
Отношения рвутся окончательно, и в ноябре Авербах уведомляет Горького: «С Фадеевым отношения прежние — дружбы прошлой теперь нет».
О том, что этот поступок Фадеева многими воспринимался как предательство, подтверждает в своих записках и Валерия Герасимова:
«Позднее я напишу, как и при каких условиях была написана опубликованная в «Правде» статья Фадеева «Старое и новое» (кажется, так она называлась). Сила этого выступления была в том, что рапповцам наносился удар изнутри; наносил этот удар один из руководителей РАППа. Ведь борьбу со своими противниками рапповская головка вела всегда, обвиняя их, что, мол, они «непролетарская группа», «враги революции», «упадочники», «гнилые перевальцы», «тупоголовые кузнецы» и т. д. и т. п. Как же быть с выступлением Фадеева? Ведь его авербаховцы выставляли как наиболее пролетарского. Это был их самый крупный «творческий» козырь.
Искренне, продуманно выступил Саша против рапповщины – вульгаризации, групповщины, администрирования. Помню, столкнувшись со мной у трамвайной остановки, А. Сурков с искаженным злобой лицом говорил: «Сашка-то предал друзей! Но мы еще посмотрим кто кого! Сашка еще попляшет!»
Действительно, многих биографов моего героя этот его странный поступок ставит в тупик.
Самое напрашивающееся и потому самое распространенное объяснение – мол, карьерист Фадеев просчитал обстановку, вовремя предал друзей из РАППа и, оттолкнувшись от тонущих, сделал рывок наверх.
Тот же Кирпотин в своем отчете о встрече со Сталиным явно на это намекает:
«Как на всякой вечеринке, разговор перескакивал с одной темы на другую. Сталин без всякой связи с предыдущим заметил:
— Если среди вас окажется крупный человек, он и возглавит поворот, определенный постановлением 23 апреля.
Фадеев оказался таким крупным человеком, которого искал Сталин.
Но тогда в столовой особняка, в котором жил Горький, слова Сталина были сказаны вообще, без намека на чью-либо фамилию. Но за долгим ужином, затянувшимся на всю ночь, Фадеев оказался «на высоте». В назначенный час, когда все уже были разгорячены выпитым, Фадеев затянул своим высоким голосом «Дуню». С удивительной находчивостью он подбирал рифмы к фамилии Горького, Молотова, Ворошилова, Постышева.
Сталин слушал, курил трубку и улыбался.
Ходит Дуня меж проталин,
А за ней — товарищ Сталин.
Эх, Дуня, Дуня - я!
Дуня — ягодка моя!
Фадеев пропел очередной куплет. Что-то, короче, чем на секунду, блеснуло в глазах Сталина. <…>
Дальнейшая судьба Фадеева известна. Он стал литературным вождем эпохи советской цивилизации».
Распространенность этой версии – особенно среди недоброжелателей Александра Фадеева – подтверждает и Валерия Герасимова: «Умышленно путая два вопроса — литературно-общественная борьба Фадеева с авербаховцами и последующие репрессии, — его враги (конечно же после смерти его) стали усиленно распространять слух, что это, мол, Фадеев «посадил», «расстрелял» Авербаха, Киршона, Ясенского и т. д.».
Однако есть несколько обстоятельств, мешающих безоговорочно согласиться с этим мнением.
Начну с самого несерьезного аргумента. Во-первых, подобное поведение является совершенно нехарактерным для Фадеева – предавать друзей было совершенно не в его обычае.
Скорее уж наоборот – в будущем Фадеев прославился изрядной сентиментальностью по отношению к друзьям молодости. Вот как об этом писал тот же Кирпотин:
«Кстати сказать, своих рапповских дружков Фадеев не забывал никогда. На пост главного редактора «Литературной газеты» он назначил Ермилова. Тот был благодарен, но все же в трудный для Фадеева период очень больно укусил со страниц «Литературной газеты».
Фадеев и после этого продолжал его поддерживать. Он умел быть выше мелочных отношений. Но все же при случае ответил Ермилову и ответил блистательно. Шел какой- то пленум, ему задали вопрос:
— О Ермилове. Почему он нападает на своих друзей, в том числе на вас?
Фадеев улыбнулся, развел руки:
— Знаете басню... Скорпион попросил лягушку перевезти его через горный поток. На самой стремнине скорпион смертельно ужалил лягушку. «Что ты сделал? Ведь ты и сам потонешь», — сказала лягушка. «Не мог удержаться — натура такая», — ответил скорпион.
Все было очень похоже. И зал долго смеялся».
Владимир Владимирович Ермилов
Во-вторых, своим демаршем особых очков Фадеев не набрал. Практически сразу его за эту речь пропесочил не кто иной, как сам товарищ Сталин. Выступая в финале, вождь сказал:
«Фадеев безусловно прав, когда он говорит о необходимости решительной перестройки бывшего руководства РАПП, о необходимости решительной ликвидации группировщины. Но он безусловно не прав, когда заявляет, что не будет работать с Авербахом.
Что это значит? Как может отказаться коммунист работать с другим коммунистом, когда они работают в одной организации? Заявление Фадеева в этой части неверно, это тоже надо изжить».
Да и к моменту встречи «авербаховцы» вовсе не были «тонущей командой». Скорее наоборот – укрепив свои связи с Горьким, они явно «пошли в гору», вновь быстро набирая очки влияния. Как раз та встреча писателей-коммунистов со Сталиным ознаменовалась их серьезной победой:
«Выступлением Сталина была завершена дискуссия. Слова вождя о том, что «рапповцев надо привлечь к работе», позволили Горькому еще раз заступиться за рапповских руководителей. Он предложил для достижения единства в среде коммунистов ввести в состав Оргкомитета: Авербаха, Макарьева, Ермилова.
Писатели и менее охотно члены Политбюро поддержали Горького».
Именно это назначение спровоцировало настоящий скандал на втором, расширенном собрании, где с вождями встречались в основном беспартийные писатели-«попутчики».
Процитирую воспоминания К. Л. Зелинского «Вечер у Горького»:
«— Ну, теперь желательно, чтобы высказались товарищи беспартийные, — говори Горький.
— Дайте, я скажу, Алексей Максимыч, — говорит Сейфуллина, — я сижу как раз напротив Вас, дайте я скажу. Я, товарищи, в отчаянии от того, что вы хотите снова ввести в состав Оргкомитета трех рапповцев. Я в отчаянии, потому что едва только мы успели вздохнуть, едва успели приняться за работу... — в комнате движение и шум. — Ну, кажется, Вы же, Алексей Максимыч, ругали Оргкомитет, говорили, что он работает плохо...
(Надо сказать, что предложение о введении рапповцев в Оргкомитет, — это была инициатива Горького, и он уговорил Сталина на это дело).
—Но просто учтите, что мы, наконец, вздохнули и снова получили возможность писать. Ведь у нас некоторых писателей до того довели, что они слепнут. Вот. Тынянов, неплохой писатель, хороший писатель — его до того затравили, что он даже начал слепнуть. (Шум, голоса: «Неправда!». Катаев пытается встать: «Сейфуллина, зачем Вы говорите неправду?»). Сейфуллина продолжает говорить, Сталин поддерживает ее:
— Ничего, пусть говорит.
Сейфуллина:
— Мое время уже истекло?
Сталин:
— Мы попросим продлить. — Поднимает руку.
Сейфуллина: — Ну, если Вы, товарищ Сталин, скажете продлить, то они, конечно продлят. Так вот, введение рапповцев в Оргкомитет опять охладит всех писателей. (Голоса: «Ну, почему всех? Говорите от себя!») Ну, хорошо, не всех, я буду говорить только за себя. Я вот так думаю.
Сталин:
— Я уверен, что и другие тоже так думают, только не говорят, а сочувствуют. — Сам делает рукой такое волнистое движение по залу.
— Я, товарищи, не боюсь говорить от своего имени. — Сейфуллина отвечает на реплику Березовского. — Да, я вот такая контрреволюционерка. Не верю я тому, что обещает Авербах. Могу я не верить?