Давайте посмотрим, как это сегодня работает. Во-первых, теоретический агностицизм. Появилась мечта, благодаря которой «наука о данных» стала такой популярной. Это мечта о том, что в один прекрасный день можно будет отказаться от отдельных наук, например от экономики, психологии, социологии, менеджмента и прочих, заменив их общей наукой выбора, в рамках которой математики и физики будут изучать огромные объемы данных с целью выявить общие законы поведения. В итоге вместо науки о рынках (экономика), науки о рабочих местах (менеджмент), науки о выборе потребителя (маркетинг) и науки об организации и объединении (социология) возникнет единая наука, которая в конечном итоге добудет правду о том, как принимаются решения. «Конечная теория» положит конец существованию параллельных дисциплин и станет началом новой эры, в которой нейробиология и большие данные сольются в одну дисциплину о жестких законах процесса принятия решений.
Чем меньше предположений делается о человеке, тем больше происходит научных открытий, нарушающих этику. В течение долгого времени бихевиоризм рассматривался как наука, прежде всего, о поведении животных, например крыс. Уотсон стал ключевой фигурой в американской психологии, поскольку он предложил применить те же самые техники по отношению к людям. Сегодня тот факт, что именно математики и физики, вооруженные алгоритмами, хотят сделать наше поведение предсказуемым, означает, что они смогут добиться очень многого, особенно если учитывать их свободу от какой-либо теории, которая видела бы отличие людей и общества от других изучаемых систем.
Во-вторых, наблюдение. Такие проекты, как Hudson Yards и Nudge Unit, доказывают, что новая волна популярности бихевиоризма возникла как часть высокоуровневой коллаборации власти и ученых. Без этого альянса социологи продолжили бы трудиться в рамках понятий «теория» и «понимание», которыми мы на самом деле руководствуемся, когда пытаемся понять друг друга в нашей повседневной жизни. Совсем иначе ведут себя компании наподобие Facebook, способные, благодаря своей возможности наблюдать за деятельностью почти миллиарда людей, делать громкие заявления о том, как можно повлиять на человека, используя чужие вкусы, настроения и поведение.
Добавьте к массовому контролю нейробиологию, и у вас получится кустарная промышленность, в которой заправляют эксперты в сфере решений, готовые предсказать поведение любого человека при различных обстоятельствах. Такие популярные психологи, как Дэн Ариэли (автор книги «Поведенческая экономика») и Роберт Чалдини (автор книги «Психология влияния»), раскрывают в своих работах тайны человеческих решений. В этих книгах говорится о том, что индивидуум совсем не отвечает за свои решения и не может дать ответ на вопрос, почему он поступает определенным образом. Будь то стремление к увеличению эффективности рабочих мест, или проведение государственной политики, или романтические свидания – эта новая наука о выборе обещает предоставить сухие факты вместо существовавших ранее ничем не обоснованных предположений. Однако вне зависимости от контекста «выбор» в такой литературе всегда равен чему-то вроде шопинга, а значит, ученые не настолько уж избавились от предрассудков и теорий, как бы им хотелось в это верить.
И все же очевидная законность подобного подхода – попытки с помощью данных понять действия людей – расширяет возможности для наблюдения за нами. Совсем недавно эйфория по поводу потенциала данных захватила и отделы по управлению персоналом в компаниях. Там начинают использовать так называемый анализ таланта, который позволяет менеджерам оценить своих подчиненных по определенному алгоритму – с помощью информации из электронных писем, которые отправляют и получают сотрудники, находясь на рабочем месте[243]. Компания из Бостона, Sociometric Solutions, пошла еще дальше и разработала специальные устройства, которые должны носить при себе работники. Такие приборы будут отслеживать их передвижения, тон голоса и разговоры. Умные города и умные дома, которые постоянно реагируют на поведение своих жителей и пытаются его изменить, представляют еще одну сферу, в которой выстраивается новая научная утопия. Возможно, все это ведет к тому, что в будущем нас избавят даже от необходимости выбирать товары благодаря «предсказуемому шопингу»: компании сами начнут присылать нам необходимые вещи (например, книги или продукты) на дом, и нам не нужно будет даже просить их об этом. Они будут принимать решение о покупке за нас, основываясь на алгоритмическом анализе или мониторинге умного дома [244].
Таким образом, создается впечатление, будто новая наука является шагом к дальнейшему просвещению, ведь это путь из века догадок в век объективных знаний. Однако такая наука вторит взгляду Бентама о влиянии утилитаризма на закон и наказание. Кроме того, она скрывает от наших глаз властные отношения и те методы, которые требуются для достижения этого «прогресса».
Возможно, ничего удивительного в сложившейся ситуации нет. Мы все интуитивно понимаем: наши действия и наше общение с друзьями в Интернете становятся объектами изучения в новой мировой лаборатории. Как правило, споры вокруг умных городов или социальной сети Facebook касаются в первую очередь того, что подобные явления вмешиваются в нашу частную жизнь. Однако наука, которую производит новая лаборатория, всех устраивает. Возможно, это связано с тем, что нам кажется соблазнительной идея, утверждающая, будто индивидуальная свобода человека – всего лишь миф, и у каждого решения есть причина или объективный, биологический или экономический, стимул. Очень часто люди забывают о том, что в этой идее нет никакого смысла, если отсутствуют инструменты наблюдения, отслеживания, контроля и проверки. Мы либо имеем теории, интерпретируем человеческую деятельность, организуем нечто вроде самоуправления в обществе, либо у нас есть неопровержимые факты о поведении, и мы делаем из общества лабораторию. Но мы не можем следовать и первому, и второму сценарию одновременно.
В 2014 году российский Альфа-банк предложил своим клиентам необычный счет «Активити»[245]. Для этого клиенты должны были воспользоваться одним из фитнес-трекеров на смартфонах – Fitbit, RunKeeper или Jawbone UP, с целью подсчитать, сколько шагов они делают каждый день, после чего это количество шагов превращается в денежную сумму на сберегательном счете «Активити» с более высокой процентной ставкой. Альфа-банк подсчитал, что люди, которые используют этот счет, сберегают в два раза больше средств по сравнению с другими клиентами и двигаются в 1,5 раза больше среднего россиянина.
Годом ранее на станции метро «Выставочная» в Москве был проведен эксперимент, приуроченный к зимним Олимпийским играм 2014 года [246]. Один из турникетов заменили сенсорным устройством. Пассажирам предлагалось либо заплатить за билет 30 рублей, либо сделать 30 приседаний перед сенсорным устройством в течение двух минут. Если они не справлялись с поставленным заданием, то им приходилось платить за билет как и положено.
Вещи вроде фитнес-турникетов пока воспринимаются нами как некие интересные диковинки. В случае со счетом «Активити» все уже серьезнее. Программы, которые отслеживают деятельность сотрудников, чтобы повлиять на их продуктивность, уже далеко не забавные новшества. Когда Бентама спросили, каким образом измерить субъективные чувства, он предположил, что это можно сделать с помощью денег или пульса. Он абсолютно верно угадал способы, используемые экспертами по счастью.
Следующий этап для индустрии счастья – разработать технологии, которые позволят объединить оба индикатора. Однако монизм, вера в то, что существует некий универсальный показатель для оценки любого этического или политического результата, всегда терпит поражение, поскольку такой показатель невозможно найти или создать. Неплохая мысль использовать в качестве него деньги, однако они не учитывают другие психологические или физиологические аспекты счастья. Показатели кровяного давления или пульса – тоже хорошо, и тем не менее они не способны показать степень нашей удовлетворенности жизнью. МРТ может визуализировать наши эмоции в реальном времени, но она упускает из виду более широкие показатели здоровья. Анкеты между тем не учитывают культурные различия, связанные с очень разным восприятием нами слов и симптомов.
Вот почему объединение денег и показателей нашего тела становится сейчас настолько важным. Ученые начинают избавляться от границ между совершенно несовместимыми показателями счастья или удовольствия и пытаются соорудить нечто, способное вычислить, какие решения, результаты или политика будут в конечном счете самыми лучшими. Но этот проект – утопия (в буквальном смысле этого слова – «утопия» по-древнегречески означает «нет места»). Невозможно найти какой-либо универсальный показатель для счастья, поскольку в нем самом нет ничего исчисляемого. Монизм звучит красиво и является привлекательным для сильных мира сего, которые ищут способы разработки своих дальнейших шагов. Но неужели кто-то действительно верит, что все удовольствие и всю боль можно описать одним каким-то показателем? Конечно, нам стоило бы попытаться исходить из того, что теоретически такое возможно, и использовать метафору «полезности» или «счастья». Однако если отбросить в сторону все объективные неврологические, психологические, физиологические, поведенческие и денежные показатели, то призрачное понятие счастья как единой величины сразу испарится в воздухе.
Зачем же в таком случае создавать универсальный инструмент для измерения счастья? Нужно ли пытаться объединить вещи, друг с другом никак не связанные: наши счета с нашими телами, наши выражения лиц с нашими покупательскими привычками и прочее? Под эгидой научного оптимизма нами управляет философия, у которой нет никакого реального смысла. В конце концов она не может определить, счастье – это нечто физическое или метафизическое. Его постоянно называют физическим явлением, но оно ускользает от понимания. И тем не менее число инструментов для измерения количественных показателей счастья продолжает расти, все так же вмешиваясь в нашу частную и общественную жизнь.