Рыжий Анцлето, как всегда, с неугасимым надрывом исполняет свое утреннее шоу. И не дает поспать вернувшимся с ночной смены усталым гоблинам. И мне. Но мне плевать — вполне хватило пяти часов сна и проснулся я уже давно.
— Капать маслом надо! Капать, а не лить! Так как отец твой сраный накапал в твою мать — скудно! И родился такой как ты — скудоумный и расточительный сученыш! Нет вы только посмотрите на этого ублюдка — вылил на дрова чуть ли не полбутылки масла! Ты его покупаешь что ли⁈ Ты⁈ Нет не ты, а дон Кабреро! Это его деньги ты льешь в пламя, дерьма кусок! И потому будь бережлив! — за огненным спичем последовал звонкий шлепок удара и болезненный вскрик отхватившего оплеуху подростка.
Лежа на верхнем месте трёхъярусной кровати, вытянув уложенные на мешок ноги, закинув одну руку за голову, другой я подкидывал над собой метательный нож, раз за разом втыкая его в потолочную балку, затем дергая за тонкую веревку чтобы выдернуть оружие и перехватить до того, как нож воткнется в меня. Отличное упражнение для меткости и рефлексов. Главное не упустить летящий вниз нож. На соседней койке лежал на боку мрачный как туча Фокки, баюкающий глубоко прорезанный, а затем зашитый палец — он попытался повторить фокус с ножом за мной следом, даже поймал, но отточенное лезвие быстро доказало, что не любит тесных потных обнимашек. Еще один «пробовальщик» с глубоким ранением живота отлеживался дальше по коридору в комнате отведенной для больных и раненых, где за ними приглядывала тучная Зулейха, ни хера не понимающая в медицине, верящая что в каждом живом существе живут по три духа, никогда не бывающая трезвой, но при этом умеющая отлично зашить любую рану той же иглой, которой штопала грязные трусы своего муженька, а ее любым средством дезинфекции предметов и ранений был ее же мощный самогонный выдох после большого глотка прямо из горлышка. Чудо, а не доктор. Побольше бы таких. И глаза у нее добрые — но только не с раннего утра пока она страдает в похмельных муках, ожидая полудня, чтобы сделать первый бодрящий глоток горлодера — один из трех живущих в ее необъятном теле духов запретил ей прикладываться к бутылке раньше. Каждое утро она громко и яростно спорила с ним, пытаясь переубедить — и сейчас раскаты ее хриплых стенаний разносились по коридору. Рыжий Анцлето и жирная Зулейха, работая в отточенном годами тандеме, отлично умели сделать утро каждому из обитающих в этой части верхнего этажа бедолаг, приучившихся либо просыпаться пораньше, либо перед сном втыкать в уши затычки так глубоко, чтобы они аж в мозжечок вминались.
Койка под мной вздрогнула, передавая пошедший через пол тяжелый толчок, отдавшийся по всему зданию. От этого не помогут даже затычки в ушах. Спящие всхрапнули, кто-то от неожиданности дернулся и только они начали затихать, беззвучный толчок повторился. Выдернув нож из балки, я поймал его, перевалился на бок и упал в узкий проход между барачными многоярусными нарами, в полете подхватив с одеяла тряпичный сверток. Приземлившись на полусогнутые, мягко присел, гася мышцами ног и остался на корточках, глядя на пространство под нижней койкой, откуда на меня таращилось две пары поблескивающих глаз. Я протянул сверток в темноту. В него тут же вцепились две грязные ручонки и утащили глубже под койки. Тьма приняла дар и пискляво, но с достоинством произнесла:
— Благодалствуем от селдца воинов!
Донесшийся сквозь пол очередной толчок придал бы этому заявлению дополнительной весомости, если бы из дыры в основании стены не донеслось тревожно и с надеждой:
— Сладкое⁈
— Сладкое — усмехнулся я и уронил на пол складной нож — Пальце себе не обрежьте. А в свертке кукурузные лепешки с фруктовым джемом.
Вчера я любезно принял его в подарок от пьяного отсоса, а с утра хорошенько вычистил от всякой грязи и подточил.
— Не облежем как-нибудь! — с тем же достоинством пообещала тьма и на ноже сомкнулась детская ладошка, утянув к себе.
— Все норм в делах воинских?
— Все холошо!
— Точно? Слышу сомнение…
— Вчела толстый Клюг тащил себе под одеяло Ксану… и лот ей заклывал…
Кивнув, я спросил:
— Тот лысеющий пузатый обитающий в дальнем углу на нижней койке?
— Он. У Ксаны синяк и лазбита губа.
— Еще что-нибудь?
— У Ксаны?
— Вообще.
— Все холошо!
— Ну хорошо так хорошо — ответил я и встал — После завтрака подкину вам чего-нибудь еще.
— Там не дадут…
— Мне дадут — пообещал я, глянув на блеклый белый ореол выхода из барачного отсека.
Но двинулся я в противоположном направлении. Пройдя до дальней стены центральным проходом, свернул в узкий закроватный переулок, толкая плечом развешанное на стене тряпье, добрался до угла, освещенного помаргивающей «вечной» лампой, едва дающей свет. Убедившись, что койка не пустует, я сдернул одеяло с головы храпящего после ночной попойки мужика, убедился, что этот тот самый Клюг, накинул одеяло ему обратно на башку и нанес с десяток ударов кулаком. Он дернулся только после первого, но сразу же обмяк и следующие девять пришлись в его мягчащую с каждым новым ударом харю. С трудом остановившись, чтобы не убить, я вытер кулак о каки-то тряпки, выпрямился и при зыбком свете снятой со стены лампы задумчиво осмотрел еще одну пока еще целую харю — на средней койке на спине лежал какой-то обмерший от испуга хреносос, вытянувший руки по швам и сверлящий напряженным взглядом койку выше. Оценив его грязную никогда не стиранную майку, спустился взглядом ниже до паха и одновременно с этим зажатый в моих пальцах нож скребанул лезвием край койки. Мужик вздрогнул и часто задышал, уставив на меня выпученные зенки.
— Когда тот хмырь ребенка к себе в постель тащил — ты тут же лежал? — лениво спросил я, пытаясь выковырять острием клинка сучок из деревянной конструкции.
— Б-был… здесь… к г-горю моему…
— А чего не вступился за ребенка?
— Да я…
— Да ты?
— Клюг сильный…
— Понимаю. Клюг сильный…
— Да!
— А ты слабый…
— Да!
— И на ребенка срать ты хотел…
— Да! Ой! Нет! Нет! Не хотел! Дети — святое! Но я…
— Но ты? — я подался вперед, не обращая внимания на доносящиеся с низу кашляющие звуки, где трясущийся Клюг пытался либо выплюнуть, либо проглотить выбитые мной зубы.
— Но я трус… — обреченно признался обильно потеющий мужик, испуская вонь немытого тела — Он бы меня…
— Когда эта тварь, стонущая ниже очнется и снова сможет слушать и понимать — дай ему знать, что если то, что он пытался сделать, повторится еще раз, я отрежу ему хер и заставлю сожрать, а потом убью очень медленно и мучительно. И сейчас бы убил… но… — тяжело вздохнув, я признался — Но пока не могу. Понимаешь?
— И тараканов жалеть надо! — поддакнул потеющий.
Я покачал головой:
— Да нет. Просто уволят ведь за такое. Верно?
— Это да-а-а…
— Поэтому убью его потом — пообещал я — И тебя убью, если он повторит, а ты не вмешаешься. Я возьму его оторванную башку и запихну ее тебе в…
— А можно я сейчас соберу вещи и просто переберусь в другой угол барака?
— Не-а.
— А можно я уволюсь к херам?
— Не-а.
— Мерде!
— Ну да, оно самое. Следи за уродом. Когда поймешь, что он лежит с перерезанной глоткой — можешь спокойно увольняться. Или оставайся. А до тех пор ты верный сосед упырка Клюга. Теперь ты за него в ответе. И не вздумай сбежать — найду. Веришь?
— Верю. Ты уже многих больничку отправил… а ведь ты тут всего-то два дня…
— Три — с сожалением вздохнул я, отбрасывая вырезанный сучок и убирая нож в карман — Уже четвертый пошел… а чего на завтра не идешь?
— Да что-то аппетит пропал… полежу… за Клюгом пригляжу…
— Ну давай.
— Я поговорю с ним!
— Да похер — уже из центрального прохода отозвался я — Смысл говорить с мертвецом? Хотя я тоже так недавно делал… в общем делай как знаешь!
Выходя из барака, по сторонам я не глядел. Но знал, что за мной наблюдает немало отлеживающихся после тяжелой смены работяг. Они все видели. Они все запомнили. И знают за что…
Далеко от места ночлега я не ушел. Пройдя широким коридором, сначала миновал распахнутые для сквозняка двери кухни, откуда недавно орал рыжий, затем потянулись жилые комнаты элитки, расположенные по обе стороны прохода, прошел мимо причитающего лазарета, где стоящая на коленях Зулейха молила духа хотя бы сегодня дать ей возможность выпить любимого напитка пораньше, вышел на здешний перекресток, представляющий собой лестничную площадку, коротко кивнул сонному охраннику, восседающему за массивным деревянным столом с расколотой столешницей и повернул налево, войдя в столовую.
Здание дона Кабреро представляло собой крепость, фабрику и рабочий городок в миниатюре. Внутри толстых и дополнительно укрепленных стен помещалось все необходимое для постройки и ремонта барж; для очистки судоходных каналов Церры от мусора и тут же хранилось регулярно используемое оборудование для подводных работ. Помимо этого, Кабреро предоставлял услуги по проводке чужих барж через город, обеспечивал сопровождение грузов, а две принадлежащие лично ему баржи никогда не стояли без дела, челноками снуя по затопленным руинам. И последнее и одно из самых прибыльных направлений бизнеса дона Кабреро — питейное заведение Торо Рохо, где я работал каждый вечер и части ночи.
Торо Рохо представляло собой обнесенное четырехметровой стеной квадратное пространство с одним входом-выходом — и в жопу ваши пожарные правила безопасности, да? — с небольшой сценой для выступлений у одной стены и двумя барами у других стен. В центре — ничего кроме площадки из каменных и бетонных плит с несколькими закрытыми решетками дырами для стока всякого жидкого в плещущийся ниже океан. И тут уже без экологических нарушений — в эти дыры каждое утро смывалось ведрами и швабрами все то, что налипло на плиты танцпола за время безудержного веселья. Пот, моча, кровь, сперма, порой дерьмо и чуток пролитого самогона или пива.
Ритуал был неизменен. Каждый вечер после семи врата Торо Рохо открывались и под арку с изображением однорогого красного быка десятками втягивались посетители, не забывающие сдать по мелкой монете с рыла и пройти тщательный шмот. Правила были простыми — никакого бухла и оружия с собой. Дон Кабреро не собирался терять прибыль и иметь проблемы с местными законами, так что правила выполнял