Ящик…
Пока я задумчиво пялился на него, не происходило ровным счетом ничего. Но едва я провел пальцами по его крышке, как меня будто током ударило.
Закон об ограниченных имущественных правах социально незащищенных граждан, к которым к тому времени отнесли всех, кого смогли – начиная с калек и умственно отсталых и вплоть до несовершеннолетних круглых сирот. Закон приняли за три года до того, как я сам осиротел и был вынужден покинуть свой дом. По новому закону в том случае, если подпадающий под эту категорию гражданин находился на полной или частичной опеке государственных служб, он имел право на крайне ограниченный объем физического имущества. Да… формулировки там были другие, более… умные и запутанные… Но вся их суть сводилась к одному – каждый из таких, как я, попадая в лапы опеки и надзора, снабжался таким вот стальным крепким ящиком. Почти квадратный – стороны двадцать на двадцать пять, глубина двенадцать сантиметров, откидная крышка, скобы для навесного замка. На боковых сторонах широкие горизонтальные пазы, на крышке и передней стенке обязательный номер. Мой номер… не помню…
Дурацкие размеры, дурацкая вместимость, но это хоть что-то – особенно, если приходится выживать среди жадного юного шакалья. Ты сам мог выбирать, что станешь хранить в своем ящике. Закрыв крышку и защелкнув замок, ты самолично вставлял ящик в специальные держатели в больших пристенных шкафах в вестибюле. С восьми тридцати утра и до девяти вечера у тебя имелся полный доступ к личному имуществу – но при этом ящик не дозволялось уносить из вестибюля. Мы называли их «банковскими ячейками».
Что я вспоминал, глядя на старый железный ящик? Какую подсказку он мне давал своим видом?
Ответ очевиден – приют. Я вспомнил только его. Даже не вспомнил, а ощутил. Боль от чужих ударов и боль в руках от ударов собственных. Вонь зловонной каши и точно такая же вонь в приютских туалетах – похоже, каша проходила через наши тела, даже толком не переварившись и сохраняя внешний вид. Можно было снова наваливать в кастрюли и опять подавать на обед…
Где находится приют?
Где-то на старом побережье. В месте, что давно уже перестало быть сушей – если только за последние века вода не отступила на прежние позиции, в чем я сомневаюсь. Но там не может быть слишком глубоко… речь о десятках, а не о сотнях метров – а может и того меньше.
Что за город? Название не помню, но он из новых. Это было выражено и в названии, когда вместо «Нью» повадились использовать словечко «Нова». Нова-Сука-Что-то. На побережье. Город строили очень быстро – наступающая вода гнала людское стадо все дальше и дальше, подгоняя его поджопными ударами цунами и проваливающейся за спинами землей. По оказавшимся абсолютно неверными расчетам одно из возвышений сочли более чем подходящим для нового города, и высоченные здания начали расти, как радиоактивные грибы. Сраные человейники с крохотными конурками соседствовали с небоскребами элиты, мигающие огнями флаеры кружились, как мухи над падалью, у подножий невероятных башен носились стаи сумасшедших с факелами, но издалека все это дерьмо можно было принять за веселое празднество в честь торжества человеческого гения. Как бы не так. Разгневанная природа пришла и туда – но не сразу. Далеко не сразу. Когда вода стояла уже совсем рядом с городом, в нем появился я – озлобленный юный гоблин, что совсем недавно совершил свое первое убийство и кого совсем не пугала перспектива убить еще раз.
Относительно недалеко от этого города находилось еще одно важное для меня место, и подсказка о нем нашлась внутри старого железного ящика: залитая прозрачным пластиком этикетка с бутылки виски «Мертвая башня». Еще одно более чем очевидное, мать его, направление.
В чем смысл подсказок?
Следовать по оставленным самим собой хлебным крошкам?
Или это должно активировать что-то в моей башке, и ко мне вернется память?
Я даже подождал немного, но чуда не случилось, и я принялся жрать жареную оленину. Молодого аксиса я убил сам – хромающее трясущееся животное вывалилось на тропу передо мной, неся на теле глубокие борозды от когтей. Оно уже подыхало, и мне оставалось только перерезать ему глотку и выпустить остатки крови. Вырезав из него пару кусков, я собрался было разрубить остальное и разбросать по округе – зверью на радость, – но появилась крестьянская повозка, и вскоре стало ясно, что ее владельцы не против позаботиться об остальном мясе.
Ладно…
Разрезая мясо, проливая на шипящий камень красный мясной сок, неспешно жуя, я смотрел на закрытый ящик с лежащим на нем пластиковым квадратиком и пытался вспомнить еще что-нибудь. Не преуспев, я вытащил из рюкзака старый армейский планшет и включил. Загрузив карту, вбил в поиск слово «Нова» и принялся задумчиво переключать предложенные варианты, не забывая наслаждаться мясом. Мой палец остановился на семнадцатом варианте.
Вот он… Нова-Фламма. Современный Вавилон, вобравший в себя сотни национальностей, религий и традиций, чтобы смешать это все в нечто тошнотворное и убийственно крепкое…
Мой палец упирался в место, что находилось в океане в десяти с чем-то километрах от берега. Версия карты стара – последний раз обновлялась сорок лет назад, и не факт, что за это время ничего не изменилось. Береговая линия была совсем иной. Но я был уверен – это то самое место. А вот тут… чуть сместив палец, я упер его в крохотное черное пятнышко дальше в океане – вот тут находится или находилась старая небесная башня.
Ткнув в экран еще пару раз, я получил несколько вариантов маршрута к Ново-Фламме. Этого было достаточно – теперь я имел направление и целую кучу вариантов того, как добраться до нужной точки.
Мертвая башня и старый приют?
Меня устраивают такие ориентиры – других все равно нет. Как нет и других вариантов.
Мне вслед донеслись брошенный в динамик слова Окси:
– Останься, – сказал она. – Просто останься, и все.
Но я даже не придержал шаг. Для меня такой исход не вариант. Я бросил своих гоблинов и свалил с Формоза не ради того, чтобы остаток затянувшейся беспамятной жизни провести в сучьей неге и траханом покое. Я гоблин. И если у меня нет проблем – я отыщу их сам.
Оставшиеся четыре предметы в ящике не вызвали у меня абсолютно никаких или почти никаких ассоциаций.
Блестящий полировкой черный монолитный кубик с гранями в два сантиметра. Есть пара мелких царапин.
Брелок для ключей, представляющий собой улыбающийся смайл с кратерными рытвинами и надписью на лошадиных зубах «Happy Mooonzes». Брелок настолько потертый, что надпись едва читается.
Пустая перьевая ручка с золотым пером. Черный корпус, колпачок с золотым навершием, изящное резное перо. Корпус пуст – отсутствует картридж с чернилами. Нет никаких надписей, ручка выглядит почти новой.
Наполовину полная – или пустая? – обычная прозрачная солонка. Внутри посеревшая закаменелая глыбка соли, и сомневаюсь, что в ней хоть что-то скрывается. Хотя придет время – проверю. На солонке скромная синяя надпись «Lake Amadeus».
И хер его знает, что все это означает. Хотя весь, сука, злой юмор в том, что я, к примеру, уже тогда мог быть абсолютно поехавшим придурком или там просто был под наркотой… или просто решил пошутить над самим собой и вывалил в старый ящик все, что было в карманах…
Как бы то ни было – мне предстоит разобраться со всем этим по пути к первой цели. У меня снова появилась цель. И это хорошо, ведь гоблины не любят праздной пустоты.
Одно теперь ясно совершенно точно – я не зря свалил с Формоза, выпав из-под контроля и власти Управляющих. А они меня контролировали – пусть не полностью, но в более чем достаточной степени, умело при этом притворяясь, что я абсолютно свободен и вообще весь из себя такой не подчиняемый суровый альфа-сука-охренеть-брутальный-самец. Ну да… Ну да…
Тряхнув потерявшей «изюм» головой, я опять глянул на экран планшета. Направление есть, маршрутов навалом. Но двигаться придется на своих двоих. И пока что без полноценного боевого экзоскелета – у меня к ним появилась временная вроде как фобия. Даже к Гадюке. Хватит слепой веры в то, что в моих старых вещах никто и никогда не копался. Я бы избавился даже от этих вот «шести главных подсказок», не будь шанса, что внутри них скрывается что-то еще. Пока придержу при себе – но избавлюсь от них при первой возможности.
А насчет передвижения – пока что вон лежат еще ни разу неиспользованные ножные и поясничные усилители. Есть и солнечная панель. Для начала мне надо пробраться через десятки километров джунглей, а когда миную эту буферную зону, то снова окажусь на территории, контролируемой одним из машинных разумов. Есть наметки вроде как еще целых дорог, а там, может, найдется и транспорт пошустрее, чем собственная потная задница…
**
Продираясь сквозь защитный пояс джунглей, через каждые несколько часов я находил солнечное место и позволял себе отдохнуть пару часов, в то время как экзоскелетные усилители подзаряжались от разложенной солнечной панели. Я занимался примерно тем же самым – впихивал в себя куски оставшегося от недавней охоты жирного мяса, заедая фруктами и смутно знакомыми корнями. Хранящийся в большом рюкзаке запас консервированной пищи я не трогал – хер его знает, что меня ждет там впереди. Пока мясо шкворчало в уже потемневшей глубокой сковородке, а в железном чайнике закипала вода, я мысленно бился головой в выставленные в мозгу блоки, пытаясь если не пробить их, то хотя бы «выбить» оттуда хоть какое-то воспоминание. Пока я не вспомню все полностью и без остатка, пока не заполню все пахнущие кровью и гноем темные каверны в дырявой карте ушибленной памяти, не смогу досконально разобраться в происходящем и стать самим собой.
А это важно.
Ведь будь я просто слегка неудобным, но полезным гоблином, меня бы «подрихтовали» лишь слегка. Скажем, убрали бы пару слоев недавних воспоминаний, в которых я круто разошелся с Первым во взглядах на будущее всей законсервированной цивилизации. Может, они и пытались для начала поступить именно так – снова эта уже не раз посещавшая меня слепая уверенность, – но этот подход не сработал, и они рубанули весь мой мозговой куст под корень. Могли и убить. Но не убили – из все той же порой тупой запасливости. Вдруг замороженный упертый ублюдок вроде меня еще пригодится однажды?