Я даже заслушался чуток, но их разговор резко оборвался, а сами бабуины вдруг напрягли жопы, схватились за тесаки и приникли к корням. Прислушавшись, я уловил поскрипывающий звук приближающихся колес и голоса. Отлипнув от ствола тонкого дерева, принявшего на время чужой беседы часть моего тела и ноши, я сделал несколько бесшумных шагов вперед и без замаха нанес первый удар. Шуметь причины не было, поэтому абориген с обрезом умер молча и незаслуженно быстро. Второй крутнулся на бок, изумленно выпучил глаза и, видимо, так удивился, что потерял упавшую в покрасневшие от крови корни голову. Третьего шустрого я достал на излете концом лезвия, располосовав ему левый бок со стороны спины. Сдавленно замычав, он упал, забился от боли, пытаясь что-то сказать и сверля меня умоляющим взглядом. Добив дебила, я опустился рядом с ним на корточки и занялся осмотром его немногочисленных карманов и тощей рваной сумки. В это время там за кустами мелькнули силуэты проходящих мимо сборщиков, разговаривающих так быстро и нервно, что сразу чувствовался обуревающий их страх. В их сбивчивых речах и нарочитом нервном хохотке я снова услышал слова о Чунксе и его железножопом медведе – если я правильно разобрал их состоящую из дикой смеси общего языка и местного наречия речь. Небольшая группа прошла мимо и двинулась вниз по тропе. Глянув на компас, я убедился, что наши с тропой направления не совпадают. Но речь шла о крупном поселении – а там может найтись и подходящий транспорт. Приняв решение, я обыскал остальные трупы, собрав все хоть сколько-то стоящее. Заодно отыскал и те самые метки, из-за которых бандитам не было ходу в поселение. Все они были заклеймены – левая сторона груди каждого была обезображена здоровенным отпечатком звериной лапы и надписью ниже: «Мальдито Осо».
Ну мальдито так мальдито.
Метки я срезал. Убрав окровавленные лоскуты в одну из бандитских же сумок, я покосился на поблескивающие любопытные глаза и нервные носы уже сбежавшихся на запах крови обитателей джунглей и вышел на тропу, давая голодным заняться утилизацией биомусора. Неспешно шагая по тропе так, чтобы не отставать, но и не сближаться с так и не узнавшими об опасности сборщиками, я ощущал удивительный подъем. Даже некоторую радость. И с чего вдруг такой внезапный душевный подъем? От известия о поселении, где, возможно, найду какой-нибудь транспорт? Или от того, что я наконец-то убил очередного двуногого? Надо попробовать грохнуть какую-нибудь мартышку или кенгуру.
Стоп… почему я подумал про кенгуру?
Эта мысль неожиданно сильно захватила меня, и следующий час я шагал по тенистой тропе в высоком кустарнике и думал только о сраных кенгуру.
Глава 5
Глава пятая
– Мать твою! – именно так я поприветствовал только что увиденное мной поселение.
Тропа тут делала длинный изгиб, обходя огромное толстое дерево. Мои сами об этом не знающие проводники поперлись по тропе, а я, услышав с той стороны дерева властные и явно привыкшие командовать на низшем уровне голоса, предпочел пойти в другую сторону и аккуратно пройти через нетронутые дебри. Отодвинув пару колючих веток кустарника – что все же попробовал моей крови, – я получил неплохой обзор на поселение и понял, что все это время недооценивал его размеры. Но эмоции у меня вызвало не само поселение, а его центральное и явно обитаемое украшение.
Почти по центру поселения находилось слишком уж правильной формы здоровенное продолговатое возвышение, что чем-то напоминало постамент. А на нем покоился вполне себе целый с виду громадный стратосферный дирижабль с характерными нарочитыми кашалотными обводами. Краска облезла, и корпус из отменного металла и вечных композитных материалов блестел в лучах заходящего солнца. Выведенные из основного корпуса гондолы могучих реактивных двигателей показывали, что, несмотря на внешнюю неуклюжесть, этот гигант мог развить очень немалую скорость – но, конечно, только там, далеко вверху в разреженных слоях атмосферы. Среда обитания этих монстров – тридцать километров от поверхности земли. А вот эта характерная модель – одна из поздних серий стратосферных дирижаблей – вроде как являлась носителем «яйца Россогора»: корпорации далеко не сразу удалось радикально уменьшить объемы своего знаменитого фирменного устройства, хотя первоначально знаменитой на весь мир она стала совсем по иной причине.
Надо же… всякая херня сама всплывает в голове. А вот действительно важное продолжает гнить в недосягаемой черноте…
Такие дирижабли несли в себе тысячи жителей. Да, не пассажиров, а жителей. Я помню этот противопоставленный Атоллу Жизни почти мятежный и вызвавший у нас немало жопной боли проект.
Да… я помню… и неудивительно, что мозг сам выплевывает эту инфу – ведь за этим проектом стояли сурверы, хотя сами они себя так называть перестали с тех пор, как откололись от главной вонючей фракции, чуть отмылись от грехов, публично покаялись и скромно нарекли себя Архангелами кого-то там… кого… чьи они там были?
– Архангелами Ремиила, – произнес я едва слышно, продолжая смотреть на дирижабль краем глаза, хотя основное внимание переключил на сам город вокруг него.
Да… они отреклись от сурверства, вложили все деньги в новый проект и начали собирать средства с остального мира, высасывая их с безумной силой и успехом. В те времена обитатели почти обреченной планеты с большой радостью и готовностью забрасывали свои деньги в четыре неугасающие топки, что обещали им одну и ту же надежду, но разными путями.
Атолл Жизни лидировал, обещая всем идиллию в мирах-куполах. Атолл забирал всех.
На второе место вышли Архангелы Ремиила, предложившие иной подход к выживанию, но только для тех, кто был готов серьезно раскошелиться. В самом скромном варианте Небесники предлагали койко-место в кубрике на тридцать рыл на таком вот дирижабле. Небесный замкнутый мирок с двигателями – бюджетная версия летающих островов. Несколько тысяч пассажиров, обреченных на вечный полет на высоте от тридцати километров – в случае, если планету действительно накроет череда разрушительных землетрясений, цунами и катастрофической вулканической активности. При этом обещалось, что такие дирижабли смогут стыковаться друг с другом и образовывать парящую над планетой небесную гигасеть.
«Мы воспарим, как ангелы над опаленной сушей», – примерно так звучал виденный мной лозунг на частично рваном плакате у входа в полицейский участок небольшого депрессивного городка…
Стоп… какой городок и когда?
Мозг ответил издевательским молчанием, и я продолжил изучать город. Если не увижу хоть чего-то подходящего – заходить не стану. Ни к чему лишний раз светиться.
Вокруг возвышения с дирижаблем ровными правильными рядами разместились жилые кварталы. Идеально прямые широкие улицы вели от окраин к центру, где вокруг возвышения имелась просторная площадь с парой явно специально насаженных скверов причудливой формы. В городе ни одного пожароопасного здания из тех моделей, где скрещенные палки обмазываешь собственным говном и украшаешь пучком соломы. При этом все дома по большей части глинобитные, с превращенными в террасы плоскими крышами. Над домами кое-где поднимались жердяные и дощатые навесы, но я не увидел ни клочка соломы или пучка сухих листьев. Никаких деревянных заборов – только глиняные и каменные. На равных промежутках среди жилых домов высилось не менее десяти идущих по кругу высоких водонапорных башен с яйцеобразными резервуарами на каменных основаниях. А это уже говорит об очень многом – как минимум об определенном уровне развитости инфраструктуры.
Почти круглый город был окружен примерно тридцатиметровой своеобразной линией отчуждения, где сплошняком тянулись огражденные каменными стенами огороды. Там не было ни одной постройки, и деревья росли строго по одиночке. Нет ни клочка пустующей земли – не считая дорог, вдоль которых тянутся трубы или местами прикрытые камнем каналы.
За огородной зоной, что окольцовывала город и явно служила дополнительной защитой от пожара, начинался полный хаос из всевозможнейших хибар. Вот тут уж действительно – из говна и палок, причем первого больше, чем второго. В этой дикой суши брось через плечо едва тлеющую спичку – и полыхнет, как от напалма. На узких беспорядочных улочках бурлила жизнь. Народу там было немеряно. При этом все постройки буквально прилипли друг к другу, а некоторые из них встраивали между уже стоящими. Имелись вторые и даже третьи и четвертые этажи, походящие на шатающиеся строительные леса, занавешенные соломенными циновками и выцветшими на жестоком солнце тряпками. Свободного места тут не было вообще. И при том для этого хаоса была отведена строго очерченная с обеих сторон кольцевая зона. С одной стороны хаос хибар упирался в задницы огородов, а с другой – в начинающие густеть джунгли и идущие вдоль них высокие столбы с красными вершинами и какими-то плакатами.
Резервация…
Вот что это такое. Еще одна неприкасаемая резервация вроде территории булькающей Окси. Только по этой причине возможно свободное существование и размножение аборигенов – а детишек там хватает. И раз машины терпят такое вот бельмо, то на это есть весомая причина вроде древнего и пока никем не нарушенного уговора. Так может длиться еще долго. Но раз здешние гоблины способны бурно плодиться… то однажды договор будет нарушен – и я догадываюсь с чьей стороны. Машины терпеливы. Они могут и сто лет подождать. И триста. Но однажды поймают на горячем, предъявят счет и аннулируют все договоренности без предложения альтернативы.
Нужное мне я смог увидеть только в небольшой антибликовый бинокль. Доминирующий среди хаоса строений двухэтажный железный ангар с кривоватой дополнительной надстройкой. Он был повернут ко мне боком с четырьмя воротами. Одни из них были распахнуты, и я разглядел стоящую в теньке машину.
Вот и появилась причина наведаться в поселение со ставшим понятным названием Дирихибли…
**
– Эй, путамерде! Сыграем в мяч на тушняк, машраб? – пронзительный и чуть задыхающийся голосок исходил от замершего на краю грунтовой дороги тощего пацана.