Коротко оглянувшись, я остановился и задумчиво глянул на оборвыша. По размерам ему дашь лет восемь, но лицо выглядит старше, и, скорей всего, тут виноват недостаток калорийной пищи. От загара пацан почти черный, и непонятно, на кой хрен ему нужны стянутые веревкой пыльные остатки майки на плечах. Шорты невнятного цвета зашиты аккуратно – чувствуется заботливая женская рука. Лысая голова заявляет о борьбе с вшами, а пара старых рубцов и едва заметных кровоподтеков говорит о чьем-то тяжелом характере и не менее тяжелой руке. Подошвой правой босой ноги пацан удерживал комок тряпичного говна, который меньше всего походил на мяч…
– Ну, давай! Колотим вон в те воротца! У каждого три попытки! Ты ставишь тушняк! Целую банку! У тебя ведь есть тушняк, машраб?
За моей спиной поднимался столб с красной вершиной. Мимо тянулась приведшая меня сюда дорога. Вокруг поросшее пыльной сорной травой пустое пространство. Впереди, там, где начинаются первые постройки, достаточно высокая глиняная стена с отмеченными контурами чего-то вроде небольших футбольных ворот. На них и указывал наглый пацан.
– Как ты меня назвал? – поинтересовался я.
– Путамерде! – мгновенно ответил пацан.
– Нет. Другое слово…
– Машраб!
– Да. Что значит это слово?
– Машинный раб! Ты ведь из них? Паршивый охотник за членами? Торговец волосатым мясистым добром?
– Я кто?!
Поразительно, но от слов пацана во мне вдруг колыхнулась злость. И, скорей всего, виной был не только смысл слов, но и брезгливое выражение его лица и тон голоса.
– Какими еще, нахер, членами, пацан?
– Я Дин, и я уже мужчина! Я не продам тебе свой пене! Меня не уколешь, машраб!
– Да нахер он сдался!
– Дин! А ну! – из очень узкого прохода слева от «футбольной» стены торопливо выскочила еще молодая, но уже согбенная тяжелой жизнь женщина. – Иди сюда! Живо!
– Мами! – возмутился пацан и пнул в мою сторону тряпичный мяч. – Я зарабатываю нам еду!
– Простите его, сеньор, – повернувшись ко мне, она склонилась в неумелом поклоне. – Простите глупого мальчишку. Я научу его следить за языком. Он не хотел вас оскорбить.
– Да я…
Договорить пацан не успел, поймав затылком не такую уж и сильную материнскую затрещину, что все же направила его на путь истинный и заставила умолкнуть, а заодно толкнула к спасительному темному проходу.
– Мой мяч! Мяч!
Глянув на подкатившийся к ногам мяч, я пнул его, и, пролетев по короткой дуге, пыльный комок упал в подставленные детские руки. Глянув в лицо пятившейся женщины, не отрывающей глаз от моего оружия, я негромко произнес:
– У меня есть еда. Хорошая еда, – в доказательство своих слов, я отцепил от рюкзака сетку с еще необработанными тушками агути. – Приготовишь? Нам всем.
– А… а что в обмен, сеньор?
Ее ребенок был голоден. А она сама, судя по многим признакам, вряд ли сыто ела хотя бы раз в жизни и уж точно не видела даже крошки еды этим днем. Но она не спешила соглашаться, хотя и не могла оторвать голодных глаз от покачивающегося в сетке мяса.
– Разговор, – ответил я. – Ночлег. Больше мне ничего не надо. И я не машраб. Я не охотник за членами, чтобы это не значило, мать его.
– А кто вы, сеньор? Вы…
– Да никто, – я попытался улыбнуться, но нихрена не получилось. – Просто иду по своим делам. Еще я ищу надежную машину. Я не трону никого из твоих детей. И не прикоснусь к тебе.
– У нас и так нет места! – вякнул пацан, выглядывающий из прохода. – Эй! А у тебя есть пустые банки или бутылки? Нам надо! Поменяем на лекарства – а то сеструхе худо совсем!
Его слова оказались чем-то вроде ментального катализатора, и женщина разом приняла решение, часто закивав:
– Я согласна, сеньор. Я согласна. Моя имя Телси.
– Я Оди.
– Оди, – повторила она и первой вошла в узкий переулок. – Сеньор Оди.
– Просто Оди.
– Мы хорошие люди, сеньор Оди. А вы? – она не оборачивалась и явно надеялась уловить правду или ложь в моих словах с помощью тех самых женских или вернее материнских инстинктов.
Я ее не разочаровал:
– Не. Я очень плохой. Но вам зла не сделаю. Тарелка горячей еды, немного информации и, может быть, ночлег. Больше мне ничего не надо. И я за все заплачу.
Я сейчас повторялся, но понимал, что только так смогу убедить все еще сомневающуюся гоблиншу, подгоняющую перед собой крайне недовольного пацана, принявшегося пинать мяч.
Пройдя через несколько переулков, где в стенах зияли широкие окна, показывающие пустые помещения или дремлющих потных стариков, а с верхних этажей вниз лились помои и летела какая-то шелуха, мы оказались рядом с ничем не примечательной узкой дверью. Окно было прикрыто едва колеблющейся на спасительном сквозняке рваной тканью. С одной стороны тряпка была оторвана и болталась. У окна стоял мускулистый мужик с приспущенными штанами. Правой рукой он надрачивал свой хер, а левую по плечо засунул в окно и что-то там делал. По прижатому к стене рядом с окном лицу с прикрытыми глазами расползалась улыбка блаженства. Я еще ничего не понял, а ахнувшая Телси уже с гневным криком ринулась вперед с занесенными кулаками. Дрочащий ушлепок приоткрыл один глаз, оторвал руку от хера и резко толкнул подбежавшую женщину. Та упала бы на замешкавшегося пацана, но я шагнул вперед, подхватил ее и поставил на ноги. Тем самым я оказался у окна и бросил быстрый взгляд внутрь крохотного помещения. Под окном имелись высокие нары. И на них металась в бреду что-то бормочущая обнаженная и покрытая потом девушка. Ее сиськи дрочер и наминал, причем жестоко – судя по следам на коже и тому, как глубок впились в тело темные грязные пальцы замершей руки. И не только сисек коснулись его пальцы.
Я улыбнулся удивленно замершему при виде меня хренососу – о! Получилось улыбнуться! – и ударил снятым с бедренных ножен тесаком, после чего тут же отступил на шаг в сторону.
На грязную землю почти беззвучно упал еще эрегированный хер и одно из яиц. Скосил удар…
– Ы-Ы-Ы-Ы-А-А-А-А-А-А-А! – вой задравшего голову упырка наполнил трущобы звуком горестной сирены.
Крутнувшись, продолжая кричать, он подхватил свой отрубленный хер и, припадая на обе ноги сразу, куда-то побежал. Высунувшиеся из пары окон седые головы торопливо засунулись обратно, где-то грохнули ставни.
– Я же говорил! – пронзительный голосок пацана сменил затихающую вдали сирену воя, – Ты все же членоруб-машраб! Я знал! Знал! Не забирай мой пене!
– Да нахер он мне… – с шумом выдохнув, я перешагнул лужу крови и опять глянул на обнаженную девушку. – Что с твоей сестрой, пацан?
– Лихорадит ее! – ответил тот и перевел удивленный взгляд на привалившуюся к стене плечом женщину. – Мами? Ты чего?
– Этот ублюдок, – вздохнула она и прикрыла лицо ладонями. – Он был из людей дона Вальро.
– Да! – подтвердил ее сын. – Они крутые! У них даже есть ездящая тачка!
– Тачка? – в моем голосе зазвучал искренний интерес. – А где живет сучий дон Вальро?
Мне никто не ответил. Пришлось шагнуть к впавшей в ступор женщине и встряхнуть ее за плечо:
– Эй! Телси? Мы жрать будем?
– Тебе надо уходить, – тихо произнесла она, осторожно касаясь моего предплечья. – Сеньор Оди… Таких, как ты, обычно не трогают. Если ты просто уйдешь, то за тобой не погонятся. А я… мы как-нибудь… мы что-нибудь им предложим…
– Еще раз помять сиськи твоей беспамятной дочери? – предположил я. – Сколько ей? Лет пятнадцать?
– Семнадцать.
– Семнадцать, – кивнул я, расщелкивая рюкзачную защелку на груди. – Ну да… Ладно… эй! Дин! Внутрь я в вашу халупу заходить не буду. Тащи сюда посуду и все для готовки жратвы. Еще мне нужен стакан с водой – сделаем лекарство для твоей сестры.
– А что потребуешь взамен, машраб?
– Не зли меня, пацан, – покачал я головой, открывая рюкзачный клапан. – Ой не зли…
Как и ожидалось, из жратвы у них оказались только еще не сожранные пацаном тараканы в стенных трещинах. А из посуды имелось несколько закоптелых консервных банок, пара самодельных вилок, несколько деревянных сальных ложек и обложенный камнями очаг снаружи. Оглядев все это добро, я глянул на снова высунувшиеся и откровенно голодные хари соседей, не сводящие глаз с моего рюкзака, и велел заняться готовкой Телси. Несколько банок приберегаемой свиной тушенки, большой пакет с перловой крупой, немного смешанных с солью различных специй и убойная доза витаминов. Мысленно я уже прикидывал, как быстро сумел бы сколотить из медленно выползающих на улицу оборванных гоблинов жалкое подобие боевого отряда. Вон того подкормить, а того с распухшим пузом и вздутым горлом сразу прирезать – все равно не жилец.
Заметившая мои взгляды Телси огляделась, все поняла и хрипло приказала достать большой котел. Через минуту пара искалеченных парней притащила черную от сажи половину железной бочки с приклепанными ручками. Другие торопливо несли глиняные кувшины с водой. Вся улица разом оживилась, зашумела. Никто не обращал внимания на пятно впитавшейся в иссохшую землю крови, никто не задавал вопросов – всем было плевать на все, кроме грядущего бесплатного угощения. Оценив толпу, я вывалил к ногам одного из стоящих содержимое сетки с добычей и велел заняться свежеванием.
Выдавив в принесенный пацаном стакан с водой двойную дозу универсального лекарства, я проследил за тем, как его вливают в рот беспамятной девке. Убедившись, что главное сделано, я жестом подозвал к себе почему-то постоянно подпрыгивающего на единственной ноге горбатого мужичка и, пропустив фазу приветствий, начал задавать короткие вопросы. Заглянув мне в глаза, мужичок перестал с намеком посматривать на мой рюкзак и принялся торопливо отвечать, без понуканий добавляя подробностей.
«Охотниками за членами», «шприцами», «маткорезами» и «яйцекиллами» здесь называли похожих на меня хорошо вооруженных бродяг с тяжелыми рюкзаками. Хотя у них всегда имелось какое-нибудь средство передвижения, и они очень редко путешествовали в одиночку – обычно втроем или вчетвером. Чаще всего эти «охотники» были верховыми и вели в поводу еще пару лошадей. Изредка среди этих коней были и железные – лошади или иные многоногие искусственные звери, выступающие в роли носильщиков. Порой отряд «шприцов» передвигался на внедорожнике. Но на чем бы они не перемещались, у них всегда имелось при себе несколько битком набитых всякими нужностями и шикарностями рюкзаков, седельных сумок или целый багажник. Цветные стеклянные украшения, спиртное, еда, отрезы ткани, кое-какие лекарства, и