ногда патроны и все для их снаряжения. Все это служило оплатой для тех из местных жителей, кто соглашался на всего один практически безболезненный укол. Процедура всегда была проста – ты смотрел на поднесенный к лицу экран планшета, у тебя проводили палочкой во рту, а затем делали укол. После чего ты забирал выторгованный ранее товар – торговаться было можно и нужно, причем всегда к обоюдному веселью сторон. Некоторые счастливчики умудрялись сорвать действительно большой куш! Но в целом все и всегда торговались до хрипоты, понимая, что такую сделку им предлагают лишь раз в жизни. К тому же продаешь собственное будущее – и тут важно не продешевить.
Будущее?
Ну почти. Сделанный мужчине, женщине или ребенку любого пола укол отнимал возможность иметь потомство. Отнимал навсегда. Но большинство из местных на этот счет особо не переживало, к тому же некоторые уже успевали не раз стать матерями и отцами, прежде чем до них добиралась фатальная для воспроизводства игла. Так что сделка честная, прибыльная и добровольная. Конечно, если ты не пойманный преступник – тем, кто попал в местную тюрьму и имел несчастье там оказаться в день прибытия «херорезов», укол делался насильно. Тюремщики держали, охотник колол. Награда выплачивалась – но уже не уколотому, а тюремщикам.
Откуда приходят охотники?
Так кто ж их знает? Здесь в трущобах на этот вопрос точно никто не сумеет ответить. Хотя общее направление известно – вон оттуда. При этих словах одноногий мужичок махнул трехпалой рукой в сторону, куда я и так направлялся.
Приходят они в любое время года, никакого графика нет, ведут себя всегда вежливо, хотя самым наглым могут и пинка дать, чтобы не лезли в приветственно раскрытый багажник или сумку с манящим содержимым. Но вообще они гниловаты, конечно. Очень гниловаты. Так ему самому сделали укол в четырнадцатилетнем возрасте, а всего их у матери было пятеро, отец погиб в джунглях, и когда они уже начали подыхать с голоду, пришли охотники и предложили мешок кукурузной муки и полмешка фасоли в обмен на уколы для всей семьи. Делать было нечего – укололись.
Ясно… покивав, переварив информацию – тут сильно воняло паленой электроникой и машинной смазкой, – я оперся спиной о стену и, держа в поле зрения ведущий сюда переулок, продолжил задавать вопросы, в то время как по воздуху уже плыл запах начавшей закипать общей похлебки.
– Что это за дон Вальро такой? – спросил я у мужичка, которому надоело подпрыгивать, и он присел у моих ног, занявшись отламыванием почернелых ногтей с пальцев ноги и увлеченным поеданием обломков. – Кто он тут у вас? Главнокомандующий дрочащими на больных детей упырками?
– За это ему воздастся! – в сонных глазах поедателя ножных ногтей зажегся нехороший мстительный огонек.
Одобряю, гоблин, одобряю. Я только что уловил в нем слабую душевную искру злобного гоблина-бойца. Искра почти затухла, заваленная дерьмом суровой забитой реальности, но если помочь ему раздуть ее, если вложить в его трясущиеся лапы дробовик и показать на вызывающую у него злые эмоции цель… При этом не факт, что эмоции вызваны праведным гневом – судя по его искаженной харе, тут что-то личное и застарелое. И безымянный калека доказал это своими следующими словами:
– Убил моего брата! Он! Насмерть! – выплюнул гоблин, странновато ставя слова от волнения. – Да, мой брат был неправ!
– А Вальро?
– Мог и пощадить! – уже сдуваясь, прошипел мужичок, и я разочарованно поморщился.
Я ошибся – он говно, а не гоблин. Он скорее правильный зомби, если судить по понятиям покинутого мной стального лабиринта Окраины Мира. Там бы такой, как он, выживал на теплых пристенных возвышениях, подставляя жопу любому – лишь бы заработать пару солов и не потерять оставшиеся конечности. И его бы такой вариант вполне устраивал…
– Вальро – правильный, – калека продолжал меня разочаровывать, на глазах становясь все добрее и разумнее. – Не зря его на общем сходе выбрали с первого раза. До него тут главным был дон Августино, но умер несколько лет назад. Теперь над нами дон Вальро, и жить стало даже лучше. А то, что тот путамерде лапал больную девчонку через окно… этого сам дон ему не простит. Он и его люди тут за порядком следят, насильников и воров карают люто, смотрят, чтобы нигде не полыхнул пожар, проверяют, чиста ли вода в подземных хранилищах, и чтобы всем ее хватало, и была она бесплатна. И мусорщиков они пинают старательно – каждую ночь они выползают на улицы и все тут убирают. Днем эти животные не показываются…
– Животные?
– Дурманная ядовитая трава, вонь, паразиты, гнойники и даже проказа, – вздохнул мужичок и покачал головой. – Мой младший брат среди них. Уже больше года не виделись.
– Вижу, у тебя все братья по хорошей дорожки пошли, – заметил я.
– Жизнь такая! – окрысился одноногий, но тут же опомнился и заискивающе заулыбался. – Это я от жары рявкнул так сурово. Голову напекло.
– А ведь ты видел, как тот ублюдок лапал беспомощного ребенка, – вспомнил я замеченную голову за одним из окон, глядя в глаза окончательно разочаровавшему меня отбросу.
– А что я мог сделать?! Он сильный, сытый и злой! А я… я вот он я – перед тобой! Легко тебе говорить, когда ружье в руке, а жирный вкусный тушняк в рюкзаке! И когда ты вот такой! – его заслезившиеся глаза с тоской скользнули по моим обвитым венами предплечьям, задержавшись на плечах. – Вон ты какой! Да высунься я и крикни ему что – он бы меня просто удавил! И я не высунулся – да никто не высунулся! – неожиданно подняв голос, он почти закричал. – Я, что ли, один видел и ничего не сделал? Да все обитающие здесь поганые крысы видели – и никто! Никто слова не сказал! И где они сейчас? А вон – сидят с тарелками и готовятся набрать жратвы от матери той, чьего ребенка не защитили! Чего ты им тогда ничего не говоришь?! Почему не пошлешь этих дерьмоедов на хер?!
Я молчал, наблюдая за поведением вжавших головы в плечи трущобников, сидящих вдоль глинобитной стены с тарелками на коленях. Усмехнувшись, я чуть довернул корпус, и ствол винтовки навелся на широкую грудь размашисто вошедшего в переулок мужика. Аккуратная седоватая борода, седые дреды, черные брови, глубоко утопленные глаза смотрят прямо и угрюмо, губы плотно сжаты. На высоком незнакомце просторные длинные шорты болотного цвета и распахнутая безрукавка, не скрывающая мускулистого поджарого торса. На ногах легкие мокасины на толстой подошве, на поясе длинный нож. Шагнув к замершей над котлом Телси, он ударил себя в грудь кулаком:
– Моя вина! Недоглядел!
– Да я… да мы… – пролепетала та, испуганно ежась. – Да ничего такого, дон Вальро и…
– Ты охереть как недоглядел, – лениво подтвердил я его покаяние, оставаясь на месте и не обращая внимания на пятерых вошедших за ним следом тяжеловесов.
Все вооружены, но тесаки и ножи на поясах, а не в руках. Уверен, что кто-то уже доложил дону о вооруженном чужаке, и за ближайшим углом притаилось как минимум несколько достаточно умелых стрелков.
Коротко глянув на меня, дон порылся в кармане безрукавки, демонстративно вывернул его наизнанку, схватил безвольную руку Телси и высыпал ей в ладонь горсть зазвеневших монет. Ох уж этот маняще звенящий металл. Об этом нарочито широком щедром жесте уже сегодня будут знать все трущобы. Но я был уверен, что в тот так решительно вывернутый карман заранее была положена определенная сумма денег, а жидкий водопадик пролился не для Телси, а для жадно наблюдающих трущобников. Осталось добавить последний штрих – которым я и сам пользовался много столетий тому назад.
Взглянув на толпу оборванцев, дон Вальро рыкающе оповестил всех и каждого:
– Кто тронет эту женщину хоть пальцем или посягнет на ее детей и добро – ответит лично передо мной! Передайте каждому! Она и ее дети под моей защитой!
Я засмеялся, и в повисшей тишине мой смех звучал именно так как и должен был – насмешливой издевкой над фальшивой щедростью и никчемными обещаниями. Удивительно, но никто из тяжеловесов не попытался одернуть меня. Все они угрюмо молчали, сверля меня туповатыми взглядами типа «если б не приказ, я бы тебе гланды через жопу выдавил».
Дон Вальро повернулся ко мне, заложил руки за спину, демонстрируя этим жестом много чего.
– Я здешний смотрящий. И я благодарен тебе за справедливый суд над этим похотливым ублюдком. Он пока еще жив, но прежним уже никогда не станет. За совершенное им злодеяние положено как минимум пятьдесят соленых плетей, но я считаю, что он уже достаточно наказан. И пусть это будет уроком для всех остальных – в том числе и для моих людей. Мне нужен здесь порядок. И я своего добьюсь. Вы слышите меня, люди? Передайте всем – карать за подобное буду сурово!
Выслушав, я удивленно хмыкнул – он говорил искренне. Само собой, больше всего он заботился о себе и своем положении, причем явно собирался править тут до самой смерти. Но при этом он действительно планировал навести здесь полный порядок и не особо жалел лишившегося хера упырка. Может быть, у этих окраинных трущоб еще есть шанс – если этого бородача кто-нибудь не убьет.
– Предлагаю тебе свой кров, путешественник, – дон Вальро впервые улыбнулся, показав несколько блеснувших стальных зубов. – Простая еда, крепкая выпивка, честный разговор. Если нужна помощь – обговорим. Помогу чем смогу.
Помолчав с минуту, я медленно кивнул:
– Ладно… поговорим. Но поговорим вон там, – я взглядом указал на жалкое подобие кривоватого стола и пары лавок у одной из стен. – Жратва и своя есть, а вот выпивку пусть несут – но для всех сразу. И наполни мясной кашей до краев еще два вот таких котла, – мой взор сместился на бочку с булькающим содержимым. – И поговорим. Пойдет?
С ответом он не промедлил:
– Пойдет! – повернувшись к одному из тяжеловесов, Вальро скомандовал: – Ты слышал дона – тащите все сюда. И не забудь бутыль с тростниковым сиропом. И сегодня мы наполним не два, а четыре котла жирной мясной кашей! Пусть празднует весь квартал! – сбавив голос, он еще раз продемонстрировал здоровый цинизм, добавив для внимательно слушающего дуболома: – Праздник только для этого квартала. На входах поставить по паре парней, и всех желающих пожрать на халяву пусть заворачивают нахрен. Но без мордобоя!