– Че там, старая?
– Вежливость твоя? – предположила старуха.
Заметив мою усмешку, она укоризненно покачала головой:
– Покарает сраку твою господь.
Моя усмешка стала шире:
– Да вроде как уже нехило так покарал.
– Стало быть, урока ты не извлек. А в бочке вода питьевая. Сделать тебе сангриты большой бокал? Цена в серебряный дублон.
– Сделай два, – буркнул я, сбрасывая рюкзак на землю и усаживаясь на высокую старую лавку.
– Деньги вперед.
– Да ты не волнуйся – если не заплачу, то господь меня покарает.
– А за богохульство еще дублон. Деньги вперед.
Легко расставшись с тремя монетами из тайника дохлого торговца, я вытянул ноги, посмотрел на мирно шелестящую листву над головой и спросил:
– Как вообще жизнь прошла, старая?
– Я Гаспара.
Подавив обычную свою насмешку, я кивнул:
– Принял. Я Оди.
– Что ты там принял с утра пораньше?
– Смешно…
– Без смеха жизнь горька. А моя жизнь удалась на славу.
– Аж так?
– Семьдесят три года уж как дышу и надышаться не могу. Восьмерых родила. Четверо из них еще живы. Одиннадцать внуков имею. Автодом на ходу, но вряд ли мне суждено на нем куда-нибудь отправиться – работы на древних эстакадах еще немало. Так что садику и огородику моим ничто не угрожает, воды для полива хватает, а по утрам меня чаще всего будит цветочный аромат, а не поясничная боль. Так что жизнь удалась…
– Боль в пояснице – то еще дерьмо, – скривился я.
– А тебе не рановато поясницей страдать? В твои-то годы.
– Ну да, – хмыкнул я, наблюдая за продолжающейся суматохой вокруг участка.
– Тебе лайма и перца побольше? Доплаты не попрошу.
– Побольше, – кивнул я.
– Сделаю. А поясницу я на эстакадах и надломила, можно сказать. В ту пору муженек мой в запой ушел ненадолго, и пришлось мне за него работать. Норма есть норма. Да и родовую честь в грязь макать никак нельзя было.
– Запой прямо недолгий был?
– Да и тут бог миловал – всего-то пару лет он от бутылки отлипнуть не мог. Ну да проезжая бруха помогла. Заговорила моего паскудника старого. Так теперь он ничего крепче воды не пьет.
– А бруха откуда?
– Все они из одного места берутся.
– Из жо…
– Торре де Брухос, – проворчала старуха, яростно выдавливая в глиняную плошку половину лайма. – Она же Торре Дорада.
Я удивленно приподнял бровь:
– Башня ведьм?
– Ведьмовская или Золотая Башня, – кивнула Гаспара, переливая напиток в большой глиняный стакан. – Пей, чужак. Это полезно для души и тела. Сделать тебе порцию такос с бобами и перцем?
– Сделай. И расскажи про башню ведьм. Это какая-то легенда?
– С чего ты взял, дурень? Ведьмовская Башня – реальность. Но лучше про это не выспрашивать.
– Почему?
– Башен надо бояться – они приносят беду. Любые башни. Когда я последний раз попросила рассказать о Ведьмовской Башне у меня погиб младший сын – свидетели говорят, что его верный карабин сломался с громким щелчком, и мой сын разбился о пересохшую землю…
Я неумело, но искренне рассмеялся:
– Ну да… Рассказывай, Гаспара. Я смерти и несчастий давно уже не боюсь.
– А сколько тебе лет, Оди? – неожиданно спросила она. – Ты вроде еще молод… но сейчас в переменчивой тени старых деревьев показался мне куда старше меня самой…
– А хрен его знает, – признался я и ненадолго умолк, осушая первый бокал. Покончив с напитком, я с шумом выдохнул. – Неплохо! Давай еще один.
– Уссышься.
– Да я и усраться не против – если от хорошей еды, – фыркнул я и напомнил: – Что там за башня такая? Руины в джунглях? Пара этажей с громким названием?
– Оу-оу! Тут ты ошибаешься. Торре де Брухос почти достигает небес – так говорят. И высится башня не в джунглях, а в океане неподалеку отсюда – милях в трехстах туда, на северо-запад, или, может, чуть дальше.
– Я не видел ничего такого на картах.
– И не увидишь. Ты совсем дурак? Кто ж отметит на карте ведьмовские темные места? Кто захочет навлекать на себя проклятье? Никогда не пиши чисел «тринадцать» и «семьдесят три», избегай упоминать и отмечать все ведьмовское, а увидев падающую звезду, отвернись и не вздумай загадывать желаний, и тогда, быть может, ты проживешь хотя бы полста лет.
– Интересные у вас приметы. А как насчет приметы «никогда не ходи в лес Черных Великанов»?
– Богатенькие тонтос озлобили древнее лихо и поплатились, – вздохнула Гаспара, ловко складывая лепешки для тако. – Воистину, они достаточно громко бесновались, чтобы смерть услышала их и пришла. Будь умнее, Оди. Живи тихо. Не поднимай головы, не заносись, трать заработанное мудро и молись о том, чтобы завтрашний день был таким же, как сегодня.
– И тогда проживешь хотя бы полста лет?
– Слышу и вижу насмешку. Видать, и ты из дураков…
– Ведьмовская Башня, – напомнил я, аккуратно опуская на старые доски столика десяток серебряных дублонов. – Расскажи о ней побольше.
– Город, – вздохнула старуха, одним мягким движением сметая монеты. – Большой город в древней башне. Однажды небеса велят снести эту проклятую башню с лика земного, но пока это время не настало, и торговый город процветает, одновременно тоня в пороке и разврате. Так говорят… но никто из нас там не бывал и сводящего с ума злого ведьмовского пьяного меда не пивал. Знающие старые люди говорят – нельзя так жить. Ведь так жили те, кого в древности покарали сами небеса. Ты слышал о Древней Каре, что выкосила почти всех людей, иных обратив в чудовищ, других заживо похоронив в толще земной, а третьих лишив памяти и заставив воевать сыновей против отцов?
– Что-то слышал, – кивнул я и с хрустом откусил от тако солидный кусок. – Но ты рассказывай, Гаспара, рассказывай. И добавь еще чуток перца в следующее тако…
Воодушевленная даже не щедрой платой, а моим вниманием и возможной выгодой в получении новой информации, еще неведомой остальным жителям, хитрая старуха продолжила вываливать на меня все то, что годами копилось в ее голове, не забывая задавать осторожные вопросы о произошедшем в обезьяньем лесе. Я не видел причин скрывать – и не скрывал, рассказав про бойню и взорванную машину. А от Гаспары я узнал о еще десятке крошечных поселений, разбросанных вдоль узких и быстро зарастающих дорог и троп. Получил я от нее и, возможно, главное предупреждение, не указанное ни на одной из имеющихся у меня карт – нет никакой гарантии, что я смогу пройти через дождевые джунгли, и поэтому мне лучше двигаться вдоль побережья, где дорогами занимаются тамошние рыбаки, которым чистые просторные тропы просто необходимы, если они хотят успеть доставить к покупателям свою рыбу, до того как она протухнет.
Опять приближаться к чертову соленому океану…
Где-то через час, когда я, наевшись до отвала, лежал в теньке у бочки, лениво отвечая на нескончаемые вопросы и задавая свои, из здания вывалилась наконец взопрелая толпа мужчин и буквально повалилась на скамейки под небольшим навесом. Всех молодых быстро отогнали подальше, а в оставшейся группке никто не был младше пятидесяти. Солидная чистая не застиранная одежда, аккуратные прически и бородки, не такой застарелый темный загар, как у остальных, дымящиеся сигары в зубах и появившиеся в руках блестящие серебром стаканчики – все говорило о том, что под навесом уселись те, кто верховодит в этом городке и определяет здешнюю политику.
Все как я и ожидал. Дон Ругер мог болтать о чем угодно и кидать в мою сторону любые восхваления в свой адрес – я такую туфту не жру, но не стал затыкать ему рот своей насмешливой критикой. Чем сильнее он себя возвеличивал, тем выше поднимались не только ставки в этой маленькой игре – тем большую плату я мог потребовать. Видимо, ему не вдолбили один из главных уроков жизни – не хвастайся и не преувеличивай. Лично мне хватило так ошибиться всего пару раз – когда я сдуру похвастался перед стариком на крыше, что могу за тренировку присесть и отжаться не по триста раз, а по шестьсот или даже семьсот. А может, даже по тысяче. Старик выслушал – и заставил меня это сделать. Не помню, сумел ли я… но искореженная память хранит воспоминания о том, как мне было хреново потом и как я еще несколько дней едва ковылял и не мог поднять рук…
Не преувеличивай своих возможностей, гоблин – ведь могут заставить доказать свои слова. Сможешь?
После моих намекающих слов о связанной с его сыном какой-то мутной многоходовке дон Ругер, считай, объявил войну. И легко пообещал мне щедрую награду при свидетелях. Теперь осталось сделать главное – я должен пойти вместе с ним и помочь ему расправиться со всеми ублюдками, кто хотя бы косвенно виновен в смерти его единственного сына. Мы ударили по рукам. Я готов. Сижу и жду.
А готов ли он?
Ну… характера ему не занимать – это я понял сразу. Он готов к бойне. Вот только не все так просто – ведь ему все же есть что терять, и прямо сейчас ему старательно об этом напоминают вон под тем навесом, где по рукам ходит несколько бутылок, а сидящие рядом с Ругером мужики что-то ему втолковывают.
Я глянул на старуху, и та, подав мне новый бокал и забрав плату, тут же перечислила не только имена собравшихся, но и степень их весомости и авторитета, равно как и характеры. Вон тот дурак, но жена его умна и ядовита, как мамба. Тот лысый мудр, но трусоват – поэтому к нему всегда прислушиваются. Тот боевит и даже бесноват, но с годами злоба утихла, а сытой лени прибавилось вместе с пузом… Я слушал и кивал, делая мелкие глотки. Когда Гаспара закончила перечислять имена и давать характеристики, я рассмеялся, кивнул ей на прощание и легко поднялся с земли. Закинув на плечо рюкзак, я зашагал к навесу, зная, что не дойду.
И не дошел…
Меня перехватили трое одиноких и каких-то одинаковых мужчин, мгновенно отреагировавших на мое движение и встретивших на полпути. Резких движений они не делали, никаких накачанных парней за их спинами не стояло, а в глазах была лишь усталость и легкая раздраженность. Заговорил центральный, тот, про которого Гаспара сказала «умный, злой и неспешный».