Дав полную волю своему разгоряченному воображению, он погрузился в новые мечты; проезжая по Парижу без опасения ступить в грязь или столкнутьс я с другим прохожим, он мысленно перебирал прошедшие года и приходил к выводу, что ему никогда не улыбалось счастье. Он видел самого себя накануне — как бредет в своем потертом сюртуке, с зонтом под мышкой, угрюмый и озабоченный, всем своим видом напоминая старую канцелярскую крысу — и впервые ощущал эту уродливую, дурно пахнущую бедность. Вся жизнь его выглядела жалким сном. Он вопрошал небесного судию, требуя ответа за эту вечную нужду и за отупляющий труд, что превратили его в старого дурня, каким он был еще вчера, — сегодняшнему богатею порой хотелось швырнуть в того комком грязи… В душе бухгалтера смутно забрезжил порыв к бунту и к отмщению. Потом возникла безумная, бешеная жажда познать все человеческие радости, которые прежде были для него пустым звуком; вернуть хоть на несколько дней молодость, бесследно прошедшую за стенами бухгалтерской комнатки с зарешеченными окнами.
Карета остановилась на улице Лафит перед конторой знаменитого еврейского банкира.
Нежо очнулся посреди своих грез и подождал, пока кучер отворит ему дверь. Ступив на тротуар, он неуверенно взглянул на хозяина экипажа, как бы спрашивая, сколько надо платить. Но тот, разбираясь гораздо лучше своего седока в условиях повременной оплаты, вновь поднялся на козлы, презрительно скосив глаза на этого непривычного к роскоши буржуа.
— Я обожду, чего уж там! — сказал он добродушно.
Бухгалтер был поражен. «Великолепно! — подумал он. — Наверное, всем уже известно, как я богат! Тем лучше! Почему бы мне не поехать домой в карете?»
Он вступил в храм богатства, спрашивая у всех встречных, где находится касса и может ли он в самом деле получить за свой вексель десять тысяч франков.
По мере того как приближалось заветное окошко, он чувствовал, как обжигают ему грудь горячие дуновения страха и надежды. Сейчас должна была исполниться его мечта, но он застыл на пороге, охваченный ужасом при мысли, что все развеется как дым — ему казалось, что пять букв, образующих слово «КАССА», пылают огнем.
Он прижал руку к груди, чтобы унять громко забившееся сердце, и, сделав шаг вперед, еще успел подумать, что никогда прежде не испытывал такого волнения.
Наконец он оказался возле зарешеченного окна и протянул свой вексель. Служащий, пристально взглянув на бумагу, дабы удостовериться, верна ли подпись и о какой сумме идет речь, безмолвно отсчитал десять банкнот по тысяче франков, даже не посмотрев на того, кому они причитались.
Пока производилась эта операция, Нежо ощутил нечто вроде головокружения.
«Неужели мир перевернулся? — мысленно вопрошал он самого себя. — Как? Не я плачу, а мне платят! Не я сижу за решеткой, а другой отсчитывает мне деньги в обмен на ценную бумагу!»
Приказчик равнодушно подал банкноты. Нежо схватил их с жадностью, а затем застыл перед окошком, не сводя глаз со своего двойника.
— Что такое? — воскликнул тот удивленно. — Вексель оплачен, не так ли? Освободите место другим!
Только тут Нежо заметил, что за ним толпятся вновь прибывшие, и поспешно отошел, чтобы надежно спрятать банкноты во внутреннем кармане. Потом он двинулся к двери, но перед этим взглянул в последний раз на окошко с решеткой и на толпу перед кассой; в ушах его в последний раз прозвучал звон золотых монет в железном блюдечке, и он оказался рядом со своей каретой, спрашивая себя, действительно ли это реальный мир или же некая мимолетная фантасмагория, которая испарится при первом ударе колокола.
— Куда вас отвезти, хозяин? — осведомился кучер.
— Ну, домой, — машинально ответил Нежо, — а впрочем, нет… Подождите… Вы знаете, где живет господин Шеве?
— Господин Шеве? Черт возьми! Торговец съестным?
— Да.
— Как же, знаем такого! Поехали!
Кучер подхлестнул свою лошадь, и та устремилась по направлению к Пале-Роялю.
В дороге Нежо несколько успокоился и привел мысли свои в порядок. Он смело вошел к знаменитому ресторатору, у которого готовились лучшие блюда мира, и спросил, можно ли заказать ужин.
— Конечно, — ответил хозяин заведения. — На сколько персон?
— Примерно на двадцать.
— Прекрасно. На какую сумму? Обговорим заранее?
— Как вам угодно! Я заплачу любую цену. Пусть это будет хороший ужин.
— Не желаете ли выбрать меню?
— Какое меню?
— Меню ужина… На жаркое можно было бы подать индейку, фаршированную трюфелями…
— Да, да! — поспешно вскричал Нежо, ибо вспомнил, как ему говорили, что богатые люди считают индейку с трюфелями одним из самых изысканных блюд. — Конечно же, индейку, фаршированную трюфелями!
— А к ней омар под соусом, раковый суп, тушеные перепела, рагу из цесарки, — стал с жаром перечислять ресторатор, который сразу понял, с кем имеет дело.
— Да… да… да… именно это! — повторял Нежо, млея от счастья, ибо прежде даже не слыхал о таких замечательных яствах.
— Затем закуски, вина и подобающий десерт?
— Да… да… Вот мой адрес: улица Копо, меблированные комнаты Бюно. Спросить Франсуа Нежо, брата Доминика Нежо, известного…
— Очень хорошо, этого вполне достаточно, сударь. К которому часу?
— В шесть.
«Полагаю, что сегодня мне удастся славно отужинать, — подумал Нежо, поднимаясь в карету, — и этим беднягам тоже! Надо признать, у папаши Бюно кухня весьма скверная!»
— Куда теперь, хозяин? — спросил кучер.
— Куда хотите… куда ездят богачи.
— На Елисейские поля? В лес?{399}
— Да!
Нежо предоставил кучеру полную свободу, погрузившись в свои мечты и уютно прикорнув в уголке, словно кошка, свернувшаяся в клубок и заурчавшая свою «песню», как выражаются кумушки.
Однако после двух часов прогулки он стал присматриваться к экипажам, сновавшим повсюду, и сравнивать одеяние всадников, гордо гарцевавших по мостовой, со своим. Лишь теперь он заметил, что богатство пока никак не отразилось на его неловких манерах и на бедном костюме с потертыми локтями и лоснящимися коленями.
— Кучер! — вскричал он. — Вези меня к портному… В Пале-Рояль! Полагаю, там можно найти портных!
Когда кучер, остановившись у Двора Фонтанов, запросил восемь франков за четыре часа, бухгалтер едва не подпрыгнул от изумления, но быстро взял себя в руки.
«Разве я не богат?» — сказал он себе.
— Вот, дружище, держите.
— А чаевые?
Нежо, порывшись в карманах, величественно протянул кучеру монетку в пять су.
«Похоже, богачи обязаны давать на чай», — подумал наш бухгалтер.
И удалился, не слушая проклятий кучера, который обзывал его вором.
Он вошел в галерею, очутившись в толпе и поминутно с кем-нибудь сталкиваясь; двигался он наудачу — или, вернее, подчиняясь прихотливым фантазиям Парижа, который уже начинал опьянять его. Каждая лавка притягивала восхищенный взор разбогатевшего бухгалтера. Много раз бывал он в Пале-Рояле, но никогда не обращал внимания на витрины, где гуляющим предлагались всевозможные предметы роскоши. Подобно монаху, коего спросили, находит ли он красивой знаменитую куртизанку, Нежо мог бы ответить о Париже: я видел, но не смотрел!
Теперь же, напротив, он все пожирал глазами: богатые ткани и золотистые фрукты, сверкающие тысячью огней бриллианты и женщин, застывших перед ними в восторге. В одном месте он заказывал жилет, соблазнившись шелковистым узором; в другом покупал золотые часы, цепочку, брелоки — в отмщение за то, что всю жизнь мечтал о подобных вещах, но был не в состоянии их приобрести; еще дальше жадно ухватывал инкрустированную табакерку, булавку для галстука, пенсне, элегантный воротничок.
Постепенно он дошел до пассажей и улицы Вивьен,{400} по-прежнему ощущая себя в этом Париже, словно в царстве фей. Было четыре часа, но стоял туман, со всех сторон зажигались газовые рожки, освещая сквозь мутную дымку красными бликами умирающий день. Нежо шел куда глаза глядят, наивно удивляясь великолепию этого великого города, в котором прожил пятьдесят лет, напоминая тем самым безусого студента, лишь накануне явившегося сюда из своей провинции, поражаясь, с какой легкостью возбужденные люди перед Биржей судили о понижении и повышении курса — эти господа могли позволить себе швыряться деньгами, бездумно удовлетворяя любую свою прихоть.
К бульвару он вышел, уже заказав себе все предметы туалета, но на каждом шагу пленялся еще какой-нибудь вещицей. Наконец он остановился, утомленный блеском золота и мягким шуршанием бархата; карманы его оттопыривались, обе руки были заняты. Теперь ему захотелось поглядеть на богачей, ибо радости богатства он уже познал. Он смешался с толпой праздных прохожих, изящных женщин, приглядываясь к элегантным туалетам и гордой поступи тех, кто имел право подходить к этим королевам моды; одновременно он ухватывал на лету замерзшие слова, если воспользоваться выражением Рабле.{401}
— Можешь ты одолжить мне десять луидоров? — спрашивал один молодой человек у другого. — Я оказался без единого су, вечером ужинаю с Люси, а потом мы отправляемся в театр.
— Какое у вас прелестное манто, дорогая, какие изумительные кружева! — восклицали чуть дальше две женщины, окруженные толпой поклонников.
— Безделица! Всего лишь Шантильи, но совсем недорого, поверите ли? Пятьдесят франков за метр.
— Вчера я проиграл тысячу пятьсот франков в ландскнехт.
— Черт возьми!
— Ба! В прошлом месяце я выиграл две тысячи!
Нежо, оглушенный грохотом экипажей, сверкающими огнями, гулом толпы, с жадностью прислушивался к этим обрывкам фраз и, невзирая на свою робость, постепенно обретал качества подлинного бухгалтера, пытаясь определить реальный вес этих фантастических богатств по цифрам, звучавшим в его ушах.
Он с ужасом высчитывал, сколько тысяч франков ренты нужно иметь, чтобы ужинать с Люси, покупать жене кружева стоимостью пятьдесят франков за метр, проигрывать в один прием несколько сотен, приобретать кареты и прочее. Словно пелена спала с тусклых глаз несчастного кассира, открыв перед ним бесконечную пропасть роскошной жизни; у него закружилась голова, и он, быть может, упал бы в обморок, если бы его не привел в себя г