И, все более подбадриваемый этим веселым и увлекательным зрелищем, открывшимся его взору, он схватил очаровательную бутылку с длинным горлышком, судя по всему с бордоским вином, и любовно прижал ее к своей груди.
Неистовый смех грянул тут со всех сторон; от неожиданности сержант выронил из рук бутылку, которая упала и вдребезги разбилась на тысячу кусков.
Пляска тотчас же остановилась; изо всех углов погреба послышались крики ужаса, и сержант почувствовал, что волосы шевелятся на его голове: пролитое вино, растекаясь, казалось, становится лужей крови.
У его ног было распростерто тело нагой женщины, и ее разметавшиеся белокурые волосы тонули в этой крови.
Явись перед ним сам черт собственной персоной, сержант и то бы не испугался, но это зрелище наполнило его ужасом; однако, сообразив, что как бы там ни было, а придется же ему отдавать отчет о порученном деле, он схватил бутылку с зеленой головкой, которая словно бы строила ему рожи, и воскликнул: «Хоть эта, по крайней мере, достанется мне!»
Громовой хохот был ответом на эти слова.
А он тем временем бросился по лестнице наверх и, показывая бутылку товарищам, крикнул им:
— Вон он, домовой-то! А вы все трусливые бабы (он произнес здесь словечко почище), раз боитесь туда спускаться!
Слова эти были исполнены столь едкой насмешки, что все тут же гурьбой ринулись в погреб. Однако ничего там не обнаружили, кроме одной разбитой бутылки из-под бордо. Остальные бутылки смирнехонько стояли на полках.
Солдаты весьма сокрушались по поводу разлитого вина. Но ничего более не опасаясь, каждый схватил себе по бутылке, и они поспешили наверх.
И каждому позволено было выпить свою.
Сержант сказал:
— А я свою сохраню до дня свадьбы.
Невозможно было отказать ему в обещанной пенсии, он ее получил, женился на своей белошвейке и…
И они народили кучу детей, думаете вы?
Всего лишь одного.
Во время свадебного пира, который устроен был в Рапэ,{353} сержант поставил пресловутую бутылку с зеленой головкой меж собою и своей молодой женой, строго следя за тем, чтобы никому из нее не наливали, кроме как им двоим.
Бутылка была зеленая, что твоя петрушка, вино было красное, словно кровь.
Прошло девять месяцев, и белошвейка произвела на свет маленькое чудовище сплошь зеленого цвета и с красными рожками на лбу.
А вы, юные девицы, ходите-ка, почаще ходите на танцы в бальную залу «Шартрез»… что стоит на месте замка Вовер!
Ребенок меж тем рос себе да рос, прибавляя если не в добронравии, то, во всяком случае, в весе. Две вещи крайне огорчали его родителей: его зеленый цвет и хвостовой отросток, который поначалу казался лишь удлинением копчика, но мало-помалу становился самым настоящим хвостом.
Обратились за советом к ученым; те заявили, что хирургическим путем удалить его невозможно, поскольку это угрожает жизни ребенка. Еще они добавили, что случай этот довольно редкий, но что примеры подобного явления отмечены у Геродота и Плиния Младшего. В ту пору никто еще не предвидел теории Фурье.{354}
Что касается окраски, то ее приписали избытку желчи в организме. И было испробовано великое множество всяких средств и снадобий, дабы хоть немного смягчить слишком уж пронзительно-зеленый цвет кожи маленького чудовища, и путем всяческих втираний и омовений порой удавалось доводить его то до бутылочного, то до светло-зеленого, а то и до желтоватого. Случалось даже, что кожа становилась почти совсем белой, но к вечеру она принимала свой обычный вид.
Маленькое чудовище причиняло своим родителям беспрерывные огорчения, становясь что ни день все более ехидным, упрямым и злобным.
Печаль, которую испытывали по этому поводу сержант и белошвейка, была столь велика, что, будучи не в силах ей противиться, они постепенно поддались пороку, весьма распространенному среди людей этого сословия, — они начали пить.
Но при этом сержант никогда не желал пить никакого вина, кроме как из бутылок с красной головкой, а его супруга пила вино только из бутылок с зеленой.
И каждый раз, когда сержант допивался до бесчувствия, во сне ему являлась та окровавленная женщина, чье появление так испугало его тогда в погребе, после того как он разбил бутылку.
И женщина эта говорила ему: «О, зачем прижимал ты меня к своему сердцу, а потом убил… А я так тебя любила!»
И каждый раз, когда жена сержанта слишком долго прикладывалась к бутылке с зеленой головкой, во сне ей являлся огромнейший бес самого отталкивающего вида. И бес говорил ей: «Ты удивляешься, что я пришел к тебе? Разве не пила ты из той бутылки?.. Разве не я отец твоего ребенка?»
О, неразгаданная тайна!
Дожив до тринадцати лет, ребенок исчез.
Безутешные родители продолжали пьянствовать. Однако страшные видения, что тревожили до того их сон, никогда больше не повторялись.
Так был наказан сержант за богохульство, а белошвейка — за расчетливость.
Этого никто никогда не узнал.
ПРОСПЕР МЕРИМЕ
Фантастика занимает небольшое, но важное место в творчестве Проспера Мериме (1803–1870). Эти несколько новелл отличаются подчеркнуто «научным» этнографизмом и стремлением оставить для сверхъестественных событий возможность позитивного объяснения через фольклорные верования.
Венера Илльская
Впервые напечатано 15 мая 1837 года в журнале «Ревю де дё монд». Замысел, очевидно, возник у Мериме под влиянием поездки на юг Франции в 1834 году; исполняя официальную должность инспектора исторических памятников, он осмотрел тогда старинную провинцию Русильон, изобилующую следами древнего культа Венеры, повидал и статую Венеры, незадолго до того обнаруженную в ходе раскопок — правда, не в Русильоне, а в городе Вьен (провинция Дофинэ). В одном из писем он упоминал в качестве источника сюжета «средневековую легенду» (ср. готическую надпись на кольце героя новеллы), которая и в самом деле имела чрезвычайно широкое распространение; из касавшихся ее авторов Нового времени можно назвать Бартона («Анатомия меланхолии»), Эйхендорфа, современного Мериме мистика Бербигье де Тер-Нёва дю Тэма (см. коммент. к с. 384). С другой стороны, мотив откопанной из земли статуи Венеры навеян, без сомнения, находкой в Греции Венеры Милосской (1820).
Перевод печатается по изданию: Мериме Проспер. Избранное. М.: Художественная литература, 1979. В примечаниях использованы комментарии Мишеля Крузе в издании: Merimee. Nouvelles. P.: Imprimerie Nationale, 1987. Т. 1–2.
Да будет милостива и благосклонна статуя, — воскликнул я, — будучи столь мужественной!
Я спускался с последних предгорий Канигу{356} и, хотя солнце уже село, различал на равнине перед собою домики маленького городка Илля, куда я направлялся.
— Вы, наверное, знаете, — обратился я к каталонцу, служившему мне со вчерашнего дня проводником, — где живет господин де Пейрорад?
— Еще бы не знать! — воскликнул он. — Мне его дом известен не хуже моего собственного, и, если бы сейчас не было так темно, я бы его вам показал. Это лучший дом во всем Илле. Да, у господина де Пейрорада есть денежки. А девушка, на которой он женит сына, еще богаче, чем он сам.
— А скоро будет свадьба? — спросил я.
— Совсем скоро. Пожалуй, уж и скрипачей заказали. Может случиться, сегодня, а не то завтра или послезавтра. Свадьбу будут справлять в Пюигариге.{357} Невеста — дочь тамошнего хозяина. Славный будет праздничек!
Меня направил к господину де Пейрораду мой друг господин де П.{358} По его словам, это был большой знаток древностей и человек необычайно услужливый. Он, конечно, с удовольствием покажет мне все остатки старины на десять миль в окружности. И я рассчитывал на его помощь при осмотре окрестностей Илля, богатых, как мне было известно, античными и средневековыми памятниками. Но эта свадьба, о которой я услышал сейчас впервые, грозила расстроить все мои планы.
«Я окажусь непрошеным гостем», — подумал я. Но меня уже там ожидали. Господин де П. предупредил о моем приезде, и мне нельзя было не явиться.
— Держу пари, сударь, на сигарету, — сказал мой проводник, когда мы уже спустились на равнину, — что я угадал, ради чего вы идете к господину де Пейрораду.
— Но это не так уж трудно угадать, — ответил я, давая ему сигару. — В такой поздний час, как теперь, после шести миль перехода через Канигу, первая мысль должна быть об ужине.
— Пожалуй. Ну, а завтра?.. Знаете, я готов об заклад побиться, что вы пришли в Илль, чтобы поглядеть на идола. Я догадался об этом, еще когда увидел, что вы рисуете портреты святых в Серабоне.
— Идола! Какого идола?
Это слово возбудило мое любопытство.
— Как! Вам не рассказывали в Перпиньяне, что господин де Пейрорад вырыл из земли идола?
— Вы, верно, хотите сказать — терракотовую статую из глины?
— Как бы не так! Из настоящей меди. Из нее можно бы понаделать немало монет, потому что весом она не уступает церковному колоколу. Нам пришлось-таки покопаться под оливковым деревом, чтобы достать ее.
— Значит, и вы были там, когда ее вырыли?
— Да, сударь. Недели две тому назад господин де Пейрорад велел мне и Жану Колю выкорчевать старое оливковое дерево, замерзшее прошлой зимой, потому что тогда, как вы помните, стояли большие холода. Так вот, начали мы с ним работать, и вдруг, когда Жан Коль, очень рьяно копавший, ударил разок изо всех сил киркой, я услышал: «бимм», — словно стукнули по колоколу. «Что бы это было такое?» — спросил я себя. Мы стали копать все глубже и глубже, и вот показалась черная рука, похожая на руку мертвеца, лезущего из земли. Меня разобрал страх. Иду я к господину де Пейрораду и говорю: «Хозяин, там, под оливковым де