Впрочем, так оно и было. Черепах снова посмотрел на высокого человека.
– Криксксос – один из самых главных праздников у колдунов. Пора созерцания великих тайн, изучения высшей плоскости, осмысления наиважнейших проблем времени и пространства, день незамутненных помыслов и благородных устремлений. – Говоря, он жестикулировал толстопалой лапой. – В то утро, когда все серьезные чернокнижники, волшебники и чаропевцы должны посвящать себя герметической медитации…
– Прошу извинить, учитель. Я не догадался заглянуть в календарь.
Знаете, столько дел навалилось…
– Это я уже заметил. – Черепах взирал уже не так строго. – Ладно, не имеет значения. Раз уж вы пришли, садитесь и чувствуйте себя как дома. – Он оглянулся на ленивца:
– Горпул, возвращайся к уборке.
– Да, мастер.
Ленивец ушаркал в коридор.
Клотагорб тяжко опустился в кресло с сильно вогнутой, по форме его панциря, спинкой.
– У меня еще не было ученика более нерасторопного, чем этот Горпул.
– Я как раз хотел спросить, – проговорил Джон-Том, – почему – ленивец?
– Все очень просто, юноша. У него великолепная память и ясный ум, и он не лишен задатков прилежного ученика. Чем разительно отличается от моих прежних подмастерьев, у которых, как правило, между ушами располагался кусок бисквитного пирога. У Горпула лишь один недостаток – на любое простенькое поручение он тратит вдвое больше времени, чем любой из его бестолковых предшественников.
Колдун надолго уставился в потолок.
– Возможно, когда-нибудь я все-таки найду ученика, сочетающего расторопность и добросовестность с умением шевелить мозгами. Не исключено, что это будет сообразительный выдр.
Он оценивающе сощурился на Маджа. Тот вольготно раскинулся в кресле, короткие нижние лапы – врастопырку, грязная жилетка – нараспашку, палец – в носу.
– А может быть, и нет, – задумчиво заключил волшебник и снова перенес свое внимание на Джон-Тома. – Итак, что же стряслось, если ты забыл даже о Криксксосе и отвлек меня от созерцания?
Джон-Том взглянул на Маджа, но тот мастерски игнорировал это. Не найдя поддержки, чаропевец с надеждой посмотрел на черепаха.
– Сказать по правде, учитель, ничего особенного.
– Ну, давай же, юноша, выкладывай. Поделись со старым Клотагорбом.
– Я просто пришел. В этом-то и заключается проблема. В том, что нет никаких проблем. Нигде.
Во взоре Клотагорба читалось сомнение.
– Не возьму в толк, почему такое положение вещей ты находишь тревожным.
– Если честно, мы с Маджем страдаем от скуки.
– А, вот оно что! – Физиономия колдуна прояснилась. Применительно к Клотагорбу это означало, что его кожа приобрела на миг светлый оттенок. – М-да, не самая редкая хворь среди индивидуумов твоего возраста и психоэмоционального типа. Я-то, само собой, неуязвим для детских болезней. Надо полагать, у тебя уже есть план эффективного курса лечения?
Джон-Том ерзал, пока не очутился на самом краю сиденья.
– Учитель, все это, сказать по правде, сущие пустяки. Нам бы решить какую-нибудь легкую задачку, достойную внимания чаропевца. Ничего радикального, никакого риска для жизни и длительных отлучек, – так, разнообразия ради…
Сняв очки и протирая их тряпицей, извлеченной из выдвижного ящичка в панцире, Клотагорб молвил:
– Я всей душой хочу помочь тебе, юноша, но сейчас, насколько могу судить, в мире все спокойно. Правда, есть слабенькое ощущение малозначительного кризиса, но ты же говоришь, что надолго покидать дом не желаешь… – Он пожал плечами, качнув панцирем. – А сейчас прошу меня извинить – я бы хотел вернуться к глубокой медитации, из которой меня вырвало ваше столь несвоевременное вторжение.
– Ага, чувак, давай оставим его в покое. – Мадж соскользнул со стула. – Я вполне готов вернуться в любимую кроватку, вот так.
– Но мы же согласны! – возразил Джон-Том.
Выдр шагал, пока не оказался нос к носу с сидящим человеком.
– Слушай, шеф, че я тебе присоветую. Ты спрашивал его чародейство, нет ли где какой халтурки для нас, и он ответил, что нет. И чего б тебе не оставить нас обоих в покое и не вернуться к своим кастрюлям?
– Нет! Должно же что-то быть. Хоть что-нибудь! – настаивал Джон-Том, умоляюще глядя на волшебника.
– Ну-у… – протянул тот, насаживая очки на клюв. – Есть одна проблемка. Совершеннейший пустяк.
– Хоть что-нибудь! – заклинал Джон-Том.
Клотагорб глядел на него задумчиво.
– Дело касается музыки.
– Вот видишь! – Ликующий чаропевец посмотрел на Маджа. – Что-нибудь простенькое, чтобы мы справились без особых затруднений.
– Гладко было на бумаге… – пробормотал выдр.
– Однако я не знаю, решаема ли эта проблема в принципе, – размышлял черепах вслух, – а если решаема, стоит ли она хотя бы обдумывания.
– Рассказывайте! – торопил Джон-Том.
Волшебник сосредоточился.
– Как я понимаю, в музыкальной структуре мироздания появилось незначительное нарушение.
– Нарушение в музыкальной структуре? Только и всего-то?
– Я тебя предупредил.
– Нарушение в музыкальной структуре… А вы уверены, что какой-нибудь деревне не грозит гибель, или не ведется подкоп под гору, или яростное чудовище не затеяло взбеситься?
– Боюсь, что нет.
– Мне кажется, на такую ерунду не стоит и чаропесни тратить.
Максимум задачка для начинающего адепта.
– Юноша, или берись – или уходи.
Джон-Том размышлял.
– Неужели больше ничего нет?
Клотагорб отрицательно покачал головой, и тогда его младший партнер решился:
– Ну, так и быть. Рассказывайте.
– Пожалуй, слово «нарушение» в данном контексте выглядит несколько расплывчато. Явление… гм… весьма специфичное. Мне удалось его изолировать, то есть, кажется, оно изолировалось само. Что до его эстетической оценки – это не моя компетенция. Мне, так сказать, медведь на ухо наступил. То есть наступил бы, если бы я обладал ушами.
И если бы путался под лапами у медведей.
Клотагорб захихикал, довольный собственной шуткой.
– Вот он, наш Клотагорб, – тихонько засвидетельствовал Мадж. – Целая куча неудержимого веселья.
– Не спорю, не спорю. – Волшебник, настроясь на шутливый лад, не обиделся на шпильку. – Итак, я полагаю, вы бы не отказались на него взглянуть?
– Взглянуть?
У Джон-Тома полезли кверху брови.
Клотагорб оставил кресло и поманил гостей за собой. Они пошли в глубь спирального лабиринта, пронизывавшего Древо.
Предмет немногословного обсуждения бездельничал в алькове рядом с мастерской, грелся в мистической атмосфере, как ящерка в солнечных лучах на раскаленном камне. Когда хозяин дома и его гости приблизились, стайка радужно искрящихся нот шевельнулась, поймав и отбросив рассеянный свет. «Призрачное сияние, – подумал Джон-Том. – Мерцающее „нездесь“, существующее на самом краю зрительного восприятия, слабая фосфоресценция, едва уловимая для палочек и колбочек глаза».
Явление висело перед ними отсветом северного сияния. Внезапно крапинки заметались и перегруппировались. При этом альков заполнился музыкой, приятной, грустной и скоротечной.
– Не очень четко видно, – произнес Джон-Том, – но красиво. Что это?
– Как – что? – спросил волшебник. – Музыка. А чем еще, по-твоему, это может быть? Акустическое построение. Гармоническая конвергенция.
Звуковая синхронность.
– Постойте, я не могу уследить за вами. Я слышу тон, но мне это ни о чем не говорит.
– Юноша, я ведь только что сказал. Это музыка.
– Чтоб меня в евнухи завербовали, – воскликнул Мадж. – Я много всякой музыки слыхал, но видеть – никада!
Искрящийся овоид снова подал голос, и Джон-Том взглянул на него с возросшим интересом.
– Я и не знал, что музыку можно видеть.
– Обычно она не столь прямолинейна. – Глаза Клотагорба щурились за очками. – Редко возникают условия, когда ее можно увидеть воочию. Но даже в этих случаях музыка очень уклончива.
Он шагнул вперед и протянул короткую лапу. Рой помедлил, а потом легко закружил вокруг его пальцев, омывая их полутонами. Как заметил Джон-Том, ноты не отбрасывали теней.
– На мой взгляд, мы имеем дело с элементом гораздо большей музыкальной мысли, – сообщил волшебник. – Я провел кое-какие исследования и обнаружил, что он состоит из множества неизменных нот, которые постоянно перегруппировываются. – Черепах хмыкнул. – Впрочем, эту тему я бы предпочел не затрагивать.
Джон-Том двинулся вперед.
– А мне можно?
– Несомненно.
Волшебник посторонился.
Крапинки отлетели от пальцев Клотагорба и осторожно окружили протянутую руку Джон-Тома. Не было ни ощущения физического контакта, ни любых других осязательных восприятии – только теплый зуд возникал периодически, когда оживлялись и пели ноты. Порой менялся темп, порой – громкость, но базовые аккорды оставались прежними.
Чаропевец тихо млел.
– Мне уже случалось чувствовать музыку, но чтобы вот так, в буквальном смысле…
Крапинки отлетели от его руки, зависли между человеком и черепахом.
Неясный жалобный звук не смолкал.
– Где вы ее нашли?
– Где нашел? Юноша, у меня нет привычки искать беспризорную музыку.
Это она меня нашла. Два дня назад я был разбужен сдавленным воплем Горпула. Это вот диво как-то ухитрилось залететь в мой атриум и затеяло игру с декоративными колокольчиками – мне их лет сто назад подарила колдунья Падула-Волосы-Колтуном. У меня сложилось стойкое впечатление, что музыка хочет обзавестись друзьями.
– Музыка всюду проникнет, – задумчиво проговорил Джон-Том, любуясь непоседливыми аккордами.
Клотагорб многозначительно хмыкнул.
– Может быть, ты и прав, но у меня закоренелое недоверие к непрошеным явлениям, как бы там нежно или печально они ни звучали. Я велел Горпулу взять перьевую метелку, и мы вместе попытались выгнать музыку за порог, но тут она взяла такой плаксивый тон, что я решил на время оставить ее в покое. Выглядит она безвредно, к еде моей не прикасается. Знай себе висит в алькове и наблюдает, если это слово применимо к мелодии. Иногда она звучит требовательно, в другое время – капризно… По-моему, она впадает в отчаяние.