. Колльер следовала его примеру, а еще изображала Сатану (в ее поэме он становится мужем Лилит) мятежником, сочувствующим феминистскому делу. Вполне возможно, Вивьен была знакома с этими текстами, поскольку у нее можно найти некоторые их отголоски — не в последнюю очередь в ее трактовке роли Сатаны в связи с Лилит. Особенно бросается в глаза, что, подобно Колльер, Вивьен не раз использует исламское имя Сатаны Эблис (или Иблис) — например, когда тот появляется рядом с Лилит в строфе ее стихотворения «Литания ненависти» (из «Венеры слепых»)[1669]. Это вполне может указывать на влияние американской поэтессы.
Подробнее всего Вивьен останавливается на образе Лилит в прозаическом стихотворении «Лилит: древнееврейская легенда» (из сборника «От зеленого к фиолетовому», Du vert au violet, 1903). Там рассказывается, что Лилит возникла прежде Евы, но только не была извлечена из плоти Адама, как Ева, а родилась из «дуновения зари»[1670]. И потому она поглядела на Адама и «сочла, что он слишком груб по природе и стоит ниже ее самой» — и отвратила от него взгляд[1671]. Это очень похоже на рассказанную в Коране историю о том, как Иблис отказался поклониться Адаму, потому что он, Иблис, сотворен из огня, а новое создание Бога — из глины[1672]. Итак, Лилит — сатаническое существо, гордящееся своей независимостью. Однажды вечером ей встречается печальный Сатана в змеином обличье. Он укоряет Лилит в том, что она пренебрегает таинствами любви, и побуждает познать эти радости вместе с Адамом. Та отказывается от этого предложения, зато просит самого Сатану стать ее «таинственным любовником» и заявляет: «Я не понесу и не рожу от жара твоих объятий. Но наши мечты заселят землю, и наши несбыточные фантазии воплотятся в Будущем»[1673]. Он согласился, и потом от их союза «родились порочные мечтания, зловредные ароматы, яды мятежа и сладострастия, преследующие умы людей и делающие их души подобными опасной и печальной душе Ангелов Зла»[1674].
Для Вивьен, которой внушали отвращение и гетеросексуальная любовь, и ее возможное последствие — беременность (это чувство отразилось в стихотворении «Тринадцать»), важно было подчеркнуть бесплодность связи Лилит с Сатаной. Вместо детей от их союза рождаются «порочные» мечты и «яды мятежа и сладострастия», что можно понять как намек на лесбийскую сексуальность и на тот бунт против общественных нравственных норм, который она собой представляет. Пожалуй, несколько удивляет то, что Сатане, который здесь — в отличие от «Мирской Книги Бытия» — последовательно обозначается местоимением «он» (il), удается породить такое потомство благодаря сексуальному союзу с Лилит: ведь мы помним о бескомпромиссном гиноцентризме и о лесбийском изоляционизме Вивьен в большинстве других текстов. Правда, Сатана принял змеиное обличье, так что здесь происходит не обычное гетеросексуальное соитие, а что-то вроде метафизической зооэрастии (ну, к тому же нельзя требовать от писателя полной последовательности всегда и во всем).
А как тогда быть с «порочностью» и со сравнением с Ангелами Зла? Подобные слова следует понимать под углом общей декадентской Umwertung aller Werte («переоценки всех ценностей»), к которой приложила руку и Вивьен, и расценивать как пример семантической инверсии вроде тех, что предпринимал Пшибышевский. Ровно то же, что Пшибышевский проделывал с понятием Entartung («вырождение», «дегенерация»), возвышая его и представляя как нечто благородное и полезное, а попутно и вымазывая грязью все «нормальное», Вивьен проделывала с понятием лесбийства. С типично декадентской неоднозначностью она то пыталась изображать гомосексуальность как нечто естественное, то любовалась им как чем-то противоестественным и дьявольским. Избирая последний путь, она переворачивала привычные культурные представления об искусственности (и о Сатане) и превращала их в положительные означающие. Выбирая же первую стратегию, она одновременно прибегала к конфронтационному переосмыслению понятий, — например, в романе «Мне явилась женщина» (во втором издании, 1905) называла гетеросексуальность «неестественной страстью»[1675]. В оригинальном же издании этого романа (1904) можно найти еще более крепкие выражения — когда Сан-Джованни, возмущенная самой мыслью о том, что женщинам положено влюбляться в мужчин, заявляет: «Я с трудом могу вообразить подобное отклонение чувств. Даже садизм и изнасилование детей кажутся мне гораздо более нормальными»[1676]. Маннинг находит это высказывание «почти карикатурным в своем экстремизме»[1677]. Однако тактика семантической инверсии, заметная в обоих подходах Вивьен, хорошо согласуется с более радикальными и бунтарскими формами декадентского дискурса, преобладавшими в ту пору[1678]. Изображение Сатаны как однозначно положительной фигуры в «Мирской Книге Бытия» находилось в полном соответствии с этой декадентской контрдискурсивной стратегией — переворачивать все и вся вверх тормашками.
По-видимому, Вивьен представляла себя мятежницей, бунтующей против патриархальности и гетеросексуальности, и потому в своих стихах призывала демонов стать ее грозными союзниками в борьбе против Бога-отца и его смертных приспешников — насаждателей гетеронормативности. Потому, объявляя себя и своих единомышленниц «порочными» и называя своими союзниками падших ангелов — иными словами, делая «зло» своим добром, — она тем самым признавалась в полном отказе от главенствующей в обществе системы ценностей и от любви, предлагаемой мужчинами. В уже упоминавшейся «Литании ненависти» Вивьен как бы выступает рупором всех лесбиянок и провозглашает: «Нам ненавистны лица грубые мужчин» и «Наш бунт звучит раскатисто и грозно». Затем она расцвечивает сказанное сатанинской символикой: «В нас дремлет темное дыхание Лилит, / И Иблиса лобзанье страшно нам и сладко». Далее, подчеркивая свою враждебность христианству, она провозглашает: «Отвергнем прежний плач таинственных ночей / И лилий мертвизну в мерцании свечей!»[1679] Здесь Вивьен ясно дает понять, что примыкает к той же традиции, за которую держались Мендес, Суинберн и другие, — традиции, где лесбийство мыслилось мужененавистническим восстанием против Бога, а Сатана — союзником мятежниц. Упоминание Лилит как демоницы, чье дыхание наполняет легкие лесбиянок, еще отчетливее указывает в сторону «Мефистофелы» — где героиня одержима духом дьяволицы. Однако главное отличие этого текста от всех предшествующих — в том, что в данном случае автор и сама — лесбиянка.
Писала Вивьен и о других мифологических героинях: например, о Гелло (Γελλώ) — древнегреческой демонице, угрожавшей матерям бесплодием, выкидышем и внезапной смертью младенца. Авторитетный византийский писатель и государственный деятель Михаил Пселл (ок. 1018–1078) отождествил Гелло с Лилит, так что можно считать, что их функции частично совпадают[1680]. У Вивьен в стихотворении «Гелло» (из цикла «Заклинания», 1903) это существо становится символом отказа от мужской любви:
Ей ненавистна страсть, сквернящая Жену,
В ночи ревниво бродит, глядя на луну.
.
Ты не познаешь ласк супружеских, о Дева!
Твой брак уже Гелло ревнивую разгневал.
Эта «Вакханка Смерти» украсит девственницу белыми фиалками и окружит ее «весной без лета» — то есть, как можно догадаться, убьет ее, чтобы ее не осквернили объятья мужа[1681]. Столь болезненные способы избежать гнетущих обязательств, которые накладывает на женщину общество, нередко описываются в произведениях Вивьен, но порой она находит им и более оптимистическую альтернативу. Это, впрочем, не относится к рассказу «Покрывало Астинь» (из сборника «Дама с волчицей», 1904). Предание о царице Астинь (Вашти), жене персидского царя Артаксеркса (Ахашвероша), взято из ветхозаветной Книги Есфирь (1: 10–22). Царь захотел похвастаться перед хмельными гостями красотой жены и послал за ней, но она отказалась прийти, и тогда он велел изгнать ее. В пересказе Вивьен ослушание Астинь выглядит гордым феминистским поступком: царица называет Лилит своей праматерью и объявляет: «Со времени восстания Лилит я — первая свободная женщина»[1682]. Не желая покоряться, она уходит в пустыню, где, скорее всего, ее ждет гибель, но все равно она радуется своей свободе. А ближе к началу рассказа Астинь слушала, как легенду о Лилит рассказывала старая рабыня-еврейка: «Лилит, презрев любовь мужчины, предпочла объятья Змея»[1683]. Хоть это и странно, рабыня-еврейка называет этого Змея чуждым именем Иблис. Выслушав рассказ, Астинь задумывается. Ей хочется быть похожей на Лилит и в то же время стать Иблисом. Она объясняет это так: «Я люблю побежденных… всех, кто замахивается на Невозможное»[1684].
А еще Лилит у Вивьен — одна из одиннадцати женских персонажей во «Владычицах» (из сборника «Заклинания»)[1685]. Они с гордостью перечисляют свои достижения, и Лилит говорит вот что:
Тенями, бесами я мир заполонила,
До Евы я несла Земле небесный свет.