[1906]. Таким образом, ювелирные украшения как маркеры женского бунта с дьяволическими коннотациями, которые мы здесь рассмотрим, а также способы их ношения однозначно относятся к дискурсу инфернального феминизма.
Змея соскальзывает с дерева и вползает в шкатулку для драгоценностей
Сохранилось достаточно большое количество ювелирных изделий с демоническими мотивами — как правило, они были изготовлены высококвалифицированными мастерами. Были доступны и менее дорогие варианты, но для сохранения и тем более каталогизации таких вещиц, конечно, предпринималось гораздо меньше усилий, — так что дешевые украшения подобного типа изучать намного труднее[1907]. Большинство образцов, о которых пойдет речь, принадлежат к средней ценовой категории, где обычно вместо золота использовалось серебро и отсутствовали ценные виды самоцветов. В отличие от их по-настоящему дорогих аналогов, эти изделия не были уникальны, они изготавливались не вручную, а методом отливки или штамповки[1908]. Хотя объем такой продукции вряд ли был огромен, все равно речь идет о массовом производстве. Эти изделия наверняка были по карману женщинам с гораздо более скромным достатком, чем Луиза Казати и подобные ей дамы. Почти все произведения, которые будут здесь упомянуты, были выполнены в стиле ар-нуво, а он в ювелирном искусстве просуществовал совсем недолго — примерно с 1895 по 1910 год[1909].
Чаще всего ювелирные украшения конца века, заключавшие в себе «сатанинский» подтекст, изображали змей. В то время в змее видели не просто животное с декоративными извилистыми формами — особенно если она украшала женскую шею. В западной культуре той эпохи ассоциации с Сатаной и с сюжетом третьей главы Книги Бытия по-прежнему оставались широко распространенными, общеизвестными и злободневными[1910]. Это объяснялось и сохранявшейся властью христианской религии, и тем, что имели большое хождение всевозможные художественные переработки сюжета о Еве и ее сговоре с дьяволом, подчас скрывавшие бунтарскую подоплеку (и об этом же следует помнить, когда речь идет об использовании змей Сарой Бернар, Казати и Барой). Естественно, мотив женщины со змеей перекликался и с образами других роковых женщин, пользовавшимися популярностью в ту пору, — например, со змееволосой Медузой, с Клеопатрой (которая, по преданию, покончила с собой при помощи укусов ядовитой кобры) и с флоберовской Саламбо (из одноименного романа 1862 года) с ее любимой змеей. Тем не менее даже эти персонажи, какими их изображали в произведениях искусства XIX века, часто скрывали аллюзии на эдемскую историю. Как замечает Брэм Дейкстра, «буквально сотни живописных и скульптурных изображений Лилит, Саламбо, Ламии и разных других заклинательниц змей в конечном счете сливались в некий обобщенный образ Женщины — вечной Евы»[1911]. Впрочем, некоторые типы змеиных мотивов в ювелирных изделиях не воспринимались как дьявольские, о чем свидетельствует популярность украшений, в которых ползучее создание использовалось как символ вечности и обозначало неугасающую любовь. По этой самой причине форму змеи имело, например, обручальное кольцо королевы Виктории[1912]. А еще это животное ассоциировалось с плотскими и греховными разновидностями любви. На эту связь намекали сами формы, которые придавали змее скульпторы эпохи модерна: «Ее скользящие извивы служили зримой метафорой чувственных движений», — как написала Вивьен Бекер[1913]. Другие изображения того времени — например, разные варианты пользовавшейся бешеным успехом картины Франца фон Штука «Грех» — тоже подкрепляли это символическое значение и вдобавок связывали сексуальные коннотации змеиного образа напрямую с Сатаной.
Как отмечает Фриц Фальк в своем исчерпывающем исследовании, на протяжении целых столетий образ змеи почти полностью отсутствовал в европейском ювелирном искусстве. Возможно, это объяснялось тем, что
в христианстве — религии, господствовавшей в те века в подавляющем большинстве этих стран, — змея, как правило, прочно ассоциировалась со Злом и часто приравнивалась к Дьяволу. Потому было бы немыслимо или бессмысленно носить на теле этот знак греха и Зла. Никому — за исключением, быть может, ведьм или чернокнижников, — не пришло бы в голову украшать себя знаком Сатаны[1914].
Ближе к концу XVIII века люди стали меньше бояться дьявола, и вот тогда-то родилась мода на кольца, броши и другие украшения со змеями[1915]. А спустя еще век, около 1900 года, они, по-видимому, стали пользоваться особенно большим спросом. Возможно, это произошло не потому, что в ту пору змея уже меньше ассоциировалась с Сатаной, как считает Фальк (в действительности эта смысловая связь оставалась крепкой), а потому, что сама фигура Сатаны сделалась чем-то вроде плавающего означающего, и довольно многие влиятельные люди той эпохи уже наполняли эту форму положительным или неоднозначным содержанием. Кроме того, в те годы совершалось особенно много сознательных эскапад против традиционных обычаев и ценностей: десятки женщин умышленно бросали вызов закоснелым консерваторам. И потом, конечно же, на ювелирном рынке явно возник спрос на украшения с антиконсервативной и провокационной символикой. Сатана и зловещие змеи стали весьма ходовым товаром — пусть даже востребованным в узком потребительском кругу. Можно ли было найти лучшие украшения для тех особ, описанных Жаном Лорреном, что мечтали походить на мадам Шантелув? Как пишет Стивен Эскритт, «безусловно, существовал спрос на ювелирные изделия с намеком на эротическую опасность и экзотику», и художники и вообще дизайнеры, работавшие в стиле модерн, «похоже, гедонистически наслаждались моральной паникой той эпохи»[1916]. К проявлениям упомянутой моральной паники можно уверенно отнести страхи перед сатанизмом, спровоцированные, например, книгами шутника-мистификатора Лео Таксиля (1854–1907)[1917].
Характерные — женские — дьявольские коннотации ярче всего проявлялись в украшениях, изображавших Еву в момент общения со змеем или когда она тянется к запретному плоду. Есть несколько таких образцов — например, замысловатая серебряная пряжка с рельефом, где профиль Евы обрамлен телом змея, который предлагает ей яблоко, зажав его во рту (Феликс Разумный, ок. 1900)[1918]. Ева чуть заметно улыбается, а вьющиеся пряди ее волос вторят извивам тела ее искусителя, так что их формы как бы рифмуются и подчеркивают родство женщины и змея. На пряжке работы Жюля Дебуа (ок. 1902) Еву обвил змей, земля под ними усыпана яблоками, а Ева Эдуара-Эме Арнуля, тоже украшающая собой пряжку (ок. 1900), срывает яблоко с ветки. Эффектная брошь из серебра с эмалью с опаловыми вставками, названная «Ева» (Анри-Эрнест Дабо, 1901), изображает, по сути, настоящее свидание первой женщины со змеем: такое впечатление, будто она собирается поцеловать его[1919][1920]. На другой броши (работы неизвестного мастера, ок. 1900) Ева срывает запретный плод в форме ромба. Дэвид Ланкастер видит в этом мотиве «выражение независимости и непокорности, столь понятное женщинам на заре нового века»[1921]. В самом деле, это представляется разумным толкованием, поскольку противоположное прочтение — согласно которому выходило бы, например, что подобные украшения надевали женщины набожные и послушные, желая напомнить себе о греховности собственного пола, — кажутся малоправдоподобным (разве что речь шла бы об отъявленных мазохистках). Да и то, поборница традиционных понятий и ценностей вряд ли увидела бы в этом библейском сюжете предмет, заслуживающий прославления при помощи столь дерзких и роскошных украшений. Таким образом, ювелирные изделия с изображением Евы, скорее всего, носили женщины, желавшие гордо подчеркнуть собственное своеволие и потому, для большей наглядности, прибегавшие к дьявольской символике. А еще есть вероятность того, что в некоторых случаях подразумевалась отсылка к учению Блаватской, которая переосмыслила роль змея, представляя его героем прометеевского типа. Так, известно, что некоторые мастера, работавшие в стиле модерн, обращались к теософским мотивам и использовали их в своих изделиях: например, выбирали определенные цвета, отражавшие различные уровни духовного развития, — в соответствии с их смысловыми значениями согласно этой эзотерической системе[1922].
Как отмечают Мэрилин Ниссенсен и Сьюзен Джонас, рассуждая о дамской сумочке со змеей, которую, вероятно, Рене Лалик изготовил по заказу Сары Бернар, этот аксессуар «задумывался как дерзкая вещица — нарочитое напоминание об особенной связи между змеями и женщинами»[1923]. Это же относится ко всем упомянутым украшениям, которые отражали возникшее в ту пору у довольно многих женщин желание примерить на себя демоническую личину. Можно, конечно, задаться вопросом (как мы и сделали): насколько бунтарский характер имел этот образ к тому времени, когда он уже стал коммерческим, а по Парижу расхаживали подражательницы Бернар и Казати, увешанные золотыми и серебряными змеями? Если бы нужно было ответить коротко, мы бы ответили так: бунтарский дух из него еще не выветрился. Если хорошенько всмотреться в общественную атмосферу той эпохи, то выяснится, что символика, о которой здесь идет речь, по-прежнему воспринималась как весьма провокационная и крамольная, — несмотря на то что изделия из драгоценных камней в оправе из драгоценных металлов, изображавшие соблазнительные извивы, можно было запросто приобрести в ювелирном магазине. Не стоит удивляться тому, что многие находили обсуждаемые мотивы в высшей степени неприличными и предосудительными. На эту тему тогда даже велись споры, и кое-кто предлагал ввести запрет на изображение человеческих фигур и (некоторых) животных, — сделав исключение, пожалуй, для бабочек и ласточек