Утверждать, что женщины, о которых шла речь в этой главе, были сатанистками (в любом разумном смысле этого слова), конечно, было бы и преувеличением, и передергиванием. Однако все они, выстраивая собственный публичный образ, или заигрывали с сатанинской символикой, или подходили к ней очень близко.
Что касается «удостоверения» феминистских взглядов, то Бернар и Казати преступали гендерные границы и отвергали большинство представлений о том, что приличествует женщинам, а что нет, и потому Бернар сделалась довольно популярной среди феминисток личностью. Чувственная игра Бары и ее экранная месть мужчинам — а также ее мрачный внеэкранный имидж — тоже сделали ее наглядной противоположностью «домашнего ангела», пусть даже все эти злодейства она чинила сугубо в рамках актерской работы, строго следуя указаниям режиссеров и рекламщиков. Возможно, по их же подсказке (а может быть, и по собственному почину) она выступила и с рядом феминистских высказываний, и ее поклонницы восхищались тем, как она расправляется с негодяями на экране. Принимая все это во внимание, разумно считать Бернар, Казати и Бару участницами аморфного и неоднозначного дискурса инфернального феминизма.
То же самое относится и к неизвестным женщинам, которые носили ювелирные изделия, изображавшие змей, чертей, грехопадение и так далее. Было бы неразумно усматривать в таких украшениях, как серебряная пряжка работы Феликса Разумного с Евой, что-либо еще, кроме прославления Евиного проступка. Мы не знаем наверняка, что именно думало тогда большинство людей (судя по весьма широкому спектру сохранившихся высказываний) о женщинах, носивших подобные украшения. Понятно лишь, что это были знаки бунтарства — с использованием всем известных мотивов, отсылавших к инфернальному феминизму.
ГЛАВА 9Мэри Маклейн и ее автобиографический инфернальный феминизм
Никогда не понимал, почему люди могут проглотить такую несообразность, как личный Бог, а в личного Дьявола не верят. Уж я-то знал, как действует он в моем воображении[1933].
Поговорив о роли роковых женщин, которую на сцене и в жизни разыгрывали несколько дам XIX века, теперь мы подробно рассмотрим случай одной женщины, которая прославилась именно потому, что конструировала как раз подобный образ. Речь идет о канадо-американской писательнице Мэри Маклейн (1881–1929). Ее бестселлер «История Мэри Маклейн» (1902) был сознательной попыткой спровоцировать и раздразнить публику, а заодно выступить с некоторыми феминистскими заявлениями. Весь этот текст сосредоточен вокруг жгучего желания автора стать невестой Сатаны, и на протяжении всей книги, с небольшими вариациями, снова и снова повторяется, как своего рода рефрен, восклицание «Я жду прихода дьявола!»[1934]. В ранее выходивших исследованиях, посвященных Маклейн, почти игнорировался тот факт, что ее обращение к образу Сатаны довольно четко вписывалось в уже сложившуюся традицию литературного сатанизма и к тому же явно перекликалось с эзотерическими и политическими течениями того времени, тоже использовавшими в своих целях эту фигуру[1935]. В данной главе делается попытка поместить творчество Маклейн в надлежащий контекст и осмыслить его с этой точки зрения.
«Модный скандал»: быстрый взлет и медленное падение бесчинного автора
«Историю Мэри Маклейн», представленную читателям как дневник, охватывающий период с 13 января по 13 апреля 1901 года, едва ли следует воспринимать как непосредственное и искреннее излияние сокровенных мыслей самой Маклейн, но кое-что, конечно же, могло там отразиться. Хотя это и выдавалось за дневник, то есть отчасти за автобиографию, на деле это художественный вымысел в той же мере, что и роман Гюисманса о Дюртале и его отношениях с сатанистами и последующем обращении в католичество или, казалось бы, безумные бредни Стриндберга в «Инферно» (1897)[1936]. Ощущение этой двойственности, типичной для (полу)автобиографического и дневникового жанров, усиливает и сама писательница:
О, не усомнитесь ни на миг в том, что этот анализ моих чувств — совершенно искренний и подлинный, и в том, что я испытала еще больше чувств, чем сумела высказать словами… Но в моей жизни, в моей личности, есть и фальшь, и неискренность[1937].
Хотя зачастую очень трудно добраться до истины из‐за всех этих заслонов притворства и обмана, мы все же начнем с того, что установим некоторые основные факты биографии Мэри Маклейн как реальной личности.
Маклейн родилась в Виннипеге, в канадской провинции Манитоба, где ее отец занимал правительственную должность. Семья была обеспеченной, жила в большом доме и держала прислугу. Когда Мэри было четыре года, Маклейны переехали в Миннесоту, а через четыре года ее отец умер. Спустя несколько лет ее мать снова вышла замуж, а в середине 1890‐х семья поселилась в Бьютте. Юная Мэри запоем читала все, что только попадалось под руку, — от Ника Картера до Конфуция — и, будучи старшеклассницей, в течение двух лет выпускала школьную газету. Окончив школу в 1899 году, она неплохо знала латынь, древнегреческий и французский[1938]. В девятнадцать лет она написала книгу, которая вскоре прославила ее имя. Девушка послала рукопись в одно чикагское издательство, выпускавшее евангелическую литературу. Возможно, Маклейн выбрала такого адресата по ошибке, а может быть, подумала, что там живо откликнутся на использованную в ее книге библейскую символику (несмотря на решительно антихристианский тон самого текста). Как ни странно, вице-президенту компании рукопись очень понравилась, и он передал ее в издательство Herbert S. Stone & Co., имевшее «декадентскую» репутацию, а еще известное тем, что там выходили книги эпатажных писательниц вроде Кейт Шопен. Там очень быстро — согласно одному источнику, всего за неделю — рассмотрели и одобрили рукопись, отредактировали ее и напечатали книгу[1939]. К большому огорчению Маклейн, ей не позволили оставить первоначальное название — «Я жду прихода дьявола» (I Await the Devil’ s Coming)[1940].
Несмотря на замену слишком уж эпатажного названия, книга вызвала скандал и — как часто бывает в таких случаях — огромный спрос. За какой-то месяц было распродано 80 тысяч экземпляров, предположительно принеся автору около 15 тысяч долларов гонорара от выручки. Книгу перевели более чем на тридцать языков, и вскоре она сделалась предметом сатирических карикатур и популярных песен (об этих отголосках в популярной культуре мы еще поговорим). Можно почти не сомневаться в том, что к столь оглушительному успеху имело какое-то отношение то обстоятельство, что отец братьев, управлявших издательством Herbert S. Stone & Co., возглавлял информационное агентство The Associated Press. 27 апреля 1902 года в газетах по всей стране вышли рецензии на книгу Маклейн, что, конечно, в обычном случае было немыслимо для никому не известного автора[1941][1942]. Затем Маклейн принялась разъезжать по разным городам, рекламируя свое произведение, полное наблюдений за собственной душой, и в бесчисленных интервью постоянно делала провокационные и зачастую грубые заявления. Подобная реклама и шумиха, поднятая вокруг ее книги, сделала из нее сенсацию. Как подчеркивает Кэтрин Тово, при иных обстоятельствах «читатели, возможно, восприняли бы „Историю Мэри Маклейн“ как эстетически сложное, экспериментальное литературное произведение, а не просто как книжку, вызывавшую скандальный интерес»[1943]. В самом деле, этот текст написан необычным, экспериментальным языком, и сегодня в нем явно опознается образец того, что мы обычно называем литературным модернизмом.
В течение пяти месяцев репортеры лихорадочно кружились вокруг Маклейн, а затем их внимание наконец переключилось на другое. В последующие годы в прессу изредка просачивались новые известия о Маклейн, но она больше никогда не поднималась до прежних высот успеха и славы. В ее второй книге, которая называлась «Моя подруга Аннабель Ли» (1903), уже почти не было того возмутительного содержания, которым сразил публику ее литературный дебют, и один обозреватель даже написал, что Маклейн, похоже, переметнулась в лагерь «здравомыслящих консерваторов». Неудивительно, что продавалась ее вторая книга гораздо хуже[1944]. А пятнадцать лет спустя вышла ее третья и последняя книга — «Я, Мэри Маклейн. Дневник дней человеческих» (1917). В ней, как и в первой книге, было много самоанализа, но Сатана отсутствовал, и Маклейн не удалось вновь попасть в списки самых востребованных авторов. В конце 1917 года, воспользовавшись некоторым оживлением интереса к своей персоне, Маклейн написала автобиографический киносценарий и снялась в роли самой себя в дорогом фильме «Мужчины, любившие меня» (1918). Таким образом Маклейн все-таки удалось снова вызвать пусть небольшой, но скандал. Например, коллегия цензоров в штате Огайо запретила этот фильм к показу, сочтя, что он представляет угрозу для нравственности публики. И все же скандал вышел не настолько громким, чтобы завлечь достаточное количество зрителей в кинотеатры и, следовательно, продлить карьеру Маклейн в кинематографе[1945].
Почти всю оставшуюся жизнь после выхода первой книги Маклейн испытывала острую нужду в деньгах и кое-как перебивалась случайными заработками — сочинением статей, а изредка, возможно, даже проституцией. Она очень быстро проиграла все деньги, что принесла ей продажа «Истории Мэри Маклейн». Через год после премьеры фильма писательницу арестовали за то, что она сбежала вместе с уникальными дорогими нарядами, сшитыми специально для съемок этого фильма. В последние годы жизни она была очень нездорова, ее мучили «нервы» после перенесенной скарлатины, которую она лечила — с одобрения врача — сигаретами и абсентом. Мэри Маклейн умерла от туберкулеза в возрасте 48 лет, в нищете и безвестности, в номере гостиницы, находившейся в этнически разношерстном районе Чикаго. По-видимому, она поселилась там, чтобы быть поближе к своей давней подруге Люсиль Уильямс, фотографу афроамериканского происхождения, с которой особенно сблизилась в ту пору