[2024]. Вероятно, с этими идеями имеет смысл соотносить проповедуемые Маклейн чувственные радости мясоедства: тогда становится понятно, что речь идет о бунте против патриархального идеала «домашнего ангела» и против того феминизма, что смотрел на сексуальность как на зло.
Неудивительно, что в книге, главная тема которой — мечта о союзе с Сатаной, явным образом присутствует и отвержение христианства как такового. Маклейн пишет, что Богу безразлично человечество и что христианская религия «пропитана ненавистью». Она обрушивается на «слишком яркий Свет» христианства с безжалостной критикой: «Молитесь же мне, молитесь, требует оно, а потом — убирайтесь вон. Эта вера — просто трезвон пустых обещаний. Смиритесь же, молитесь мне и благодарите меня. А мне на вас наплевать. Я могу жить по заветам Христа — он смотрит безучастно. Могу не жить — он смотрит безучастно. Если я попаду в беду — он смотрит безучастно»[2025]. Сатана же, которого изображает Маклейн, иногда кажется внимательным и добрым — словом, полной противоположностью вечно отсутствующему христианскому Богу. Он может воскликнуть: «Бедняжка Мэри Маклейн!», у него «нежные, серебристо-серые глаза» и взгляд — «обворожительно-ласковый» и «нежно-сострадательный»[2026]. Он понимает ее, потому что она заявляет ему: «В твоем разуме — мудрость сфер»[2027].
«Без остатка, безумно влюблена в дьявола»: мотив демонического любовника
Фигура мудрого и заботливого Сатаны, как мы уже видели, рисуется романтическими красками: «Время от времени я бываю без остатка, безумно влюблена в Дьявола. Он такой обворожительный, такой сильный, в точности как мужчина, которого ждет мое деревянное сердце. Мне так и хочется броситься ему на шею»[2028]. Кэтрин Халверсон как будто удивляется тому, что, «хотя Маклейн явно борется против патриархального общества, а дьявол изображается ею как воплощение мужского начала, она почему-то не изображает его своим врагом — а, напротив, видит в нем своего спасителя». Халверсон, будучи не вполне довольна собственной интерпретацией, предлагает считать, что Сатана «олицетворяет не только некое временное и пугающее исполнение желаний, которые Маклейн неспособна даже сформулировать, но и преодоление „я“». В таком прочтении неистовые объятья Сатаны предположительно символизируют желание убежать от утомительного, ни к чему не ведущего самоанализа, а еще — физическое ощущение приближения к некой реальности за пределами человеческого познания, «к чему-то вроде кантовских numina»[2029]. Все это представляется неубедительным, поскольку сама Маклейн мыслит прежде всего категориями «здесь и сейчас» и любые метафизические устремления ей чужды. Пожалуй, ее влюбленность в «анемоновую даму» и можно назвать томлением по идеалу, однако фантазии о Сатане ясно говорят, что она мечтает в первую очередь по физическому, чувственному, плотскому — пусть и не обязательно исключительно сексуальному — опыту[2030]. А еще, на мой взгляд, понимание роли Люцифера как символа физического опыта — на более общем уровне — вполне вписывается в давнюю литературную традицию, к которой, скорее всего, и обращалась Маклейн: я имею в виду мотив демонического любовника.
Эта фигура — демоническое или иное сверхъестественное существо, испытывающее сексуальный интерес к людям, — с давних пор была известна в западной культуре (см. главу 1). Рассуждения о демонических любовниках встречались еще в сочинениях блаженного Августина и нескольких других раннехристианских мыслителей, а еще эти персонажи фигурировали в народных преданиях. Английская литература знала множество подобных созданий — о них писали Шекспир, Марло и Мильтон[2031]. Расцвета своей литературной славы демонический любовник достиг в эпоху романтизма, когда этот мотив с воодушевлением подхватили Кольридж, Китс, Байрон и многие другие поэты[2032]. В романтических текстах демонический любовник оставался чаще всего грозной, пугающей фигурой, но временами становился неоднозначным символом свободы и вдохновения (Маклейн, как девушка начитанная, наверняка была знакома со многими подобными произведениями). А несколько позже получила распространение другая — уже вполне земная — разновидность этого мотива, отпочковавшаяся от уже хорошо разработанного образа инфернального (в буквальном смысле) любовника. Пожалуй, самый знаменитый пример этого переосмысленного образа — Хитклифф из «Грозового перевала» (1847) Эмилии Бронте. Готическая литература породила множество вариаций этого мотива, о чем уже шла речь в главе 4. Например, Дракула из одноименного романа Стокера (1897) — типичный демонический любовник, и под его гипнотическим воздействием одна из главных героинь романа демонстрирует похотливость и «неподобающее» поведение. Но если консерватор Стокер изображает это как нечто чудовищное и постыдное, то Маклейн, напротив, восхваляет объятья демонического любовника и чувственность, которую тот олицетворяет. Впрочем, в работах исследовательниц-феминисток высказывалось предположение, что фигура демонического любовника всегда служила «проявлением и инструментом угнетения, которому мужчины подвергали женщин, — насилуя и убивая их»[2033]. Хотя эта гипотеза и выглядит чересчур размашистым обобщением, во многом натянутым и необоснованным, к некоторым случаям она, пожалуй, вполне применима. Маклейн, проявляя инициативу в общении с Сатаной, тем самым практически разрушает традиционную основу этого мотива. Кроме того, она опрокидывает и другой его важный элемент, связанный с общественным контролем, — тот самый, которому придавали огромное значение Стокер и другие авторы. Если многие готические романы, как уже говорилось, служили орудием, призванным научить женщин, «как быть правильными», то «История Мэри Маклейн» в некотором смысле, напротив, выступает средством разрушения таких методов общественного принуждения[2034].
Зато Маклейн оказалась близка другая грань рассматриваемого литературного мотива — та, что показывает потустороннего возлюбленного вестником перемен к лучшему. Иными словами, он или устраняет текущее нежелательное положение вещей, или приносит с собой какое-то новое, неожиданное удовольствие (которое, впрочем, часто изображается как сомнительное или недостижимое). Среди примеров, иллюстрирующих подобные ситуации, — уже знакомые нам по главе 4 «Любовь мертвой красавицы» Готье и «Мельмот Скиталец» Метьюрина. К этой же категории следует отнести цикл стихотворений о демоническом любовнике, опубликованный в 1805 году Шарлоттой Дакр, которая известна в первую очередь романом «Зофлойя». Адриана Крачун усматривает в одном из этих стихотворений «зашифрованное сообщение о женском сексуальном наслаждении и инициативе», поскольку героиня «сама призывает предмет своего влечения — демонического любовника», тем самым «опрокидывая привычный порядок, при котором первично мужское желание, а женщина служит лишь его безвольным объектом»[2035]. У Маклейн это не зашифровано, а выражено самым явным образом, и совершенно открытым текстом говорится о том, что она ждет от встречи с дьяволом перемен к лучшему. В одном весьма показательном пассаже она утверждает, что демонический любовник изменит ее:
Мы с Дьяволом будем любить друг друга пламенно и безупречно — долго-долго! Он будет из плоти и крови, но он не будет просто мужчиной. Это будет человек-дьявол, и его душа заключит мою душу в себя, и они станут одним целым, и так будет долго-долго! Любовь человека-дьявола войдет в мою бесплодную, бесплодную жизнь, растопит в ней все ледяное и твердое и оросит бесплодную пустыню[2036].
После слияния с Сатаной от прежней Мэри Маклейн ничего не останется: «Вместо нее возникнет сияющее, бодрое, радостное создание — преображенное, расцвеченное, увенчанное любовью Дьявола»[2037].
Пожалуй, если бы мы захотели отыскать одну самую влиятельную поэтическую строчку о демоническом любовнике, то нашли бы ее у Кольриджа, в «Кубла-Хане» (1816): «где женщина о демоне рыдала»[2038]. Именно ее Байрон сделал эпиграфом к своей мистерии «Небо и земля» (1821). Поскольку Маклейн сама признавалась в любви к Байрону, можно смело предположить, что именно эта строчка послужила для нее мощнейшим стимулом: ведь на протяжении всей своей книги она только и делает, что «рыдает» о своем любимом демоне. Возможно, повлияла на нее и сама пьеса «Небо и земля». Действие там разворачивается незадолго до и во время великого Потопа, который Бог насылает на землю, чтобы погубить почти весь людской род, а две человеческие дочери из племени Каина вступают в запретную связь с двумя Божьими ангелами (которые вскоре взбунтуются) — Самиасой и Азазиэлем[2039]. Как и Маклейн, эти женщины призывают своих сверхъестественных любовников явиться к ним, пуская в ход особые заклинания (иными словами, женщины сами проявляют любовную инициативу), а еще они с презрением отказываются от супружества со смертными мужчинами, говоря, что оно сулит им лишь невзгоды. Устами одной из женщин Байрон говорит, что Сатана — «Тот первый, что нас знанью научил», да и другие смертные у него выражают резкое недовольство жестоким Богом, который счел за благо потопить чуть ли не все человечество. Хотя архангел Рафаил и говорит Азази