[2157]. Эти раздумья подытоживаются решительными словами, которые дают понять, что все-таки Лолли довольна случившимся: «Любая окончательность, будь то хорошая или дурная, приносит чувство облегчения — и теперь, понимая, как долго длилась эта охота, Лора ощутила нечто вроде удовлетворения при мысли о том, что она угодила в ягдташ»[2158]. Когда Лора встречается с Сатаной впервые, он является ей под видом мужчины со смуглым морщинистым лицом, похожего на егеря, «потому что на нем были гетры и вельветовая куртка»[2159]. Он дает ей обещание: «Помните, мисс Уиллоуз, я всегда буду рад помочь вам. Вы меня только попросите»[2160]. Она догадывается, что, «говоря так спокойно и просто, это Сатана пришел возобновить свое обещание и успокоить ее», и еще ей приходит в голову мысль, что, наверное, он решил «дать ей понять, что тем, кто ему служит, он является уже под видом опекуна, а не охотника»[2161].
Племянник Лоры, нарушивший ее безмятежную жизнь в деревне, замучил ее просьбами по хозяйству и поручениями[2162]. Дьявол помогает ей решить эту проблему, сделав так, что у Титуса пропадает охота жить в Грейт-Моп. Лора задумывается об этом: «Сатана с удовольствием пришел ей на помощь. Тщательно взвесив все обстоятельства, она заключила, что этого не мог бы сделать никто другой. Обычаи, мнение общества, закон, церковь и государство — все лишь покачали бы своими тяжелыми головами в ответ на ее мольбу и возвратили бы ее в рабство»[2163]. Здесь, можно сказать, Уорнер приводит перечень примерно тех же угнетательских культурных институтов, на которые обличительно указывала и ранее, и представляет Сатану как положительный противовес им. Благополучно избавившись от племянника, посягнувшего на ее независимость, Лора с радостью думает о своем «природном влечении к дьяволу» и о том, что теперь она принадлежит к «народу Сатаны»[2164].
В конце романа Уорнер снова заставляет читателя усомниться в характере Сатаны — когда тот объясняет Лоре, что отныне она в его власти: «Ни один из моих служителей не может испытывать раскаяния, сомнения или удивления. Можешь не беспокоиться, Лора: ты никуда от меня не денешься, потому что сама этого не захочешь»[2165]. Ей этот ответ понравился, — да и как еще она могла бы отозваться, если в его словах действительно была правда? В каком-то смысле можно сказать, что Сатана лишил Лоры свободы воли в тот же миг, когда избавил ее от оков семьи и общества. А потом он сообщает ей нечто парадоксальное: «Я делаю все, что в моих силах, чтобы нравиться и обнадеживать», — хотя, если вдуматься, непонятно: зачем бы ему стараться, раз она и так уже бесповоротно принадлежит ему, как он сам только что заявил[2166]. Однако Лора довольна тем, что стала избранницей дьявола, и это ее мнение выглядит совершенно самостоятельным. Вот что она рассказывает о ведьмах:
И подумай, Сатана, что за комплимент ты делаешь ей, преследуя ее душу, карауля ее, гонясь за ней, куда бы она ни плутала, — коварный, терпеливый и скрытный, как джентльмен, охотящийся на тигров. Ее душу! — а ведь никто не удостаивает взгляда даже ее тело! …А ты говоришь: «Иди сюда, моя птичка! Я подарю тебе опасную черную ночь, чтобы тебе было где расправить крылья, и ядовитые ягоды для утоления голода, и гнездо из костей и колючек, помещенное на опасной высоте, куда никто не залезет». Вот почему мы становимся ведьмами — чтобы показать, что презираем спокойную жизнь, чтобы утолить страсть к приключениям. Это не злоба и не вредность — ну, может быть, и вредность, ведь для большинства женщин это родная стихия, — но уж точно не злоба, не желание наслать язву на скотину или сделать так, чтобы из противных детей повылазили булавки[2167].
Судя по этому монологу, Лора сохранила независимость — или, скорее, даже обрела ее — благодаря самому сговору с Сатаной. Вот как она рассуждает: «Ведьмой становишься не для того, чтобы творить всякие пакости, или, наоборот, творить добро, облетая всю округу на метле. А для того, чтобы бежать ото всего этого — жить своей жизнью, а не влачить то существование, которое навязывают тебе другие»[2168]. И все же кое-что остается неясно, и Лора говорит Сатане: «Ты мне очень нравишься, ты такой добрый и симпатичный. Но я же понимаю, ты не можешь быть просто благой силой. Нет, я должна быть ведьмой — твоим слепым орудием». И все же под конец она заключает, что, «значит, это все правда — то, что она читала о добрых отношениях между дьяволом и его служителями»[2169][2170]. Заключительные слова романа тоже ясно дают понять, что Люцифер — не требовательное божество, что он дает своим приверженцам жить спокойно: «Чуть более густая тьма над ее дремотой, чуть более низкий голос в шелесте листьев над головой — вот и все, что она узнает о его не вожделеющем и не судящем взгляде, о его довольном, но глубоко безразличном обладании»[2171]. Можно истолковать это как противопоставление Сатаны Богу — судящему и вечно недовольному началу, которое требует регулярного поклонения себе в церкви, — тогда как Сатана не просит ничего подобного и является частью природы, а не общества с его репрессивными институтами. А еще можно заметить, что не вожделеющий и не судящий взгляд Сатаны противопоставляется скверному мужскому взгляду — точнее, взгляду Титуса, словно надзирающего и над окрестностями, и над тетушкой[2172].
«Кто-то вроде черного рыцаря»: Сатана, освободитель женщины
Исследовательница английской литературы Смита Авашти отмечает, что в романе отразилась характерная для того времени феминистская повестка. После получения права голоса (в 1918 году женщинами старше тридцати лет) англичанки из высших слоев общества стали больше интересоваться не политическим представительством, а возможностями самоутверждения. И в знаменитом эссе Вирджинии Вулф «Своя комната» (1929), и в сатанинском романе Уорнер центральной темой становится эта борьба за пространство, где женщина может выразить собственную индивидуальность[2173]. Иначе смотрит на положение феминизма в Англии в середине 1920‐х годов Джейн Маркус. По ее мнению, романы вроде «Лолли Уиллоуз» являются откликом на политическое разочарование, вызванное тем, что после предоставления женщинам ограниченного права голоса в 1918 году и активного избирательного права в 1928‐м в действительности мало что изменилось. Маркус считает, что реалистическая художественная проза как орудие пропаганды феминизма была сочтена частью этой провальной попытки «выгородить себе постоянное место в цитаделях мужской власти», и потому фантастические темы играли роль «ухода в сад», где женщины могли бы «зализать раны»[2174].
Независимо от состояния английского феминизма и царивших в ту пору настроений действительно можно заметить, что в романе Уорнер предметом заботы являются не политические перемены, а возможность обрести личную независимость. О чем это свидетельствует — об энергичном следующем шаге, совершавшемся после успешного первого шага, или же об отступлении после печального осознания ограниченности того начального шага, — судить слишком трудно (применительно и к личным взглядам Уорнер, и к тогдашней феминистской среде в целом). Однако ярко выраженный, по общему мнению, акцент на индивидуализме осложняется утверждением Уорнер, что конечной причиной личной несвободы женщин является насилие тесно переплетенных между собой общественных (патриархальных) институтов угнетения. Хотя под конец Лора и не предлагает никаких коллективистских мер борьбы с таким прискорбным положением дел и как будто довольствуется мыслью о том, что хотя бы отдельным женщинам свободу может принести дьявол, все равно смысловым стержнем романа остается узаконенное и систематическое притеснение женщин.
Это выразилось, например, в длинном монологе — с вкраплениями коротких вопросов Сатаны (который на сей раз является в обличье садовника), — где Лора объясняет, почему дьявол, по ее мнению, спасает именно женщин, а к мужчинам проявляет куда меньше интереса[2175]:
— Я думаю, вы — кто-то вроде черного рыцаря, который странствует по свету и приходит на выручку зачахшим дамам.
— Не забывайте, есть ведь еще колдуны.
— Не могу принимать колдунов всерьез — их же раз-два и обчелся. Все держится на нас, ведьмах. Нам вы нужнее. У женщин очень яркое воображение, а жизнь им выпадает совсем тусклая. Их радость от жизни рано меркнет, они слишком зависят от других, и эта зависимость слишком быстро превращается в обузу… Когда я думаю о ведьмах, я так и вижу, как по всей Англии, по всей Европе женщины живут и старятся, совсем как ежевика, которая разрастается повсюду, и за ними точно так же никто не ухаживает[2176].
Потом Лора говорит о женщинах, которые ходят слушать проповеди в церкви: «Грех и Благодать, Бог и… — (тут она вовремя остановилась) и Святой Павел. И тут сплошь мужчины, как в политике или в математике. А им, женщинам, остается только подчиняться и заплетать косы»