[2177]. Реакция Сатаны на эти слова подтверждает догадку о том, что он — в самом деле тот избавитель от мужского гнета, за которого она его и принимает: «Дьявол молчал и задумчиво глядел в землю. Казалось, его очень тронуло все это»[2178].
В таком взгляде на Сатану, великого противника Бога, отразились представления Уорнер о христианстве как о главном сообщнике патриархальной тирании, и эта тема звучит, то и дело повторяясь в различных вариациях, на протяжении всего романа. Невестка Лоры Каролина — религиозная, исполнительная и педантичная домохозяйка — вознамерилась наставить золовку на путь истинный, чтобы она столь же послушно шагала по нему, повинуясь всем патриархальным требованиям. Внушая Лоре, что белье следует держать в идеальном порядке, она ставит ей в пример Христа: «Погребальные пелены во гробе Господа были сложены очень аккуратно», — торжественно изрекает она[2179]. Как мы уже видели, Уорнер дважды перечисляет те взаимосвязанные общественные институты, которые тиранят Лору и других женщин, и оба раза она называет главным источником бед церковь. Христианство подвергается критике и при отсылке к Ветхому Завету, и в только что приведенном насмешливом упоминании церковных проповедей как патриархальной уловки, которая удерживает женщин в плену[2180]. При таком взгляде на вещи в каком-то смысле выбор Сатаны в качестве символа освобождения выглядит вполне логично. Просматривается здесь и другая логика. Как подметила Авашти, Лора отвергает роль, традиционно отводимую ведьме (сама она, сделавшись ведьмой, видит себя по-иному), и это связано с главной темой романа — стремлением выстроить свою жизнь не с оглядкой на чужие ожидания и требования, а в соответствии с собственными желаниями[2181]. Таким образом, отказ от шаблонного христианско-патриархального взгляда на Сатану хорошо вписывается в эту контрдискурсивную картину[2182].
И все равно такой подход смущал некоторых исследовательниц-феминисток. Например, Дженнифер Пулос Несбитт спрашивала: «Зачем ей понадобилось заключать пакт с этим „Господином“-мужчиной… если роман посвящен в первую очередь поиску такого места, где женская сексуальность освободилась бы от мужского контроля?»[2183] Одно из объяснений, пожалуй, можно найти в семейных обстоятельствах Лоры. Как подчеркивала Джейн Гэррити, «Уорнер намекает, что в первую очередь именно отсутствие матери (миссис Уиллоуз умирает в начале романа) позволяет Лолли пренебрегать диктатом женского послушания и следовать иными жизненным интересам»[2184]. Когда матери не стало, отец принялся воспитывать дочь по-своему, не придерживаясь привычных правил в отношении девочек (здесь трудно не заметить параллель с биографией самой писательницы)[2185]. Как показывает пример Лориной невестки, сами женщины — вот главное орудие, при помощи которого требования патриархального общества навязываются другим женщинам. Сатана же предстает милосердной и асексуальной отцовской фигурой — и предоставляет Лоре в точности ту же свободу, какую давал ей родной отец. Не все мужчины так уж плохи, как бы говорится в романе, а некоторые даже могут стать союзниками в борьбе против широко раскинувшейся угнетательской системы, частью которой и является патриархальный уклад. Другой же способ объяснить видимое противоречие сводится к тому, чтобы не расценивать Сатану как представителя мужского пола, и к рассмотрению такого взгляда мы очень скоро обратимся. Однако вначале нам нужно изучить вопрос о возможном лесбийском подтексте романа, потому что именно он мог бы стать тем остовом, опираясь на который, можно было бы далее рассуждать о феминизации дьявола.
«Мурашки с головы до ног»: лесбийские желания Лоры и инверсия готического жанра
Некоторые исследователи толковали «Лолли Уиллоуз» как рассказ о крипто-лесбийстве, в котором слово «ведьма» служило просто прикрытием для понятия «лесбиянка»[2186]. Таким образом, упоминания о «природном влечении [Лоры] к дьяволу» и о ее принадлежности к «народу Сатаны» следует понимать как завуалированные намеки на ее сексуальную ориентацию[2187]. В самом повествовании можно найти один-единственный пример полупрозрачной аллюзии на эту тему. Однажды вечером миссис Лик берет с собой Лору на ведьмовской шабаш, который происходит на большом поле, где множество людей танцует и беседует «с раскованным весельем». Даже оказавшись в гуще других ведьм, Лора не испытывает особой радости от подобного общения[2188]. Если не считать одного ощущения. Вот этот короткий эпизод:
Рыжеволосая Эмили, которая, кружась, высвободилась из объятий партнерши, подхватила Лору и закружила ее в танце. Лоре понравилось танцевать с Эмили — анемичной молодой неряхой с бледным одутловатым лицом, которую она не раз видела слонявшейся по деревне… Прядь рыжих волос выбилась из прически и слегка хлестнула Лору по щеке. От этого касания ее пробрали мурашки с головы до ног[2189].
Однако никакого продолжения не последует. Притом что прочтение романа, которое предлагает Джейн Гэррити, кажется нам убедительным (в романе действительно имеется гомосексуальный подтекст, различимый, по крайней мере, для тех, у кого натренирован глаз), кое-что из собранной ею огромной массы деталей, подкрепляющих гипотезу, пожалуй, отдает чуть ли не параноидальным упорством в попытке раскопать лесбийское содержание[2190]. Словом, речь идет о чрезмерном раздувании версии, которая и так уже выглядит достаточно правдоподобно.
Гэррити обращает внимание на то, что «Лолли Уиллоуз» была опубликована в то время, когда недавно принятые законы о борьбе с непристойностью использовались для цензуры по отношению к лесбийской теме в литературе[2191]. Поэтому молодой амбициозной писательнице, возможно, пришлось скрыть эту тему в аллегории. Почему же в качестве этой завесы она выбрала именно ведьм? По предположению Гэррити, объяснение такого выбора следует искать в историческом контексте. Например, Эдвард Карпентер в своей работе «Промежуточные типы у первобытных народов: очерк социальной революции» (1914) писал, что существуют давние связи между гомосексуальностью и ведьмовством, причем он считает эту связь транскультурным феноменом[2192]. Это — не считая работы Маргарет Мюррей, которую исследовательница обсуждает позже, — единственный пример такой связи, приводимый Гэррити, что, пожалуй, выглядит скудновато в качестве материала, призванного подкрепить и проиллюстрировать укоренившееся культурное понятие. Тем не менее мы полагаем, что во многом Гэррити права. Другой пример, который можно добавить к найденным ею, — это французская вариация распространенного мотива «женщины-велосипедистки» (когда-то в нем видели одно из проявлений угрожающей миру женской эмансипации) как нового «воплощения» ведьмы, летящей верхом на метле, — мотива, о котором уже рассказывалось в главе 5. Конкретно на этом рисунке показано, что одна ведьма держится за грудь другой, и это как бы намекает на то, что ровно так поступают и суфражистки, катаясь на велосипедах-тандемах[2193]. Это вполне согласуется с тем, что в лесбийстве видели средство поношения феминисток, которых идейные противники периодически обвиняли в сексуальных перверсиях[2194]. Потому в громогласных феминистских высказываниях Лоры (ближе к концу романа) можно, пожалуй, усмотреть еще одну связь с мотивом гомосексуальности.
Как обстоятельно продемонстрировала Гэррити, в характеристике жителей деревни Грейт-Моп можно найти множество намеков на гомосексуальность[2195]. Например, Лора думает про них: «Если они и отличаются от других людей, то разве это плохо?»[2196] Единственный мужчина, с которым Лора заводит там дружбу, — мистер Сонтер, очень симпатичный человек. Однако их отношения напрочь лишены романтического или сексуального подтекста. Гэррити считает его образ феминизированным, потому что, например, Сонтер умеет штопать носки лучше Лоры, а еще нянчится с цыплятами как настоящая птичница[2197]. С этой точки зрения можно усмотреть особый смысл и в том, что из всей родни Лоры в деревню решает переехать ее племянник Титус: по замечанию Питера Свааба, он выказывает многие стереотипно-женственные гомосексуальные черты: тихий голос, вкрадчивые повадки, утонченную манерность речи, пристрастие к грецизмам, вычурность и так далее. Затем он покидает деревню (вернее, его прогоняют), когда выясняется, что он спутался с одной женщиной, — и это можно расценить как отказ от прежней ориентации и принятие гетеросексуальности[2198].
Если же обратиться к биографическим данным, то выясняется, что Уорнер сделалась активной лесбиянкой лишь в 1930 году, — причем это стало для нее полной неожиданностью. До знакомства с Окленд у нее, как мы уже упоминали, была многолетняя связь с женатым мужчиной значительно старше ее[2199]