довства… должна стать ведьмой. Под колдовством я подразумеваю настоящее чародейство, которым очень многие стремятся овладеть. Я надеюсь увидеть его великое возрождение»[2274]. Последнюю мысль Уорнер с юмором развила в статье, которую написала в августе 1926 года для женского иллюстрированного журнала «Ева» (Eve: The Lady’s Pictorial). В этой статье, названной «Современные ведьмы», Уорнер рассказала читательницам, что, по ее мнению, «женщин, которые возрождают древнее искусство колдовства, ждет огромное удовольствие». Однако, как уже упоминалось, это далеко от идеи наподобие викканства (которую позже разработает Джеральд Гарднер), поскольку Уорнер сохраняла чрезвычайно легкомысленный тон. «Традиционная ведьма, — рассказывала она, — отправлялась на шабаш по воздуху, верхом на метле. Современная ведьма полетит туда на пылесосе». Здесь же подчеркивается, что занятия чародейством хорошо впишутся в современную городскую жизнь:
В колдовстве нет ничего такого, что делало бы его хоть сколько-нибудь неподходящим для Илинга или Мэйфера. У него много плюсов: простота, дешевизна и ненавязчивость. Без каких-либо ежемесячных взносов, без гимнастических упражнений перед завтраком, без установки громоздких патентованных механизмов, без следования определенной диете ведьма может сделать все, что захочет, и получить все, что пожелает[2275].
Однако желания, которые сбываются таким образом, никак не связаны с той радикальной свободой, которую символизирует в «Лолли Уиллоуз» ведьмовство. Оказывается, что ведьмы — это женщины, у которых «вырастает самый крупный сладкий горошек, получаются самые аккуратные сэндвичи, у них всегда ровный цвет лица, очень маленькие затылки, а дети их болеют корью исключительно в школе, но не дома, а еще их гости всегда в восторге от кулинарного мастерства». Возможно, Уорнер просто беззлобно высмеивает здесь мелочность забот, вокруг которых в патриархальном обществе вертелось все женское внимание. В этой же статье Уорнер рассказывает и о том, как в ней самой проснулся интерес к колдовству, когда десятилетней девочкой она прочитала книгу Маккея «Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы». Там она нашла разнообразные «чары и заклинания для вызова дьявола», хотя «большинство из них она так и не поняла, потому что они были написаны на латыни и на других незнакомых языках». Это не помешало маленькой Сильвии выучить их наизусть, и потом она повторяла их своему коту — правда, это ни к чему не привело, хоть она и верила в то, что кот «мог быть дьяволом в зверином обличье». А если это так и было, то «или он не понял заклинаний, потому что я произносила их неправильно, или просто не пожелал открыться мне тогда же»[2276]. Потом Уорнер рассказывает о том, как она все-таки обнаружила, что она ведьма, и какую пользу сослужило ей это открытие:
Желая сделать приятное подруге, я вылепила восковую фигурку ее тети — судя по тому, что я о ней слышала, препротивной женщины. Я сделала фигурку из куска свечки, воткнула туда побольше черных булавок и поставила перед огнем плавиться. Она и расплавилась, превратившись в отвратительную массу и доставив немало хлопот горничной, которой пришлось все это отскребать. Горничная оказалась не единственной пострадавшей. Через два дня после того, как восковая фигурка расплавилась, моя подруга услышала, что ее тетя слегла с неожиданной загадочной, таинственной простудой, которую никто не мог объяснить. Так, немного смутившись, но в целом испытав приятные чувства, я узнала о том, что я — ведьма. С тех пор я продолжала ею быть, не поднимая вокруг этого большого шума. Мое ведьмовство очень пригождается мне в поездках по железной дороге. Даже в банковские выходные я всегда нахожу себе свободный уголок, а люди, чей вид мне не нравится, выходят из вагона — если они там уже есть, когда я вхожу. Если же они только входят в вагон, когда я там уже расположилась, они сходят на следующей же станции. Уже этого, наверное, достаточно, чтобы убедить читателя в том, что ведьмовство — огромное подспорье в современных условиях жизни[2277].
Хотя в этой статье Уорнер вовсю посмеялась над образом ведьмы и не придала ему ни единой феминистской черточки, у нее явно имелись политические намерения, когда она писала роман. До публикации «Лолли Уиллоуз» она жаловалась в письме Дэвиду Гарнетту, что друзья и родные, читавшие рукопись романа, говорили ей, что он «очарователен», «восхитителен» и так далее (что, в общем-то, напоминает последующую реакцию большинства критиков), так что у нее появилось ощущение, будто она «попыталась выковать меч, а потом услышала только, что узор на клинке получился премилый»[2278]. Вплоть до конца 1970‐х годов, когда началось феминистское «открытие» этого текста, похоже, многие читатели вовсе не замечали самого меча, потому что любовались красивым узором на его клинке. Например, в первых американских рецензиях роман сравнивался в основном с сочинениями Джейн Остин[2279]. Кристофер Морли из Saturday Review of Literature был одним из первых, кто указал на эту мнимую параллель, но он же подчеркнул, что «читатели, которые ее заметят, поймут, что внутри этой тихой сказки скрывается более глубокая темнота»[2280]. Другие американские критики ясно продемонстрировали, что уловили феминистскую подоплеку текста: например, в New York Herald Tribune обратили внимание на то, что Лора считала, что в мире чародейства мужчины-колдуны имеют меньше веса, чем ведьмы, поскольку «мужчина и так может делать все, что хочет»[2281]. А. Э. Ричардс из The Forum полагал, что «единственные слабые места — в феминистской речи Лоры ближе к концу»[2282]. Однако это возражение объяснялось не тем, что критик имел что-либо против феминизма, а тем, что, по его мнению, книга в целом почти не затрагивала всерьез темы современности, и потому введение этих высказываний в конце показалось ему несколько искусственным. Он придрался лишь к тому, что эти слова прозвучали слишком поздно и что их было слишком мало, ни о каком антифеминизме речь не шла.
В Британии еженедельник G. K.’s Weekly заверял читателей в том, что, хотя Лора и «не хочет замуж… она все же не феминистка»[2283]. Вероятно, рецензент считал, что в самой книге тоже не затрагиваются феминистские вопросы. Однако с ним согласились бы далеко не все — особенно те, кто привык обращать внимание на эти проблемы. Например, лондонское суфражистское издание Woman’s Leader сочло, что одна из наиболее важных сторон романа Уорнер — в том, что там давался «очерк женского вопроса»[2284]. В Daily News написали, что роман можно истолковать как «символические краткие итоги тех тревожных мыслей, которые мучают всех женщин, когда те понимают, что на них чрезмерно давят домашние обязанности и что их индивидуальность становится невидимой под ярлыками жены, матери или — как в данном случае — тети». В этой же рецензии содержались и явственные указания на радикальный подтекст некоторых утверждений, высказанных в романе. В частности, там говорилось, что «эта книга — не какой-нибудь изящный, восхитительный пустячок: это объявление войны сообществу налогоплательщиков»[2285]. Один южноафриканский критик сделал для Cape News проницательный разбор романа и истолковал его как аллегорию, призванную обозначить касавшиеся положения женщин политические моменты:
Почему поздно обретенная независимость Лолли должна быть связана с Сатаной? Явно потому, что для нее это означает очаровательную, невинную праздность и пренебрежение общепринятыми требованиями и рутинными бытовыми «обязанностями». Можно даже заподозрить, что главный мятежник был введен в повествование потому, что мисс Уорнер рвалась донести до мира некоторые интересные мысли о женщинах, а она хорошо сознает, что смысл написанного доходит лишь до немногих избранных, тогда как остальные тысячи читателей просто жадно проглотят эту яркую историю[2286].
Главный аргумент здесь — что Уорнер просто использует литературу как инструмент выражения феминистских взглядов, а сатанизм избран средством передачи этого идейного содержания потому, что дьявол — очень колоритный и привлекающий внимание персонаж. Хотя несколько обозревателей отметили, что в книге так или иначе затронут «женский вопрос», никто из них специально не упоминал об обвинениях Лоры в адрес христианства как неотъемлемой части более обширной патриархальной общественной надстройки, которая и являлась главным источником всех ее (и остальных женщин) бед. Довольно многие заметили, что в романе проводится связь между ведьмовством и женской эмансипацией. Чаще всего в рецензиях цитировалась та фраза Лоры, где она определяла ведьмовство как средство «жить своей жизнью, а не влачить то существование, которое навязывают тебе другие»[2287]. Обзор в Evening Standard заканчивался следующим наблюдением: «Если бы автор этой умной книжки рассказала более откровенно, как именно стать ведьмой, очень многие женщины наверняка соблазнились бы (по тем же соображениям, по каким это сделала Лолли Уиллоуз) и попробовали бы — чтобы убежать от опостылевшей им жизни»[2288]. Этому вторил критик из Country Life: «На месте дьявола я бы испытал разочарование, если бы после прочтения „Лолли Уиллоуз“ ко мне не стеклось множество превосходных новообращенных ведьм». Автор этого обзора обращал внимание и на «благородство и обаяние» уорнеровского Сатаны, отмечая, что тот вовсе не собирается «причинять привычно ожидаемый вред» душе вверившейся ему Лоры. Ведьмовство, по ощущению автора романа, оказывается, «пожалуй, лучшим выходом, который может избрать вдова или незамужняя женщина со скромными средствами, не слишком общительная любительница природы и свежего воздуха»