[746][747]. Иными словами, она — колдунья. А еще она знает толк во всем темном и ужасном, и «больше всего ее радовало то, что нагоняло на других ужас»[748]. Главная цель в жизни Каратис — «снискать благосклонность сил тьмы»[749]. Она мечтает о том, чтобы ее сын достиг апофеоза, вознесшись на престол власти в подземном царстве Иблиса (мусульманского Шайтана/Сатаны), и, чтобы добиться своего, пускает в ход всевозможные чудовищные чары и заклинания. В услужении у Каратис находятся черные девушки-рабыни, справляющие под ее руководством своего рода ведьмовской шабаш: они заклинают силы тьмы и совершают экстатические обряды[750]. В отличие от типичной роковой женщины из готических романов, Каратис — вовсе не сладострастная обольстительница. Нигде не упоминается о ее любовных связях с кем-либо. Более того, она постоянно удерживает рабынь и сына от любовных утех и старается бросить все силы на эзотерические поиски божественного могущества, не растрачивая их на земные наслаждения[751]. Собственно, любовный соблазн изображается не причиной падения человека, а досадной помехой, которая сбивает человека с толку и отвлекает от неизбежно обреченного на провал поиска тайного знания.
Как бы иллюстрируя эту мысль, юная возлюбленная Ватека Нуронихар, изображенная вначале изнеженным, чувственным созданием, внезапно тоже преисполняется страсти к самообожествлению — причем сильнее, чем сам халиф («ее нетерпение чуть ли не превосходило нетерпение халифа»), и торопит его, когда они уже отправляются к подземному дворцу Князя Тьмы[752]. Она первой спускается по лестнице, ведущей туда, — совсем как Ева, первой вставшая на путь к грехопадению, отлучивший человечество от милости Бога[753]. Когда Ватек вдруг упал духом при виде Иблиса — который описан здесь возвышенными словами, почти как Мильтонов Сатана, — Нуронихар «невольно восхитилась наружностью Иблиса»: так в повести подчеркнута особая связь между женщиной и Сатаной[754]. Под конец история обретает мрачный оборот, и в неожиданно серьезной и суровой развязке молодую парочку жестоко наказывает тот, кого они принимали за своего благодетеля. Когда наконец они понимают, что их постигла кара вечными муками — вместо обещанного Иблисом божественного могущества (постоянного — ибо на короткое время они его все-таки обретают), — Ватек винит во всем мать: «Учения, которыми Каратис запятнала мою юность, сделались причиной моей погибели!»[755] Каратис тоже вызывают в подземное узилище и обрекают мукам — но лишь после того, как Иблис воздает ей хвалу как злодейке, «чьи познания и чьи преступления заслужили ей высокое положение в [его] царстве»[756].
Сатана не дает своим приверженцам долгого блаженства (и это еще станет повторяющимся мотивом). Но до того момента Каратис — возможно, именно потому, что она была ведьмой-сатанисткой и ее все боялись, — благополучно вела весьма необычный и свободный образ жизни. Нуронихар благодаря поискам тайных знаний перестала быть обычным предметом любовных вожделений сластолюбца Ватека. Ту печальную участь, что ожидает их в конце, можно истолковать как наказание за столь «неподобающее» женщинам поведение, однако такая интерпретация не кажется верной в силу сразу нескольких причин. На первый взгляд, можно рассудить, что авторский голос стоит на стороне нравственности и порядка. Например, на последней странице он восклицает:
Таким было и таким должно быть наказание за невоздержанные страсти и жестокие деяния! Такой будет кара за слепое любопытство, стремящееся переступить границы, определенные для человеческого познания Создателем; и такое ужасное разочарование ждет тех неугомонных честолюбцев, кто, нацеливаясь на открытия, приберегаемые лишь для существ сверхъестественного порядка, не замечает в безрассудстве своей гордыни, что удел человека на земле — пребывать в смирении и неведении[757].
Но такого рода морализаторство постоянно сводится на нет тем явным и веселым удовольствием, с каким автор описывал, как Ватек мучит своих подданных и глумливо топчет мораль, религию и любой авторитет. Как отмечает Роджер Лонсдейл, особенно это относится к жестоким наказаниям, которым злой халиф подвергает мужчин намного старше его (например, велит поджечь им бороды). Кроме того, все почтенные и благочестивые персонажи описываются в тексте с большим сарказмом[758]. Поэтому очень трудно принять за чистую монету серьезно провозглашаемые в конце нравоучения, тем более что ранее все земные представители этой высокой морали подвергались поношению. Рассуждая подобным образом, Роберт Д. Хьюм обратил внимание на то, что роман переполнен «буйной энергией, явным восторгом перед преступлениями главного героя и бурлескными преувеличениями», которые, в сочетании с «неуемными потоками легкомысленной болтовни и издевками Бекфорда», придают его тексту довольно бунтарский характер[759]. К тому же из‐за известных громких скандалов вокруг личности Бекфорда и современники автора, и позднейшие читатели вряд ли могли принимать всерьез его моралистические заявления. Бекфорд был гомосексуалом, и настолько безрассудным, что закрутил роман с юным сыном очень знатного человека, и когда это вскрылось, он стал изгоем в светских кругах, хотя и оставался одним из богатейших людей в Англии. Кроме того, Бекфорд прославился дорогостоящими и эксцентричными постройками, возводившимися по его прихоти, и организацией оригинальных театральных празднеств, на одном из которых, по его собственному позднейшему описанию, семейный дом был декорирован так, чтобы напоминать «уединенный Храм Демона, сокрытый глубоко под землей и предназначенный для ужасных таинств». Иными словами, публичный образ самого Бекфорда, несомненно, во многом напоминал погрязшего в чувственных удовольствиях и разврате халифа Ватека[760].
«Ватека», пожалуй, можно отнести к классике английской литературы. Среди множества его восторженных читателей были Байрон, Эдгар Аллан По и Алджернон Суинберн[761]. В XIX веке роман издавался семь раз по-французски (а изданию 1876 года особый вес придало предисловие Малларме) и десять раз по-английски. С 1844-го — года смерти Бекфорда — по 1900‐й было выпущено не менее тридцати трех английских изданий, а до 1914 года книга еще пять раз выходила на немецком языке[762]. Вначале не было известно, что автор «Ватека» — Бекфорд, и отклики на книгу появлялись в целом положительные. В Critical Review ее хвалили за мораль, которая применима «ко всем странам и религиям»[763]. А одному критику из English Review мораль романа понравилась меньше, и он решил выразить протест: «Источником счастья изображаются праздность и ребячество, тогда как честолюбие и жажда познания, заслуживающие похвалы и одобрения, когда они направлены в верное русло, живописуются в самых гнусных красках и караются как преступление». Когда же выяснилось, что «Ватека» сочинил знаменитый распутник Уильям Бекфорд, эти новые сведения неизбежно повлияли на восприятие его книги, и она тоже обрела скандальную репутацию[764]. Выведенная под конец мораль оказалась перечеркнута и экстратекстуальной информацией о личности автора (ведь ее можно было трактовать как своего рода дополнение к тексту романа, просто оставшееся за обложкой), и тоном самого повествования. Ватек, Каратис и Нуронихар — главные герои романа, где нет никаких весомых положительных персонажей (если не считать довольно безликих джиннов, не являющихся людьми), которые уравновешивали бы тяжесть веселого зла этой троицы. Это, конечно, не значит, что совершенные героями поступки (например, принесение в жертву детей) можно было бы хоть с какой-то точки зрения расценить как похвальные деяния.
«Ватек» был написан спустя примерно столетие после того, как стихла последняя большая волна гонений на ведьм, и его можно воспринимать как комическое литературное продолжение той самой женоненавистнической традиции — считающей женщину союзницей дьявола, — которая в прежние времена была чревата жестокими наказаниями для мнимых колдуний. Впрочем, в «Ватеке» можно увидеть и дань «дурному», попирающему нормы образу жизни, при котором женщина как пособница дьявола ведет мужчину в царство свободы, где отменены законы патриархальной религии (здесь — ислама). В каком-то смысле сатанинский культ Иблиса чужд патриархальности. Его главная поборница в романе — Каратис, выполняющая немыслимо мудреные и порой «истеричные» (оба эти слова можно истолковать как определения женской сущности) обряды, совсем непохожие на сдержанные и простые молитвы тех исключительно мужских персонажей, наделенных авторитетом, которые представляют в романе исламскую веру. Этому сопутствует и «неженское» поведение Каратис и Нуронихар: обе они показаны властными и предприимчивыми. Таким образом, наказание отмерено им за то, что они преступили границы поведения, какое подобает женщине. Впрочем, учитывая общую неоднозначность, которой пропитан роман в целом, в образах обеих женщин можно увидеть и просто склочных и дерзких антигероинь — злодеек в типично готическом духе.