[899]. Чтобы героизировать Кармиллу и вампирш из «Дракулы», необходимо создать такие контрпрочтения, в которых литературные тексты будут толковаться наперекор их поверхностному смыслу, а также авторским намерениям и заодно их историческому контексту. Готье, вероятно, действительно хотел, чтобы его вампирша воспринималась как положительная антитеза удушливой морали патриархальной католической церкви (и высказывал похожие идеи в некоторых других произведениях). Но Ле Фаню и Стокер, скорее всего, имели ровно противоположные намерения, и в их произведениях вампирши олицетворяли все то, что сами писатели находили предосудительным в женщинах.
Так что же, эти прочтения вампирской темы в духе инфернального феминизма появились только с рождением контркультуры 1960‐х и с расцветом феминизма в академических кругах? Или и раньше встречались женщины, которым вампиры казались достойными подражания? Брэм Дейкстра утверждает, что в эпоху, когда был написан «Дракула», женщины тоже находили этих демонических персонажей притягательными, видя в них чистейший образец независимости: «Испытывая тягу к тому явному чувству собственной власти, каким культура рубежа веков наделяла вампирш, женщины той эпохи нередко придавали себе анорексический вид, чтобы походить на этих хищниц». Однако в подтверждение этих слов Дейкстра приводит один-единственный пример — актрису Иду Рубинштейн (1883–1960), да и то, пожалуй, его вывод выглядит несколько натужным. Основываясь лишь на том, что однажды Ромейн Брукс (1874–1970) изобразила ее (на картине Le Trajet — «Переезд», ок. 1910–1911) чуть-чуть похожей на вампиршу, он заключает, что Рубинштейн задавалась целью «как можно больше соответствовать тогдашнему вампирскому архетипу». Несмотря на эту явную натяжку, в целом идея Дейкстры о том, что «вампирский культ», который, по его мнению, «стал влиять на восприятие женщинами самих себя», интересна и заслуживает более внимательного изучения[900]. Наш последний пример в этой главе продемонстрирует, что действительно существовали такие женщины — во всяком случае, через пару десятилетий после выхода стокеровского романа, — которые видели в сверхъестественных чудовищах женского пола олицетворение раскрепощения и эмансипации, хотя и сознавали возможные трагические последствия бегства на волю — жестокую реакцию сторонников патриархального уклада.
«Блаженная свобода»: женщина-оборотень в «Невесте волка» Айно Каллас
Новелла об оборотне финской писательницы Айно Каллас (1878–1956) «Невеста волка» (1928, перевод на английский — 1930) хорошо вписывается в рамки представлений о Сатане как освободителе женщин, что мы уже встречали в готической литературе. Однако во многом эта повесть в корне отличается от большинства своих предтеч. Во-первых, она, как и «Зофлойя», написана женщиной. Во-вторых, нам известно, что ее автор придерживалась некоторых феминистских идей, и потому истолкование ее повести как положительного взгляда на женское освобождение не будет большим преувеличением, даже если мы будем строго придерживаться биографического подхода. Кроме того, к подобному прочтению нас подталкивает и сам текст, где довольно явно происходит любование женским стремлением вырваться на волю — приняв помощь дьявола.
Айно Каллас, урожденная Крон, была дочерью именитого финского фольклориста, финнолога и писателя Юлиуса Крона, а один из ее братьев, Каарле Крон, тоже был известным собирателем финского фольклора. В 1900 году, когда Айно было двадцать два года, в ее жизни появился еще один фольклорист — эстонец Оскар Каллас, и вскоре они поженились. Ее муж был сыном приходского священника и придерживался крайне консервативных взглядов на семейную жизнь и на женщин. Он считал незыблемым балтийско-немецкое «правило трех „К“» для женщин: Kirche, Kinder, Küche («церковь, дети, кухня»). Ко времени замужества Айно — получившая хорошее образование, целеустремленная и честолюбивая — была уже состоявшейся писательницей: она дебютировала в 1897 году сборником стихотворений. Неудивительно, что порой их брак переживал неспокойные времена. У них родилось пятеро детей, из которых выжили четверо. Оскар сделал карьеру дипломата, и потому супруги Каллас были вхожи в аристократические круги всей Европы. Когда Айно писала «Невесту волка», они жили в Лондоне, где Оскар в 1922–1934 годах служил в должности посла Эстонии. Его жена общалась с лондонскими литераторами, а ее собственные сочинения (она писала по-фински, но несколько ее книг вышли в английских переводах), в том числе «Невеста волка», получили благожелательные отзывы британской критики[901]. Это был пик ее литературной карьеры, когда она сделалась самым переводимым и международно признанным финским писателем после Элиаса Лённрота (1802–1884). Как блистательная и интеллектуально одаренная жена дипломата, «мадам Каллас» часто упоминалась в разделах светской хроники британской прессы. Она занималась активным налаживанием британо-эстонских связей, а в свободное от этой деятельности время разъезжала с лекциями по Англии и США. Обычно в этих лекциях она рассказывала об Эстонии (хотя иногда и затрагивала преимущественно женские вопросы), а под конец читала какой-нибудь из своих рассказов[902].
Такие чтения служили вполне уместным завершением для ее лекций, поскольку некоторые произведения Каллас были навеяны эстонскими народными преданиями. Обычно она прибегала к архаичному стилю, чтобы передать дух старины, и часто пересыпала текст библейскими аллюзиями и парафразами. Ее постоянной темой было сопротивление патриархальным порядкам: женщины добивались права любить кого им вздумается, восставали против отцов, братьев и мужей. В нескольких рассказах этот бунт влек за собой и явный отказ от христианства или недовольство им. Собирая материал для этих произведений, Каллас старательно изучала эстонские исторические хроники и фольклор (например, для «Невесты волка» ей понадобилось обратиться к неопубликованным первоисточникам, касавшимся веры эстонцев в оборотней в ту эпоху, когда разворачивалось действие романа). И все же она не испытывала сколько-нибудь сильных националистических чувств — ни к Эстонии, ни к Финляндии. Пожалуй, скорее наоборот, — и потому соотечественники мужа относились к ней с некоторой неприязнью. У них вызывали раздражение создаваемые ею образы необычных, мятежно настроенных женщин, которые не соответствовали национальному идеалу «хорошей матери»[903].
Действие в «Невесте волка» происходит в XVII веке в Эстонии, которая в ту пору находилась под шведским владычеством. Юная Аало выходит замуж за лесника Приидика, и у них рождается дочь. Приидика привлекла в Аало мягкость и видимая покорность, но он с самого начала заметил, что у нее на теле есть дьяволова отметина (родинка под грудью) — знак скрытого порока. Со временем она откликается на зов Сатаны (иногда он называется Лесным Демоном) — и по ночам перекидывается волчицей и убегает к волчьей стае. Муж, обнаружив это, прогоняет ее из дома. Однажды ночью она возвращается и снова беременеет от мужа. Когда же она возвращается, чтобы родить ребенка, односельчане сжигают ее заживо в родильной избе (бане). Огонь убивает младенца, но не мать — та оказывается заперта в своем волчьем обличье. Роман заканчивается тем, что Приидик убивает Аало пулей, сделанной из его серебряного обручального кольца. Более символичную концовку и представить трудно: талисман, символизирующий узы брака, используется для умерщвления женщины, восставшей против патриархального уклада.
Как отмечала специалист по оборотням Синтия Джонс, Приидик объективирует Аало, как только видит ее в первый раз — когда она купает овец, а он наблюдает за ней (без ее ведома). Он сразу же принимается фантазировать о том, какая усердная и заботливая жена из нее получится. Джонс подчеркивает, что Приидик постоянно проецирует на Аало свои представления об идеальной жене, ни на миг не задумываясь о том, как сделать ее счастливой[904]. Читатель понимает, что «трех „К“» Аало недостаточно. Ей хочется свободы, которая остается под запретом для женщин. Еще до того, как стать оборотнем, Аало, заслышав волчий вой в лесу, «забывала обо всем на свете и, стоя на пороге дома, вперяла взор куда-то в дикие дали»[905]. Как поясняет Кукку Мелкас, «порог… обозначает границу между упорядоченной, подчиненной правилам зоной и дикой жизнью, не знающей никаких границ»[906]. Когда она наконец убегает на «беззаконную» территорию и становится волчицей-оборотнем, уже «ни кукареканье петухов, ни лай сторожевых собак не доносится из деревни, и не слышен по воскресеньям звон церковных колоколов»[907]. Таким образом, в новой среде обитания Аало перестали существовать правила, установленные для женщин ее деревней и христианством вообще. Оказавшись за пределами обнесенного изгородью сада вокруг дома, Аало наконец может наслаждаться свободой.
Здесь можно вспомнить о бунтарском поступке Евы, из‐за которого она была изгнана из райского сада, и о побегах других женщин — героинь готических романов вроде «Зофлойи» и «Мельмота Скитальца» — из стеснявших их свободу «эдемов». Параллель с Евой выходит на поверхность в описании явно сатанической инициации, которой подвергается Аало в процессе своих метаморфоз:
И в самой себе, и в мире вокруг она ощутила глубокую перемену, и все вдруг сделалось странным и новым, словно все это теперь впервые предстало перед ее очами: как перед нашей праматерью Евой, когда по наущению змея она вкусила от дерева познания добра и зла в Раю[908]