Что всякая Церковь есть враг свободы и прогресса и главное средство порабощения разума и совести женщины, а значит, первый и необходимейший шаг, какой мы должны сделать для ее эмансипации, — вызволить ее из плена Церкви.
Что христианство — ложное учение, и в основе его лежит миф, который любое научное открытие разоблачает как столь же беспочвенное, что и прежнее его утверждение, будто Земля — плоская[1027].
Соответственно, «Женщина, церковь и государство» — полномасштабное нападение на христианство, которое, по мнению Гейдж, с самого начала своего существования пыталось ограничивать свободу женщин. Она считала, что церковь (под этим словом здесь следует понимать любые течения официального христианства вообще) — самое важное из орудий «патриархизма» (patriarchism — так она называла то, что позднее феминистки будут называть patriarchy, патриархальностью), используемых для угнетения женщин. Ее доводы, изложенные в пространной (27-страничной) главе «Колдовство», опираются прежде всего на «Ведьму» Мишле, на которую она ссылается в шести сносках. Кроме того, теософка Гейдж вдохновлялась сочинениями эзотериков вроде Элифаса Леви, заимствуя у него идеи, которые наверняка забраковал бы Мишле. Использовала она и такие первоисточники, как «Молот ведьм». Гейдж подчеркивала, что жертвами охоты на ведьм практически всегда были женщины, и эту мысль она подкрепляла, среди прочего, рассуждениями из «Молота» о том, почему большинство ведьм — женщины[1028]. Кроме того, она призывала обратить внимание на то, что мнимый грех Евы приводился в качестве главного объяснения — почему ее дочери особенно склонны вступать в сговор с Сатаной[1029].
Как и Мишле, Гейдж видит в ведьме чрезвычайно значительную фигуру: «У нас имеется достаточно доказательств того, — писала она, — что так называемая „ведьма“ принадлежала к наиболее осведомленным в науках людям своего времени». Однако Гейдж судила об области познаний и умений ведьмы совершенно иначе, чем Мишле, который восхвалял ее как предтечу современной медицины и традиционного естествознания. Притом что Гейдж тоже видела в ведьме целительницу, в глазах теософки она еще и родоначальница эзотерической премудрости, будто бы набредшая на «то таинственное сокровенное знание, которое церковь числила среди своих наиболее мощных методов надзора над человечеством», а именно на магию, которой занимались «церковь, попы и святители всех мастей»[1030]. Вероятно, здесь Гейдж опиралась на рассуждения Блаватской (в «Разоблаченной Изиде») о колдовстве и магии в связи с католической церковью. То, что называли магией, когда этим занимались мужчины, сразу же переименовывалось в колдовство, если совершалось женщинами, — объясняла Гейдж[1031]. Таким образом, Гейдж не только на символическом уровне рассматривала ведьм как могущественных женщин, присваивавших знания, которые мужчины предпочитали приберегать для себя. Будучи верующей оккультисткой, она приводила в качестве одной из причин, почему современным феминисткам стоит вдохновляться примером прапрабабок, их посвященность в оккультные премудрости.
Гейдж подробно излагала и мысли Леви о том, что воля способна контролировать «астральный свет» (космическое излучение, которое Леви иногда отождествляет с Люцифером), и от них переходила к выводу, что важнейшей целью человеческого развития является укрепление личной воли. Для человеческой души совершенно естественно стремление двигаться где-то вне тела, и ее можно научить делать это сознательно, что «предоставит ее обладателю способность творить волшебство». Самым явным стремлением церкви всегда было желание помешать человечеству в развитии собственной воли, потому что, «имея ВОЛЮ, человек решает сам за себя, избегает всякого надзора, который препятствует его личному развитию». Магия же, разъясняет Гейдж, просто подразумевает знание последствий некоторых природных, но обычно никому не ведомых законов, «которые проявляются в сегодняшних электрических приборах — а ведь несколько веков назад их приняли бы за колдовство»[1032][1033]. Итак, понятие Гейдж о магии очень близко к толкованию, которое встречается во многих современных ей текстах оккультистов, использовавших (псевдо)науку как оправдательную стратегию в своем дискурсе или же пытавшихся доказать, что корни «настоящей» науки восходят к эзотерике[1034].
Давайте чуть подробнее остановимся на объяснениях Гейдж, касающихся особых способностей, которыми будто бы обладали ведьмы. Умение летать, не тонуть в воде даже со связанными руками и ногами, чутьем постигать свойства всех растительных и минеральных веществ, исцелять наложением рук или входить в состояние каталепсии, не чувствуя боли под пытками, — всё это, утверждала Гейдж, можно объяснить при помощи теории «телец Пачини», изложенной итальянским врачом Филиппо Пачини (1812–1883) в 1830–1840‐х годах. Эти осязательные тельца находятся главным образом в чувствительных зонах на кистях рук и на ступнях и являются «инструментом той особой жизненной энергии, которая известна более или менее всем, кто изучал животный магнетизм»[1035][1036]. Ведьмы, по теории Гейдж, обладали необычайно большим количеством таких телец Пачини, и вот они-то и наделяли их всеми вышеупомянутыми чудесными способностями. Гейдж выражала надежду, что весь мир — благодаря открытиям Пачини, Луиджи Гальвани, Томаса Эдисона и Николы Теслы — вскоре поймет «особую нервозность эпохи охоты на ведьм, когда происходило всесожжение женщин — жертв невежества и варварства церкви»[1037]. По утверждению Гейдж, начиная с 1484 года по обвинениям в колдовстве было казнено девять миллионов человек, преимущественно женщин[1038][1039]. Пожалуй, она стала первой, кто столь подробно проанализировал преследования ведьм как женоненавистнический геноцид. Например, Блаватская тоже называла охоту на ведьм «всесожжением», или «холокостом», но больше обращала внимание на чудовищность того, что сжигали на кострах детей. Общий антиклерикальный тон, в котором выдержано у Гейдж обсуждение травли ведьм, близок тону Блаватской, однако Гейдж помещала это явление в сугубо феминистский контекст, и это уже ее специфический угол зрения[1040].
С большим энтузиазмом и симпатией Гейдж изображает ведьму мудрой женщиной. Опираясь на Макса Мюллера и других (хотя, пожалуй, ссылки на них она почерпнула из вторичного источника — «Разоблаченной Изиды» Блаватской), она возводила происхождение самого слова «ведьма» к корням, которые в различных языках означали «мудрый» — «ведающий»[1041]. Ведьма, рассказывала Гейдж, была не только первым химиком, но и первым гомеопатом, она еще столетия назад предвосхитила эту современную ветвь медицины[1042]. Подробно рассказывая о роли ведьмы как врачевательницы, Гейдж многое брала у Мишле и ссылалась на народные поверья, согласно которым ведьма обрела все эти навыки «благодаря дьявольской помощи». По мнению Гейдж, даже люди, которых ведьма исцеляла, были готовы свидетельствовать о своей вере в то, что целительница обязана своим даром врачевания Сатане. Основу этих верований составляло представление о том, что «знание впервые попало в мир из‐за того, что женщина послушалась дьявола»[1043]. В этом же контексте мы встречаем и обсуждение церковных взглядов, согласно которым родовые муки — это наказание за Евино ослушание, и потому любые попытки облегчить эту боль — доказательство женского сговора с Сатаной[1044]. Вторя Мишле, Гейдж находила, что в понятиях о подобном союзе содержится и зерно истины, так как ведьмы действительно создали некий сатанинский культ. Этот культ родился потому, что церковь сообща с феодалами угнетала население, а христианский Бог отнюдь не выказал себя защитником ни бедного люда, ни женщин. И вот, из гнева, вызванного этими несправедливостями, выросло жертвоприношение «Черной мессы», где женщины выступали жрицами и совершали службу, и где торжественно-насмешливо пародировались церковные обряды, и бросался вызов тем небесам, что дозволяли и попам, и помещикам именем религии и закона попирать все священные права женского рода[1045][1046].
В этих обрядах, «наперекор тому Богу, которого крепостные, угнетенные церковным учением, винили во всех своих бедах», совершавшая мессу жрица именовалась «невестой дьявола»[1047]. Здесь Гейдж очень близко следует описаниям Мишле, но усиливает феминистские тенденции, намеченные в его тексте, — например, когда заявляет, что попы и феодалы тиранили не только крепостных как общественный класс, но и женщин вообще как отдельную категорию. Гейдж явно привлекало введенное Мишле понятие о черной мессе как о средстве «искупления Евы, проклятой христианством», и она отдельно остановилась на том, что женщина, отправлявшая весь этот ритуал, освящала свое тело — которое церковь объявляла нечистым — тем, что превращала его в алтарь[1048]