[1206]. В ней консерватор Низар обрушивался с нападками на литературу романтизма, в особенности же на Виктора Гюго, называя их «упадочными» (décadent) и подчеркивая их мнимое сходство с произведениями латинских авторов эпохи поздней Римской империи, которые он оценивал весьма низко[1207]. В итоге это слово — уже в качестве дерзкого самоопределения — подхватили те самые литературные деятели, которых пытались им шельмовать, причем многие из них считали себя в некотором смысле наследниками и продолжателями Бодлера[1208]. В одном газетном интервью скандальный авангардный поэт Поль Верлен (1844–1896) объяснил это так: «В нас швыряли этот эпитет как оскорбление — я же подхватил его как боевой клич»[1209]. В другой раз он заявил: «Я люблю слово „декаданс“, оно все переливается пурпуром и золотом», а потом пояснил: «За этим словом стоят… утонченные мысли о высших формах цивилизации, высокая литературная культура, душа, способная испытывать острые наслаждения»[1210].
Как и явствует из верленовской формулировки, заметной составляющей имиджа тех, кто называл себя декадентами, была идея избранничества: они считали себя венцом утонченности. В автобиографическом романе ирландского писателя Джорджа Мура «Исповедь молодого человека» (1886), где описывается его жизнь в Париже в 1870‐е годы под влиянием раннедекадентской литературы, главный герой бранит «слепую, неразвитую, ненасытную массу» и провозглашает, что теперь, в нынешний век упадка «сноб — вот тот ковчег, что победно плывет поверх демократической волны». Нужно отметить, что на довольно раннем этапе началось и сокращение дистанции между этой элитистской группой и — по выражению Джеррольда Сейгеля — «противоположным ей театром лицедействующей богемы», из‐за чего возник полный беспорядок и трудно стало определить, кто из участников представления к какому классу принадлежит в действительности и какими денежными средствами располагает[1211]. Итак, денди-декаденты были представлены и нищей богемой — выходцами из среднего класса со скромными доходами (что не мешало им тратить огромные суммы на роскошные наряды и произведения искусства, так что из‐за своих взыскательных вкусов они часто погрязали в долгах), — и богачами-аристократами, пописывавшими стишки, вроде графа Робера де Монтескью (1855–1921).
Понятие декаданса распространялось не только на литературу. С самого начала оно использовалось для оценки общественного и биологического упадка. Например, в Англии его употребляли в этом смысле еще с 1837 года. Это ощущение — что общество, каким мы его знаем, доживает свои последние дни — стало особенно острым во Франции, и во второй половине XIX века это объяснялось весьма конкретными историческими причинами (среди прочих — поражением в войне 1870 года против Пруссии), и страна чувствовала, что ее международное могущество и престиж угасают на глазах[1212]. Настроение той эпохи омрачалось еще и представлением о неизбежной передаче биологических изъянов от поколения к поколению. Эта мысль, как высказался Жан Пьерро, «принималась с тем большей готовностью, что она предоставляла хоть какое-то апостериорное оправдание христианскому понятию первородного греха»[1213]. Писатели и художники, относившие себя к декадентам, перевернули с ног на голову этот пессимистический дискурс — применявшийся и к литературе — и увидели в самих себе конечный продукт культурной эволюции, устремленной ко все более утонченным формам эпикурейского приятия чувственных удовольствий и замысловатого, изысканного искусства (и умения одеваться!). Однако, несмотря на использование этого термина как в чем-то положительного и привлекательного, в том, как декадентское движение в Париже, а также его позднейшие представители в других городах и странах Европы, относились к этому понятию, всегда оставалась заметная неоднозначность.
Хотя подобные тенденции возникали и раньше, точкой отсчета для декаданса как самопровозглашенного (в некотором смысле) жанра можно считать выход в свет романа Гюисманса «Наоборот» в 1884 году. Несмотря на сатирический и критический взгляд на изображенный там образ жизни, этот роман во многом послужил руководством для начинающих декадентов: что есть и что читать, как обставлять и украшать дом. В 1886 году было основано критическое издание Le Décadent, куда стали регулярно писать обзоры Верлен и Жан Лоррен (1855–1906). Это издание стремилось вести на своих страницах полемику, и для большинства тех, кто там публиковался, это была осознанная тактика саморекламы. Этот журнал и ему подобные, появившиеся вскоре (один даже носил похожее название — La Décadence), выходили небольшими тиражами, но все равно способствовали популяризации нового эстетического и философского подхода, который вскоре был подхвачен в большинстве других главных европейских столиц[1214]. В Лондоне журнал The Yellow Book (1894–1897) начали, пусть не совсем правильно, воспринимать как рупор декадентства, главным образом из‐за того, что там печатали провокационные и необычные иллюстрации Обри Бёрдслея (1872–1898)[1215]. В силу международного характера декадентства мы будем рассматривать его здесь как явление, обладавшее масштабом и неким единством — не только во Франции, но и по всей Европе (хотя, конечно, существовали важные региональные различия, и при необходимости мы будем указывать на это).
Использование слова «декаданс» как самоназвания во Франции наблюдалось сравнительно недолго, и часто этот период рассматривается как ранний — примерно с 1880 по 1887 год — этап существования того, что позднее назвали символизмом[1216]. Согласно этой точке зрения, последнее понятие обозначало более позитивный, жизнеутверждающий и последовательный вариант первого. Как доказали Жан Пьерро и другие, это все же чрезмерное упрощение. Собственно, декадентство живет и здравствует и поныне, спустя много лет после его предполагаемой кончины, и его нельзя сводить исключительно к отрицательным стереотипам, с какими его ранее ассоциировали некоторые критики[1217]. К тому же декаданс оставался направлением, к которому писатели в некоторых странах причисляли себя и после 1880‐х годов. Например, в Германии был Станислав Пшибышевский, который клялся в верности декадентству в берлинский период своей жизни, в 1890‐е (и отчасти продолжал исповедовать те же принципы впоследствии, уже живя в Кракове). А позднее взращивать цветы зла в немецкой литературе продолжал, среди прочих, Ганс Гейнц Эверс (1871–1943)[1218].
Кроме того, по словам Джеррольда Сейгеля, «символисты и декаденты были во многих случаях одними и теми же людьми, просто они сменили один ярлык на другой после того, как в ряде манифестов, выпущенных в 1886 году, обрел популярность термин „символизм“»[1219]. Это же мнение высказывалось и в критической литературе: самым известным случаем стала перемена названия работы Артура Саймонса «Декадентское движение в литературе», впервые опубликованной в виде статьи под этим заголовком в 1893 году в журнале Harper’s New Monthly Magazine, а затем анонсированной уже в качестве отдельной книги под тем же названием, готовившейся к выходу в 1896 году, но в итоге опубликованной уже с заглавием «Символистское движение в литературе» в 1899 году, когда термин «декадентство» стал восприниматься как слишком скандальное определение (в результате громкого суда над Оскаром Уайльдом в 1895 году). Основные эстетические и философские воззрения часто оставались теми же даже после смены ярлыков. Если, определяя символизм, можно отметить, что главное внимание в нем уделяется аллегорическим изображениям и — разумеется — символам (что во многом восходило к бодлеровскому понятию соответствий — correspondances), то в тематической области он обнаруживал множество совпадений с декадентством. Итак, у символистов с большей вероятностью можно было встретить оптимистичные изображения ангельских персонажей и неземного блаженства, чем те описания демонов и чувственных земных удовольствий, которыми часто увлекались декаденты[1220]. В каком-то смысле, пожалуй, можно увидеть в декадентстве неразлучного темного близнеца символизма, и во многом их взаимоотношения напоминали взаимоотношения готического жанра и романтизма. Однако не следует забывать о том, что, как это происходило и с «готиками» и романтиками, два явления часто переплетались: даже в самых исступленно-мрачных текстах часто можно было обнаружить луч света, и наоборот.
Бунтари или консерваторы? Неоднозначный контрдискурс декаданса
А теперь зададимся вопросом: в чем именно выражалось отношение декадентов к тому культурному краху, который и обозначает понятие «декаданс»? Над этим вопросом бились очень долго. Некоторые исследователи (например, Асти Хустведт) утверждали, что произведения этих авторов «можно толковать лишь как прославление падения»[1221]. Сходным образом воспринимали обычно декадентство широкая публика и критики-консерваторы в XIX веке, видя в нем дискурс, переворачивающий с ног на голову господствующие в обществе культурные ценности. Обыгрывание оскорбительного ярлыка в качестве дерзкого самоназвания, разумеется, способствовало толкованию этого понятия как рыхлой идеологии, возвышающей все порочное, аномальное и греховное, и, напротив, принижающей и высмеивающей все будничное, здоровое, добродетельное и пристойное. Словом, и хулители, и даже некоторые приверженцы (в частности, Пшибышевский) — а позднее и некоторые литературоведы — видели в декадансе довольно примитивно сработанный прямолинейный контрдискурс, противопоставленный буржуазной морали и эстетике. Однако не всегда дело обстояло так просто.