[1299]. Биркетт крайне скептически относится к попыткам некоторых феминисток конца ХХ века объявить Рашильд своей единомышленницей[1300]. Однако действительно было нечто бунтарское в том, как Рашильд играла с переворачиванием гендерных личин: например, два ее романа носили названия «Маркиза де Сад» (1887) и «Мадам Адонис» (1888), а еще она завела себе визитную карточку с надписью «Рашильд: литератор» (Rachilde: homme de lettres)[1301]. Кроме того, в некоторых публикациях она упоминала о своем родстве с оборотнями, так как, сидя по ночам за письменным столом, она ощущала себя почти ликантропом, занятым чем-то «запретным» (мы коротко останавливались на этом в главе 4), — и это уже указывает на более радикальное самосознание чужачки, вступающей на враждебную ей, по сути, мужскую территорию.
В несколько более поздний период мы обнаруживаем других интересных писательниц-декаденток, не в последнюю очередь — в британской и американской литературе[1302]. Можно упомянуть поэтессу Розамунду Марриот Уотсон (1860–1911), которая печаталась в «Желтой книге» под псевдонимом Грэм Р. Томсон и сочиняла, например, такие строки («Вальпургиева ночь», сборник «Веспертилии и другие стихотворения», 1895):
Менада, осушив стакан,
Во мглу уставилась устало,
Как древний серый истукан,
Что алчет слез и крови алой.
От страха ветер приуныл,
Деревья вдруг оцепенели,
И мчится красный диск луны
В ночной зловещей канители[1303].
Однако самая важная фигура здесь — Рене Вивьен (Полин Мэри Тарн, 1877–1909) — писательница британо-американского происхождения, жившая в Париже и писавшая по-французски. Произведения Вивьен — по-настоящему, безоговорочно декадентские, в них восхитительным образом сочетаются все верные приметы направления (включая страстный сатанизм) и откровенные нападки на патриархальный строй. Случай Вивьен (как будет подробно продемонстрировано в главе 7) указывает на то, что декаданс и его отношение к сатанизму порой могли довольно явно служить орудием против мужского господства, пусть и в типично декадентской манере — с крайне индивидуалистских и неколлективистских позиций. И все же не следует забывать, что декаданс — несмотря на женственность (воспринимаемую и негативно, и позитивно), андрогинию и размывание гендерных ролей, которые часто ассоциировали с ним как его враги, так и приверженцы, — оставался преимущественно мужским направлением, причем нередко откровенно женоненавистническим.
По мнению Риты Фелски, «женская тема выполняет особую задачу в рамках литературного контрдискурса конца XIX века, сигнализируя и о формальном, и о содержательном отказе от целого набора ценностей, ассоциируемых с буржуазной маскулинностью»[1304]. Однако, как утверждает Фелски, «нарциссическое мироощущение эстета отрицает возможность существования женского самосознания: женщины якобы могут выступать лишь объектом при мужском субъекте, или же стимулом, побуждающим его стремиться к идеалу»[1305]. Однако позже, отвечая на возражения Джоан Расс, Фелски пояснила, что все-таки считает, что декадентский «культ искусственности» с его «сомнениями в незыблемости гендера и сексуальности» действительно сыграл «значительную роль в создании разнообразия самосознающих и противоборствующих личин в тот период»[1306]. Именно этот тип личин и интересует меня в первую очередь, и наиболее ярким примером здесь опять-таки выступает Рене Вивьен. Плоды такого использования декаданса можно увидеть в неоднозначной трактовке той обширной темы, которую в текстах этого жанра мы будем называть демонической женственностью. А теперь мы рассмотрим несколько выдающихся примеров, отобрав те, где так или иначе прослеживается связь с Сатаной. Более общие изображения роковых женщин, сверхъестественных и иных, настолько многочисленны в декадентской литературе, что нет смысла замахиваться даже на самый беглый их обзор[1307].
«Если вы не можете быть доброй, верной женой — будьте дьяволом»: Лилит, кнуты и демонические дамы
Как мы уже видели в главе 4, образы дурных и наводящих страх женщин занимали видное место в важных готических текстах конца XVIII — начала XIX века, и часто они были напрямую связаны с Сатаной. Зловещие женские персонажи, иногда сверхъестественные, сделались расхожим клише и в неготической литературе той же эпохи. Среди знаменитых образцов — баллада Китса La Belle Dame sans Merci («Прекрасная дама, не знающая милосердия» или «Безжалостная красавица», 1819) и поэма Кольриджа «Кристабель» (написана в 1800‐м, опубликована в виде отдельной брошюры в 1816 году). В произведениях английских прерафаэлитов, как обычно считалось, происходила идеализация демонической женственности. Хороший пример таких расхожих представлений можно найти в нашумевшем в свое время романе Мэри Элизабет Брэддон «Тайна леди Одли» (1862), где портрет главной героини, чье имя дало название роману, описывается следующим образом:
Никто, кроме прерафаэлита, не мог так преувеличить каждую черту этого нежного лица и придать этой бледной коже такую мертвенную бледность, а темно-синим глазам — какой-то зловещий свет. Никто, кроме прерафаэлита, не мог бы придать этим милым пухлым губкам почти злое выражение, какое у них было на этом портрете.
Портрет был похож — и одновременно непохож… Совершенство черт, яркость красок — это все здесь было. Но, наверное, художник успел скопировать столько диковинных средневековых уродов, что в голове у него все перемешалось, потому что в моей госпоже — какой он изобразил ее на портрете — появилось нечто от прекрасной дьяволицы[1308].
Как уже говорилось в главе 1, особое место в ряду роковых женщин заняла в ту пору Лилит, непокорная первая жена Адама, а в дальнейшем — раскрепощенная подруга Сатаны. Прерафаэлит Данте Габриэль Россетти написал картину «Леди Лилит» (ок. 1864–1868)[1309]. А в качестве сопровождения к этой картине он написал сонет «Красота тела» (1870), где изобразил Лилит шаблонной демонической женщиной, которая душит мужчин своими волосами[1310]. В одном письме 1870 года Россетти пояснил, что на этой картине «представлена Современная Лилит»[1311]. Итак, это не какое-нибудь мифическое создание, явившееся из далекого прошлого. Значит, эта картина открыта любым толкованиям, в ней заложено некое высказывание — по-видимому, не очень-то приятное — о современных женщинах. Ранее Россетти уже обращался к образу Лилит — в стихотворении «Райская обитель» (1869), где противопоставлял ее злобность доброте Евы («С нею был ад, а с Евою — рай»)[1312]. Польский искусствовед Марек Засемпа отмечает, что здесь — в отличие от «Красоты тела» — Лилит предоставляется голос и она самостоятельно ведет повествование[1313]. Однако его утверждение, что Россетти «не морализирует и не судит Лилит», кажется немного странным: ведь в стихотворении есть недвусмысленная строка, где сказано, что жизнь Адама с нею была «адской»[1314]. В том же письме, что уже цитировалось выше, Россетти касался и «Красоты тела» и пояснял, что «мысль… о том, что пагуба для мира с самого начала исходила от женщины… и есть самая главная идея этого сонета»[1315]. Отсюда вытекает, что авторские намерения все же носили однозначно женоненавистнический характер.
Изображали Лилит и другие художники — среди прочих, Джон Кольер («Лилит», 1887), принадлежавший к младшему поколению прерафаэлитского движения, и американец Кеньон Кокс («Лилит», ок. 1891–1893). Еще чаще первая женщина фигурирует в литературе XIX века. В неоконченной эпической поэме Виктора Гюго «Гибель Сатаны» (годы создания: 1854–1862, опубликована посмертно в 1886‐м) Лилит действует на протяжении всего повествования. Она изображена там дочерью Сатаны и активной сторонницей зла: это она дала миру Меч, Тюрьму и Крест, на котором распяли Христа. Особым врагом ей видится народ Франции, чья любовь к свободе ставит под угрозу ее дурные планы. В отличие от Сатаны, который к концу поэмы исправляется и вновь превращается в Люцифера, каким он был до мятежа, Лилит — настолько преступная злодейка, что исправиться она неспособна, и ангел свободы превращает ее в пар[1316].
Еще больше места отведено первой женщине в пьесе французского декадента Реми де Гурмона «Лилит» (1892), которая, вероятно, никогда не предназначалась для постановки на сцене, а задумывалась просто для чтения как поэма в прозе. Действие разворачивается главным образом в Эдемском саду, но иногда переносится в Ад и другие места. Гурмон описывает первое соитие Сатаны с Лилит довольно подробно, и наверняка многие его современники были шокированы этим описанием. А потом дьявол восклицает: «Да, такими и должны были быть наши первые поцелуи! Мы навсегда извратили любовь! Мы перевернули ее вверх дном! Женщина, я боготворю тебя!»[1317] Лилит хвалит его в ответ, и в длинном, напыщенном, декламаторском диалоге они продолжают превозносить друг друга за склонность к кощунству и распутству