По мнению Пшибышевского, воззрения на женщин, изложенные в «Молоте ведьм», «свидетельствуют о хорошем знании дела», однако грешат лишним упрощением. Как и Мишле в «Ведьме», Пшибышевский далее переходит от «мифологического» способа описания к более рационалистическому и сообщает читателям, что ведьмы в действительности страдали психическим расстройством эпилептического характера. Эта болезнь наделяла свою жертву рядом любопытных физических способностей: ее тело могло причудливо вытягиваться и менять форму, суставы обретали необычайную гибкость, появлялась нечувствительность к боли, чудесные силы регенерации и тому подобное. А еще у нее проявляются психические аномалии: она ощущает «экстатическое сладострастие причиняемой боли» и испытывает удовлетворение, только когда «жадными, горящими руками копается во внутренностях убитого ребенка»[1457]. Пшибышевский продолжает упиваться самыми извращенными фантазиями такого рода, пускаясь в описания шабашей: «Одержимая нимфоманией фурия с нечеловечески разросшейся чувствительностью, которой грязь и отвращение служат похотливыми наслаждениями»[1458], переходит от похоти к кровожадности и утоляет ее убийством ребенка. Она «зажимает его мягкую головку между ляжек, приговаривая „Иди туда, откуда ты вышел!“»[1459] Пожалуй, не существует другого текста, способного так повеселить фрейдистов с юнгианцами, как этот. Наверное, нигде больше понятия о vagina dentata и матери-пожирательнице не облекались столь конкретным смыслом.
Даже зная, что все это написано человеком, идеализировавшим некоторые виды «зла», можно отметить, что здесь он явно несколько перестарался со сгущением темных красок. То же самое относится и к следующему описанию сатанинского кодекса-«перевертыша», которому должна следовать ведьма:
Сатану должна ты любить, чтить его как Бога, и никого кроме него. Имя Христово ты должна презирать и осквернять. Святые дни Синагоги ты должна чтить; презирать отца и мать. Ты должна убивать мужчин, женщин и, главным образом, детей, ибо этим ты более всего огорчишь Того, кто сказал: «оставьте детей прийти ко Мне». Ты должна нарушать брак, всячески распутствовать, лучше всего, противно природе; ты должна грабить, убивать, уничтожать, ты должна давать ложные клятвы и лжесвидетельствовать[1460].
Как-то трудно примирить этот образ с чрезвычайно положительным портретом Сатаны, приведенным в начале книги. Возможно, подходя к концу своего опуса, Пшибышевский ощутил потребность несколько смягчить свой сатанизм и приблизить текст к общепринятым представлениям о том, что поклонение дьяволу — это все-таки плохо. Какими бы соображениями он ни руководствовался, суммарный эффект таков, что его книга оставляет крайне противоречивое впечатление. Если рассматривать ее в целом, то трудно толковать образ ведьмы, представленный в книге, в отрыве от идеализации Сатаны. И тогда ведьма — в первую очередь, сатанистка — предстает в более выгодном свете и олицетворяет нечто более положительное, чем тем нелепые обряды, совершение которых ей приписывается[1461].
Дурные женщины тогда и сейчас: современные ведьмы у Пшибышевского
Тема сатанизма — особенно сатанизма, практикуемого женщинами, — оказавшаяся для Европы конца XIX века столь животрепещущей, еще подробнее освещается в работе «Путями души» (1897), которая формально являлась очерком о скульптуре. Там Пшибышевский в довольно скользкой манере излагает собственные взгляды на представительниц противоположного пола как на существ, по природе своей сатанических. Вначале он приводит доводы Отцов Церкви, а потом ссылается на Мани, основателя манихейства, который, как сообщается в очерке, будто бы восклицал: «Женщина — это зло, страсть, беспокойство, мать ереси, колдунья и шабаш, женщина — это воплощение сатаны»[1462]. Используя былые авторитеты в качестве основы для своих рассуждений, далее Пшибышевский дает понять, что эти старинные воззрения по-прежнему актуальны, а именно — проводит параллель между ведьмами прошлого и женщинами своего времени. И в этом просматривается большое сходство с демонизацией феминисток конца XIX века, которых сравнивали с ведьмами, о чем шла речь в главе 5.
Пшибышевский заявлял, что желание современного мужчины поднять женщину на более высокий уровень развития способствовало усилению философского цинизма и атеизма, и порочные наклонности женщины стали еще заметнее. Над женщиной восторжествовал Сатана, появились новые «сатанинские церкви»: Мулен-Руж, Орфеум (бальный зал в Дрездене), Блумензэле (танцевальный зал в Берлине). Внешние формы могут меняться, но суть женщины, ее злая природа остаются все теми же.
Это очень похоже на ворчанье моралиста-пуританина, описывающего изъяны современности, но вряд ли разумно воспринимать под таким углом слова писателя-сатаниста, каким был Пшибышевский. Вместе с тем в его тексте ощущается постоянная напряженность, как бы балансирование между привычным осуждением женских пороков и прославлением «зла», так что логично предположить, что он все-таки восхваляет ведьм и роковых женщин.
Если верить тому, что Пшибышевский рассказывает в мемуарах, он точно не был ненавистником женщин. Там он отмахивается от размышлений Стриндберга о том, является ли женщина существом высшего или низшего порядка, чем мужчина, и отвечает, что она не выше и не ниже его: она просто другая. Мужчина, ненавидящий женщину, ненавидит женщину в себе самом, утверждает он, и женщина, ненавидящая мужчину, тоже ненавидит его в себе самой. И все равно в других своих текстах Пшибышевский обнаруживает явные мизогинные наклонности, изрекая, например, такие афоризмы: «И даже правда у женщины — неосознанная ложь»[1463]. Это ни в коем случае не аномалия в декадентском контексте, для которого в значительной степени характерны гинофобия и женоненавистничество. Но почти в той же мере декаденты, как мы уже видели, любовались женщинами, а некоторые и Сатану находили привлекательным. В какой именно степени они испытывали «симпатию к дьяволу» или к роковой женщине, часто остается неясным. В случае Пшибышевского, изображающего (в очерках и романах) женщину как существо злое и декадентское, вероятно, не стоит расценивать это как осуждение. Ведь в его системе ценностей декадентство и зло — положительные сущности. И все же после чтения его текстов часто остается впечатление, что он не доводит собственную семантическую инверсию до логического завершения, и в его аргументации заметна довольно ощутимая неприязнь к противоположному полу и страх перед ним. Это согласуется и с тем, что в чисто литературных произведениях Пшибышевского часто фигурируют пугающие портреты роковых женщин: там они называются вампиршами, животными, убийцами-садистками и чудовищами[1464].
Говоря же о Фелисьене Ропсе, Пшибышевский называл его «глубочайшим гендерным психологом века», проникшим в самую сокровенную суть женщины:
Женщина Фелисьена Ропса — это женщина, поставленная вне любых случайностей и вне времени, это архетип женщины, Геката, Медея; женщина апокалиптическая и преступная; женщина, некогда возведенная в священство и целовавшая в зад Дьявола; женщина, которая спасает человечество через мужскую силу и тащит тот же человеческий род вниз — в мерзость, грязь и вырождение[1465].
Здесь, как мы снова замечаем, Пшибышевский настаивает на вневременном характере женской порочности и опять характеризует женщину двояко: она и спасает человечество, выводя наружу его мужскую силу (это связано с сексуальным влечением, природой и эволюцией), и тащит его вниз, ввергает в упадок (в тот самый упадок, декаданс, который Пшибышевский считал неотъемлемой частью свято чтимой им эволюции). Он продолжает превозносить Ропса, равняя его с великими философами и называя его «гравюрные оттиски мощной философской системой», не уступающей по силе мысли Шопенгауэру. Этот художник, уверяет он, «исследовал женскую психологию с такой смелостью и глубиной, что по сравнению с ними болезненное женоненавистничество у какого-нибудь Стриндберга выглядит просто мстительностью из‐за сексуальной неудовлетворенности»[1466]. Еще одна особенность истолкования ропсовских женщин, типичная для того времени, — повышенное внимание к истерии и исступлению:
Женщину Ропса затягивает в водоворот, она кричит, стонет, страдает, к ее мозгу приливает кровь, так что она забывает обо всем и отдается «наплыву» своего властелина Сатаны: она всегда походит на сатанизированную святую Терезу[1467].
Сходные мысли Пшибышевский высказывает и в других местах. В «Синагоге Сатаны» он решительно возражает против тех историков, которые, вдохновившись идеями Просвещения, пытались отрицать существование ведьмовских шабашей, объясняя рассказы о них просто средневековыми суевериями. Конечно, это не значит, что дьявол появлялся там лично и участвовал в празднествах вместе со своими почитательницами, но сами сборища происходили. И на этих встречах, по его словам, исступленные пляски в сочетании с действием наркотических ядов вводили женщин в истерическое и эпилептическое состояние, которое заканчивалось галлюцинациями. Иными словами, сутью главного ритуала сатанического колдовства была истерия. Кроме того, говоря о том, как практиковался сатанизм приблизительно в 1900 году, Пшибышевский ссылался на якобы «документальный» роман Гюисманса «Бездна» и утверждал, что в нем показана самая важная составляющая сатанизма любых эпох: «Женщины-истерички с наклонностью к сомнамбулизму». Представление о том, что истерия объединяет средневековых ведьм с некоторыми женщинами рубежа веков, было созвучно тогдашним научным идеям, о чем уже шла речь в главе 5. Как бывший студент-медик с особым интересом к психологии, Пшибышевский, конечно же, был знаком с теориями Шарко и других врачей, касавшихся этого вопроса. Однако в более широкой области медицинских мнений о неврозе наблюдалась любопытная двусмыслица. В очень авторитетной работе Чезаре Ломброзо «Гениальность и помешательство» (1863) утверждалось, что гениальность — в действительности разновидность невроза