[1468]. Возможно, именно в свете этой теории и следует смотреть на изображение истерии у Пшибышевского. А раз так, то истеричность ведьм становится в некотором смысле потенциально положительной чертой.
В других сочинениях Пшибышевский прославлял исступленную «нагую душу» и выражал глубокий скептицизм по отношению к холодному умствованию и к тирании мозга над душой. Потому в его системе координат истерическое исступление едва ли могло быть чем-то совсем негативным. И все же его тексты оставляют ощущение, что оргиастические ведьмы внушали ему отвращение и ужас. Как же нам понимать все эти противоречия? В целом постоянные упоминания Пшибышевского о тесной связи женщины с Сатаной, вероятно, следует толковать как дань уважения женщине, приносящей большую пользу человечеству. Если мы прочтем внешне женоненавистнические тексты Пшибышевского о ведьмах прошлого и настоящего, написанные в рамках его более обширного контрдискурса, который строится на приеме семантической инверсии, и обратим пристальное внимание на то, как он приписывает женщине важную роль в эволюции человечества, то, пожалуй, придем к правдоподобному заключению, что он вовсе не очерняет ее. Наоборот, он воздает ей своеобразную дань — как жизненно необходимой представительнице эволюционного «доброго зла», вокруг которого и построена его система. Подчеркивая, что женщина — избранница Сатаны, Пшибышевский сближает собственные идеи с тогдашней тенденцией демонизировать феминисток как ведьм и дьявольских созданий и использует схожие аналогии между деятельностью современных женщин и стародавних ведьм (например, уподобляет канкан пляскам ведьм на шабашах). Но когда сатанинскими существами женщин называет сатанист, понятно, что его высказывания имеют весьма специфический смысл, и, скорее всего, их следует расценивать как форму прославления (сатанинской) женственности.
Заключительные слова
Декаданс — направление, прочно ассоциирующееся со смысловыми инверсиями и контрпрочтениями. Закрепившееся как самоназвание, это понятие было изначально уничижительным термином, а затем его подхватили, присвоили и перевернули вверх тормашками. Это присвоение было процессом постепенным — началось все с Бодлера и Готье, которые изменили смысл этого слова в своих очерках 1850‐х и 1860‐х годов. Конечно же, в такой контрдискурс удачно вписывался сатанизм — двойник христианства с отрицательным знаком. И все-таки это направление менее сатаническое, чем обычно принято полагать, и многие декаденты относились к Сатане отнюдь не восторженно, а скорее довольно неоднозначно. Как объект эстетического любования или источник слегка греховного возбуждения он пользовался среди них заметной популярностью, но уже не играл той заметной роли символического борца за свободу, какой облекали его романтики. Поэтому откровенный сатанист Пшибышевский — скорее исключение из правил, нежели типичный пример. Тем не менее декаданс тесно связывался с сатанизмом и в общественном сознании, и в критических оценках, которые формулировали противники этого течения — консерваторы вроде Макса Нордау.
В литературе и изобразительном искусстве декаданса важную роль играл образ роковой женщины, и некоторым хотелось видеть в этой фигуре отклик на тревоги, сопутствовавшие появлению «новой женщины». В связи с этим становилась популярной инверсия священной женственности, а поэты вроде Суинберна возносили хвалу потусторонней демонической женственности. Такие литературные произведения, хотя едва ли можно считать их феминистическими, восхваляли нечто совершенно не похожее на тот образ кроткой и послушной женщины, который предписывал прославлять господствующий в обществе дискурс. Поэтому у декаданса имелись некоторые пересечения и совпадения с более или менее феминистскими попытками отойти от традиционного понимания гендерных ролей. К тому же женоподобный декадент был в каком-то смысле мужским аналогом мужеподобной «новой женщины», а вместе они составляли часть более широкой картины «гендерной смуты». Впрочем, это не мешало некоторым декадентам-мужчинам оставаться ярыми женоненавистниками. И все же они, иногда непреднамеренно, способствовали расшатыванию гендерных категорий и идеалов. Вызывающе бунтарские средства, к каким они прибегали, желая выделиться из толпы, заодно облегчали задачу и женщинам, стремившимся создать себе противоположные общепринятым шаблонам образы. И потому, хотя в целом декадентский жанр и не противостоял по-настоящему таким гегемоническим дискурсивным системам, как патриархальный уклад или христианство, он тем не менее таил в себе двусмысленно-подрывной потенциал или же открывал каналы для подрывных течений.
ГЛАВА 7Люцифер и лесбиянки: сапфический сатанизм
Нас узаконивает наш художественный вымысел.
Геката, монахини и инфернальная порнография: лесбийство как (сатанинский) культ
В Европе конца XIX века было написано множество текстов о лесбийстве. Они относились к самым разным сферам — медицине, криминологии, журналистике, художественной прозе (от порнографии до высокой литературы) и поэзии. Писали на эту тему почти исключительно мужчины, и, как правило, они задавались целью заклеймить рассматриваемое явление или предложить меры по обузданию этого «порока» или «патологического заболевания». Отступления от подобного негативного отношения наблюдаются главным образом в области литературного вымысла. Приблизительно в 1870 году начался бурный расцвет как научной, так и художественной литературы о лесбийстве. Интерес к этой «проблеме» был характерен прежде всего для Франции и Германии, и одной из первых важнейших работ стало небольшое, но очень авторитетное исследование немецкого психиатра Карла Вестфаля (1833–1890), оказавшее воздействие не только на медиков-профессионалов, но и на беллетристов. Этой волне медицинского и общественного интереса предшествовали стихи авангардных поэтов, обращавшихся к лесбийской теме в 1850‐х годах. Среди них самое заметное место занимал Бодлер[1470]. К Бодлеру и его собратьям мы еще вернемся, а пока необходимо взглянуть на некоторые более ранние произведения, заложившие основу для понятий, которые будут нас здесь интересовать: это представление о лесбийстве как о некоем религиозном культе и связь между силами тьмы и гомосексуальными женщинами.
Ранний британский пример произведения, где встречаются оба понятия, — поэма Уильяма Кинга (1663–1712) «Тост» (1732, последующие издания — 1736 и 1754), где автор обрушился с нападками на герцогиню Ньюбергскую, задолжавшую ему крупную сумму денег. Кинг изобразил ее ведьмой и лесбиянкой (причем он употреблял именно это слово в том самом смысле, в каком его используют и сегодня, говоря о сексуальной ориентации), которая поклоняется богине ведьм Гекате: «Затем Гекатой она клялась, что ей надоели мужчины; / Пела сапфическая беспутница»[1471]. Конечно, в объединении ведьмовства с гомосексуальностью, будь то мужской или женской, не было ничего нового. Однако не была эта идея и настолько давней, как можно было бы предположить. Как ни странно, в большинстве демонологических трактатов, написанных до XVI века, включая «Молот ведьм», утверждалось, что содомия (в ту пору женская гомосексуальность вообще не признавалась и потому не обсуждалась) так гнусна, что ее чураются даже Сатана и его демоны. Фома Аквинский считал демонов существами, не имеющими определенного пола и потому способными вступать в плотские связи и с мужчинами, и с женщинами. Такое мнение подразумевало тревожный намек на то, что половая принадлежность может иметь перформативный характер, и позже демонологи пытались обходить стороной это скользкое место[1472][1473]. По соображениям, не имевшим никакого отношения к богословским диспутам, некоторые из них, например, Джанфранческо Пико делла Мирандола (1469–1533, не следует путать его с дядей-тезкой, философом-герметиком), начали обращать внимание на то, что демонам доставляет удовольствие склонять мужчин к «противоестественному греху» с ними. В конце XVI века и особенно в течение XVII века заметным мотивом в литературе стали описания ведьмовских шабашей как сексуальных оргий, в том числе с однополыми связями (наряду с инцестом, скотоложством и прочими сексуальными извращениями)[1474].
Возвращаясь в Великобританию XVIII века, мы находим, например, выпущенный анонимно резкий антигомосексуальный памфлет 1749 года, само название которого дает четкое представление о том, что эта сексуальная предрасположенность увязывалась с дьяволом: «Праздник урожая Сатаны, или О нынешнем состоянии блудодейства, прелюбодейства, распутства, сводничества, сутенерства, содомии и игры плоскими картами (с примером подлинной и забавной истории), и другие САТАНИНСКИЕ ДЕЛА, ежедневно проповедуемые в этом добром протестантском королевстве». Памфлет этот был посвящен главным образом нападкам на мужчин-гомосексуалов, но есть там и осуждение лесбийства, и обвинение Сапфо в том, что она изобрела уловку («игру в плоские карты»), позволяющую женщинам получать сексуальное удовольствие без участия мужчин[1475]. Притом что автор этого памфлета не особенно жеманничал при обсуждении своей темы, британские прозаики-беллетристы — и в том веке, и в следующем — обычно оставались гораздо более сдержанными и целомудренными по сравнению с их французскими коллегами по перу, которые стеснялись куда меньше, а порой и вовсе не знали удержу[1476]