[1488] Завершается стихотворение описанием различных мук, ждущих девушек в аду. А в «Окаянных женщинах» (Femmes damnées) поэт обращается к лесбиянкам так:
Вас, дев и дьяволиц, страдалиц и чудовищ,
Люблю вас, нашу явь презревшие умы!
Вы в бесконечности взыскуете сокровищ,
Вы, богомолицы, и вы, исчадья тьмы!
Здесь они тоже обретаются в аду, хотя на сей раз, пожалуй, имеется в виду скорее метафорический ад — их собственные душевные терзанья. К тому же поэт признается им в любви и сострадании: «О сестры бедные! душа за вас скорбит…»[1489]
Лилиан Фадерман коротко подытоживает противоречия, замеченные в бодлеровском изображении гомосексуальных женщин: «Бодлер наделяет их буйным сладострастием, которое ужасает живущего в нем католика-буржуа, и отважной мятежностью, которая радует живущего в нем эстетствующего радикала»[1490]. Действительно, эта двойственность пронизывает собой весь сборник (о чем уже говорилось), потому что в душе поэта романтический сатанизм английского образца соседствует с католическим чувством вины и страха перед вечным проклятьем. Временами эти две струи переплетаются, и тогда мы наблюдаем «новую» разновидность сатанизма — декадентский сатанизм, который не только превозносит Люцифера как символ свободы и праведного бунта против тиранов. Для него не менее важно упиваться и двусмысленными описаниями греховности, вины и эстетичного зла, а такого рода упоение было совершенно чуждо сатанистам-романтикам (хотя и у них в какой-то мере проступала эта склонность, особенно в том, что касалось представления о зле как о чем-то возвышенном). Та же закономерность просматривается и в трактовке Бодлером лесбийского мотива.
«Цветы зла» оказали огромное влияние на французскую культурную жизнь, и не только на поэзию. Они способствовали появлению первых непорнографических визуальных изображений лесбиянок. Гюстав Курбе, явно вдохновленный Бодлером, написал картины «Проклятые женщины» (Femmes damnées, 1864) и «Спящие» (1866), которые его современники сочли крайне провокационными[1491]. В этих полотнах Курбе[1492] не было ничего инфернального, зато другие произведения живописи внесли свой вклад в упрочение связи между лесбийством и сатанизмом. Например, на картине Жоржа де Фёра «Голос зла» (1895), навеянной стихотворением «Голос» из «Цветов зла», на дальнем плане изображена дьяволица или демонесса (быть может, даже козлоногая), ласкающая женщину. А на переднем плане — сидящая женщина, по-видимому, погруженная в запретные грезы как раз о такой (демонической) лесбийской любви[1493]. «Дух зла» (1897–1898) того же художника изображает двух обнаженных лесбиянок и подземного духа (вероятно, Сатану), который бросает на них довольный взгляд из своего подземного укрытия. А еще де Фёр выполнил иллюстрацию (1897–1898) к стихотворению Бодлера «Окаянные женщины», где изображен дьявол, вытаскивающий обнаженную женщину — очевидно, лесбиянку — из чашечки цветка (надо полагать, это «цветок зла»). Кладбищенский фон и черепа на земле, вероятно, намекают на ту бесплодность лесбийской любви, которую так любили подчеркивать поэты и художники рубежа веков[1494]. К вышедшему в 1900 году изданию книги Бодлера несколько иллюстраций выполнил Карлос Швабе; он изобразил демонических лесбиянок и женщин, справляющих какие-то зловещие ночные обряды или бунтующих против Бога на Небесах[1495].
Почти через десять лет после скандала, вызванного публикацией «Цветов зла», вышел в свет сборник, который можно назвать его английским аналогом: «Поэмы и баллады» (1866) Алджернона Суинберна. В этой книге, написанной под сильным влиянием Бодлера, есть несколько стихотворений с лесбийскими мотивами[1496]. Их общий тон едва ли можно назвать положительным, а, например, «Сапфика» воспринимается как суровое осуждение тех песен, что пели Сапфо и ее стая «бесплодных женщин», заглушавших мольбы плачущей Афродиты[1497]. В «Фаустине» проводится весьма четкая параллель между главной героиней, существом демоническим, и женской гомосексуальностью. Дьявол и Бог, как рассказывается, бросали кости, споря за ее душу,
Эта демонизация продолжается в десяти строфах, и мы узнаем, что Фаустина была исчадьем и выкормышем Сатаны (от которого ее трудно было «отвадить») и что даже Христос оказался бы бессилен исправить ее злую натуру:
Далее выясняется, что она гомосексуальна:
Затем Суинберн осуждает бесплодность такой любви, рифмуя «бесполый корень» с «поцелуями без плодов». Другое стихотворение, «Анактория», представляет собой длинный монолог Сапфо, которая обращается к возлюбленной, и в этом потоке образов встречаются садистские, людоедские и вампирские мотивы. А еще она заявляет о своей ненависти к Богу и нежелании ему повиноваться, причем в ее словах отчетливо слышны отголоски речей Сатаны у Шелли и Байрона, изображавших его мятежником-агитатором:
Итак, лесбийство показано как бунт против Бога, но тем самым лесбиянки поставлены в один ряд с дерзкими героями-богоненавистниками, которых воспевало предыдущее поколение инакомыслящих английских поэтов. Таким образом, читатели, уже привыкшие к резким словам, которые бросали в адрес Бога романтики, вполне могли увидеть в окаянных персонажах вроде суинберновских Сапфо и Фаустины отдаленных родственниц таких героев, как, скажем, шеллиевская Цитна, или Прометей, или Вечный Жид. Подобные ассоциации, пожалуй, несколько облагораживали суинберновских лесбиянок в глазах читателей.
Содомитская интерлюдия: мужская гомосексуальность и сатанизм
Неудивительно, что с сатанизмом ассоциировалась не только женская, но и мужская гомосексуальность. Как мы уже видели, мужская гомосексуальность связывалась с дьяволом в «Бездне» Гюисманса — и во второстепенном сюжете, где рассказывается о бисексуальном насильнике и детоубийце Жиле де Ре, и в эпизоде с черной мессой, где главный герой романа, Дюрталь, видит, как порочные хористы-сатанисты вступают в половую связь с мужчинами из числа собравшихся прихожан. И в самом деле, как только Дюрталь вошел в молельню, где должна была состояться месса, у него сразу же мелькнула мысль, что он «попал в притон содомитов»[1503]. Другая, менее прямая связь между сатанизмом и геями отсылает к Древней Греции, потому что силены, сатиры и Пан давно стали опознаваемыми символами мужской гомосексуальности[1504]. В то же время в иконографии и визуальных изображениях XIX века между этими фигурами и Сатаной наблюдалось значительное сближение и даже пересечение. В некоторой степени они оказывались наполнены и антихристианским, проэротическим идеологическим содержанием. Это сближение часто отмечалось (например, в сочинениях Мишле, Пшибышевского и других) и воспринималось как знак того, что между ними и в самом деле имелось «соответствие» — на некоем эзотерическом, психологическом или историческом уровне[1505].
Поэты, писавшие о мужчинах, которые любят мужчин, могли использовать демонические мотивы и совершенно в лоб. Стихотворение Лайонела Джонсона «Темный ангел» (1893) можно истолковать как неприятие (мужской) гомосексуальности. Там прямо говорится, что все это — происки Сатаны:
Природы порядок святой
Ты ядом коварным сквернишь.
…
На пиршество гнусных услад
Нас темный зовет Параклет![1506]
Джонсон водил дружбу с Оскаром Уайльдом и другими известными геями, но позже порвал с ними и со временем обратился в католичество. Поэтому он и демонизировал своих бывших сотоварищей[1507]. Похожими образами могли пользоваться и сами геи: например, Рембо называл себя «инфернальным супругом», когда брал на себя активную роль в анальных соитиях с поэтом Верленом[1508]