выведена Астарта. Истребить нежелательную веру посылают славного Геракла, но в итоге он попадает в рабство к верховной жрице Омфале. Как ни странно, приключение героя заканчивается не успешным исполнением очередного подвига, а торжеством нераскаявшейся Омфалы. Геракл гибнет в огне, а Омфала отплывает на Лесбос вместе с одной из подруг. В постановке оперы фигурировала сцена, изображавшая величественную лесбийскую церемонию в присутствии Геракла, а в конце хор лесбиянок исполнял ритуальную песню с танцем[1527]. Если этот спектакль способствовал еще большей «религионизации» лесбийства, были и другие сценические постановки, где проводилась явная связь между гомосексуальностью и сатанизмом. В спектакле Ролана Бреванна «Черные мессы» (Les Messes noires), премьера которого состоялась в феврале 1904 года, публике во всех скабрезных подробностях были показаны непристойные обряды Жиля де Ре, Ла Вуазен и ее порочных прислужниц и, наконец, тогдашних парижских геев — представителей высших сословий. Ла Вуазен, судя по намекам, была лесбиянкой (хотя, по-видимому, допускалось и иное толкование — что ее любовница была гермафродиткой). Заключительная сцена, где фигурировали пресыщенные денди-гомофилы, была, скорее всего, навеяна скандальными слухами о том, что творилось на вечеринках у Ферзена[1528][1529].
Нисходящая спираль греха: история Софор д’ Эрмеленж
Первая наиболее разработанная трактовка темы лесбийства в сочетании с сатанизмом появилась в романе Катюля Мендеса «Мефистофела» (1890). Эта книга стала в свое время сенсацией и хорошо продавалась, и ее можно отнести к декадентской классике второго ряда, хотя сегодня имя автора практически забыто, и его место в истории литературы для большинства остается неясным. Поэтому разговор об этом огромном (568 страниц) и пространном романе мы начнем с краткого изложения его содержания, знакомства с личностью самого Мендеса и беглого обзора откликов на его книгу.
Главная героиня — баронесса Софи (позже переименованная в Софор) д’ Эрмеленж, и повествование, начавшееся с описания ее невинного детства, подходит к зрелости — с наркозависимостью и полным моральным разложением. Софи появилась на свет потому, что ее мать соблазнила — или даже изнасиловала — русского аристократа, инвалида-дегенерата (с целью присвоить его значительное состояние) и последнего представителя рода, будто бы проклятого за то, что один из предков устраивал сатанинские оргии[1530]. Рассказчик предлагает два объяснения тому порочному пути, по которому, повзрослев, пошла Софи: наследственное вырождение или бесноватость[1531]. Впрочем, истинная причина так и остается неясной.
Девушка растет в великосветской среде в Фонтенбло и играет в слегка гомоэротические игры с соседской дочерью Эмелиной. Между ними возникают крепкие узы, и мать Софи, узнав о возможном предосудительном характере их дружбы, пытается разлучить девочек. Тогда с Софи случается истерический припадок, и, пока он длится, она жалуется на какой-то смех, от которого ей больно: рассказчик явно намекает на то, что девочка одержима бесом[1532]. Подобные приступы периодически происходят с Софи и позже, и здесь можно отметить, что демоническая графиня Гамиани из новеллы де Мюссе тоже демонстрировала истерические черты, не говоря, конечно же, о сатанистках из «Бездны» Гюисманса[1533]. Можно с уверенностью сказать, что Мендес, сближая истерию с бесноватостью, делал это с явной оглядкой на работы врачей круга Шарко, опубликованные всего за несколько лет до «Мефистофелы»[1534].
Когда обе девочки принимают свое первое причастие, Софи снова слышит странный звук и у алтаря обнимает подругу и целует ее в губы. Становится понятно, что ее наклонности являются бунтом против Бога, которого она оскорбляет в том самом месте, где ему положено поклоняться[1535][1536]. Позже Софи выходит замуж за брата своей подруги, барона, но в первую брачную ночь не подпускает его к себе. Потом он насилует ее. Это доводит Софи до крайности, она идет в комнату Эмелины и видит ее лежащей на постели, обнаженной. Тогда она наконец осознает по-настоящему свои сексуальные предпочтения. Софи целует свою спящую подругу в грудь, но ее застает с поличным муж и жестоко избивает. Девушки убегают из дома и проводят неделю в домике на острове посреди Сены. Там Софи соблазняет подругу, но не может довести ее до оргазма, потому что сама еще очень неопытна в сексе. От этой неудачи с ней снова приключается истерический припадок. Эмелина оставляет ее, и Софи знакомится с проституткой Магало. Они становятся любовницами, и Магало дает своей подруге новое имя — Софор. Вскоре оказывается, что Софор беременна, но мысль о материнстве внушает ей отвращение, и, родив дочь, она немедленно сдает ее на воспитание в монастырь.
Софор, получившая огромное состояние после смерти матери, становится центром всеобщего внимания в аристократических кругах Парижа и вскоре начинает бравировать своей гомосексуальностью. Любовные приключения следуют одно за другим. Магало, отвергнутая Софор, влачит жалкую и несчастливую жизнь. В предсмертной тираде она обвиняет бывшую любовницу в том, что та втянула ее в бесовское дело. Вторая часть романа завершается описанием фантасмагорической лесбийской черной мессы, во время которой Софор соединяется с демонессой, возглавляющей исступленный обряд.
Радость плотских утех со временем меркнет, и Софор решает заново раздуть огонь своей первой любви. Она отыскивает Эмелину, чтобы снова сделать ее своей, но приходит в ужас, когда видит, как та кормит грудью младшего из четверых своих детей, и спрашивает себя: не это ли — истинная радость в жизни? И сама же возмущенно отвечает: нет. Лесбийская любовь наскучила ей до отвращения, и она пытается найти новые удовольствия в садизме и даже заводит в своем дворце камеру пыток, но все напрасно[1537]. Подавленная, потерявшая надежду Софор прекращает доказывать себе и другим, что она — выше людского стада и его нехитрых гетеросексуальных привычек и радостей. По совету врача она пытается найти новое лекарство — воссоединиться с дочерью, но снова слышит, как в ее ушах звенит знакомый смех. В ней шевелится кровосмесительное вожделение к собственному ребенку, и новый план спасения тоже терпит крах[1538]. В конце романа говорится, что Софор навсегда останется рабыней своей «атавистической судьбы» или дьяволицы-искусительницы, поселившейся в ее душе, являя собой «прискорбный пример Невроза или Бесноватости»[1539]. И только на последней странице романа читатель узнает имя дьяволицы, которая, по-видимому, жила внутри Софор (и однажды полностью с ней слилась): ее звали Мефистофела. Это имя, возможно, взято из балетного либретто Генриха Гейне «Доктор Фаустус. Танцевальная поэма» (балет поставлен в 1846‐м, текст опубликован в 1851 году), где появляется женская ипостась искусителя Мефистофеля[1540]. Если смотреть еще шире, то здесь происходит отсылка к старинной легенде о Фаусте, которая благодаря драматическим обработкам Марло и Гёте сделалась важным литературным мотивом, так что по самому названию романа Мендеса можно догадаться, что в повествовании идет речь о (дьявольском) искушении. В данном случае соблазн заключается в следовании своим сексуальным наклонностям.
Самый порочный человек в Париже, критические отклики на роман и реальный прообраз Мефистофелы
Катюль Мендес (1841–1909) имел частично еврейское происхождение и вырос в Тулузе. В 1859 году он переехал в Париж и вскоре подружился с Теофилем Готье (на чьей дочери позднее женился), Бодлером и другими влиятельными писателями[1541]. Бодлер собирался писать романы на разные скабрезные темы (вроде лесбийства) и заранее придумал ряд сочных названий для них — но в итоге эти планы так и не осуществил. Как отмечал Марио Прац, похоже, что Мендес «подобрал эти лакомые кусочки с бодлеровского стола и пристроил их» в собственные прозаическин сочинения. Прац называет Мендеса «самым плодовитым и самым мрачным» из «всех проповедников злополучья» и сетует на его неуклюжий назидательный тон[1542]. В целом позднейшие мнения критиков о Мендесе были невысокими, особенно о его прозе[1543]. Его поэзию, которую он сам считал вершиной своего творчества, оценивали выше, но все равно подавляющее большинство критиков считали (и по-прежнему считают) ее довольно посредственной. Что же касается его прозаических сочинений, то вполне типичный отзыв о них оставил в 1958 году А. Э. Картер: «Непривлекательные курьезы — одновременно и вычурные, и неприятные, как серванты и прочая резная дребедень того периода — с ухмыляющимися уродами из красного дерева»[1544]. Выдержанные в готическом духе романы и рассказы Мендеса, от которых с таким презрением отмахивался Картер, конечно же, акцентировались на чувственности и часто скатывались к легкой порнографии[1545]. Пристрастие Мендеса к этому рецепту верного коммерческого успеха, в сочетании с еврейским происхождением писателя, завоевали ему немало врагов уже при жизни, а журналист правых взглядов Леон Доде (1867–1942) обзывал его