Чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, Ноултон посмотрел на экран с застывшим изображением фигуры в маске.
Неконтролируемый рост населения подобен раку.
Неконтролируемый. Ноултону очень не понравилось это слово.
Немного поколебавшись, он нажал на клавишу воспроизведения.
Глуховатый голос продолжил:
Бездействие равносильно приглашению в Дантов ад… где не протолкнуться от погрязших в грехе душ, которых настигла беспощадная кара голодом, муками и страданиями.
Вот почему я решился на отчаянный шаг. Кого-то он повергнет в ужас, но спасение имеет свою цену.
Настанет день, когда мир по достоинству оценит мою жертву.
Ибо я – ваш Спаситель.
Я – Призрак.
Я – ваш поводырь в эру постгуманизма.
Глава 34
Палаццо Веккьо напоминает гигантскую шахматную ладью. Это массивное здание с прямоугольным фасадом, отороченным сверху зубчатой каймой, занимает очень удобную позицию на юго-восточном углу площади Синьории.
Его необычная одинокая башня, сдвинутая в сторону от центра квадратной цитадели, придает очертаниям города неповторимый вид, ставший визитной карточкой Флоренции.
Строение было призвано продемонстрировать огромную мощь властей страны, и гостей Флоренции встречает впечатляющее множество расположенных вокруг замка мужских скульптур.
Фонтан Нептуна работы Бартоломео Амманати изображает обнаженного бога с рельефной мускулатурой на четверке морских коньков, что символизирует господство Флоренции на морских просторах. Вход в палаццо украшает копия микеланджеловского Давида – пожалуй, самой известной в мире скульптуры обнаженной мужской натуры. Рядом еще два обнаженных гиганта – Геркулес и Какус, – и, с учетом сатиров Нептуна, общее количество обнаженных причинных мест, которые встречают посетителей палаццо, превышает дюжину.
Обычно все визиты Лэнгдона в палаццо Веккьо начинались здесь, на площади Синьории, которая, несмотря на обилие мужской обнаженной натуры, всегда была одной из его самых любимых в Европе. И ни одно из посещений не обходилось без чашечки эспрессо в кафе «Ривуар» с последующим заходом в Лоджию Ланци – галерею под открытым небом, – чтобы полюбоваться львами Медичи.
Однако сегодня Лэнгдон и его спутница намеревались попасть в палаццо Веккьо по Коридору Вазари, как в свое время это делали герцоги из рода Медичи, минуя по дороге знаменитую галерею Уффици и следуя по проходу над мостами и улицами города. Пока они не слышали никаких звуков погони, но Лэнгдону все же хотелось поскорее покинуть коридор.
Вот мы и добрались, с облегчением подумал он, останавливаясь перед тяжелой деревянной дверью, преграждавшей им путь. Вход в старый дворец.
Дверь была оборудована сложным запорным механизмом, который снаружи открывался только специальной электронной карточкой. Но изнутри дверь отпиралась простым нажатием на рычаг, чтобы в экстренных случаях Коридор Вазари можно было покинуть без лишних помех.
Лэнгдон приложил ухо к двери и прислушался. Ничего не услышав, взялся за рычаг и тихонько надавил. В замке раздался щелчок.
Чуть приоткрыв дверь, Лэнгдон посмотрел в щель. Маленькая ниша. Никого. Все тихо.
Вздохнув с облегчением, он переступил порог и жестом пригласил Сиенну за собой.
Мы на месте.
Стоя в маленькой нише где-то в недрах палаццо Веккьо, Лэнгдон попытался сориентироваться. Ниша выходила в коридор, и откуда-то слева доносились беззаботные и веселые голоса. Палаццо Веккьо, как и здание Капитолия в Вашингтоне, являлось не только туристической достопримечательностью – в нем продолжали работать государственные служащие. В этот час голоса, которые они слышали, скорее всего принадлежали как раз сотрудникам, явившимся на работу пораньше.
Лэнгдон и Сиенна осторожно прошли до поворота и выглянули из-за угла. Так и есть: в конце коридора виднелся маленький внутренний дворик, где с десяток служащих потягивали утренний эспрессо перед началом рабочего дня.
– Полотно Вазари, – прошептала Сиенна. – Вы сказали, оно в Зале пятисот?
Лэнгдон кивнул и показал на портик с другой стороны дворика, за которым открывался каменный проход.
– К сожалению, оно за тем двориком.
– Вы уверены?
Лэнгдон снова кивнул.
– Нам ни за что не пройти туда незамеченными.
– Это госслужащие. Им до нас нет никакого дела. Просто идите, как будто вы здесь работаете.
Сиенна аккуратно разгладила на Лэнгдоне пиджак и поправила воротник.
– Вы выглядите очень солидно, Роберт. – Подчеркнуто вежливо улыбнувшись ему, она одернула свой свитер и шагнула вперед.
Лэнгдон поспешил за ней, и оба уверенно зашагали к портику. Сиенна начала что-то рассказывать про субсидии фермерам на беглом итальянском, сопровождая свою речь бурной жестикуляцией. Они шли вдоль стены, стараясь держаться как можно дальше от группы служащих. К удивлению Лэнгдона, никто из сотрудников на них даже не взглянул.
Миновав дворик, они быстро направились к каменному проходу. Лэнгдон вспомнил театральную программку. Озорной Пак.
– Вы настоящая актриса, – прошептал он.
– Жизнь заставила, – рассеянно ответила она, думая о чем-то своем.
И снова Лэнгдон почувствовал, что ей пришлось пережить куда больше, чем он себе представлял, и ему стало невероятно стыдно, что из-за него она оказалась втянутой в такую опасную историю. Он напомнил себе, что единственный выход для них обоих – довести дело до конца.
Плыть по тоннелю и надеяться, что впереди покажется свет.
Добравшись до портика, Лэнгдон с облегчением убедился, что память его не подвела. На маленькой табличке с указывающей за угол стрелкой было написано: «IL SALONE DEI CINQUECENTO». Зал пятисот, подумал Лэнгдон. Интересно, какие ответы их там ждут? Истину можно узреть только глазами смерти. Что это означает?
– Зал может быть еще закрыт, – предупредил Лэнгдон, когда они повернули за угол.
Обычно эта достопримечательность привлекает много туристов, но в это утро туристов, судя по всему, во дворец еще не пускали.
– Слышите? – вдруг спросила Сиенна, резко останавливаясь.
За поворотом раздавалось громкое гудение. Господи, неужели еще один беспилотник?! Лэнгдон осторожно выглянул из-за угла. В тридцати ярдах от них на удивление простая деревянная дверь вела в Зал пятисот. Однако прямо перед ней толстый служитель лениво выписывал круги электрополотером.
Смотритель музея.
Взгляд Лэнгдона задержался на висевшей на двери пластиковой табличке с тремя знаками. Их значение было понятно любому посетителю: перечеркнутые крест-накрест видеокамера и чашка, а также символические фигурки мужчины и женщины.
Лэнгдон взял инициативу в свои руки и направился к смотрителю быстрым шагом, вскоре сменившимся бегом трусцой. Сиенна устремилась за ним.
Смотритель удивленно поднял взгляд и жестом загородил им проход.
– Signori?!
Лэнгдон сконфуженно улыбнулся – скорее, даже сморщился – и показал на табличку.
– Toilette, – сдавленно произнес он. Это не было вопросом.
Смотритель чуть помедлил и уже собирался отказать, но, видя, как Лэнгдон нервно переступает с ноги на ногу, сжалился и махнул рукой, пропуская его.
Оказавшись у двери, Лэнгдон подмигнул Сиенне.
– Сочувствие творит чудеса.
Глава 35
В свое время Зал пятисот был самым большим помещением в мире. Его построили в 1494 году для заседаний Consiglio Maggiore – Большого народного совета, состоявшего из пятисот граждан, – отсюда и название зала. Во второй половине шестнадцатого века герцог Козимо I Медичи – самый могущественный человек Италии того времени – повелел существенно увеличить зал. Перестроить и оформить его он поручил великому архитектору Джорджо Вазари.
Проявив инженерный гений, Вазари заметно поднял потолок, а естественный свет, лившийся сверху сквозь ряды окон по всему периметру зала, превратил его в изумительное выставочное помещение для множества шедевров флорентийской архитектуры, скульптуры и живописи.
Для Лэнгдона первым, что обращало на себя внимание в Зале пятисот, был пол, одного взгляда на который было достаточно, чтобы понять, насколько уникально это помещение. Квадратные плиты из темно-красного камня, обрамленные черным, покрывают площадь в двенадцать тысяч квадратных футов, придавая ощущение основательности, глубины и сбалансированности.
Лэнгдон медленно перевел взгляд на дальнюю стену с шеренгой из шести динамичных скульптур, изображавших подвиги Геракла. Он намеренно не смотрел на довольно скандальную скульптуру, изображавшую Геракла и Диомеда, чьи нагие тела сплелись в схватке. Чувствуя неминуемое поражение, Диомед в отчаянии хватает и сжимает в кулаке гениталии Геракла, при виде чего Лэнгдону всегда становилось не по себе.
Гораздо приятнее для глаза был потрясающий «Дух победы» Микеланджело, стоявший в центральной нише правой, южной стены. Эта скульптура высотой почти девять футов предназначалась для гробницы папы Юлия II – крайне консервативного понтифика, получившего прозвище «Грозный». Учитывая отношение Ватикана к гомосексуализму, у Лэнгдона такое решение невольно вызывало улыбку, поскольку моделью для статуи послужил Томмазо Кавальери, юноша, в которого Микеланджело был влюблен на протяжении многих лет и которому посвятил более трехсот сонетов.
– Не могу поверить, что никогда раньше здесь не была, – прошептала притихшая Сиенна. – Это… потрясающе!
Лэнгдон кивнул, вспоминая, как сам оказался тут впервые, – тогда он приехал послушать классическую музыку в исполнении всемирно известной пианистки Мариэль Кеймель. Хотя первоначально зал предназначался для закрытых политических заседаний и аудиенций великого герцога, в наши дни в нем нередко устраиваются концерты известных исполнителей, лекции таких знаменитостей, как искусствовед Маурицио Серачини, и разные гала-приемы, например, по случаю открытия музея Гуччи, на котором присутствовали именитые гости со всего мира. Лэнгдон часто задавался вопросом, как бы отреагировал Козимо I, узнав, что его залом для аудиенций теперь пользуются богатые генеральные директора и звезды фешен-индустрии.