Сиенна показала на покрытую пылью поверхность под ними.
– А мы не можем спуститься и просто пройти туда?
Нет, если не хотим провалиться сквозь холст Вазари в Зал пятисот.
– Вообще-то есть идея получше, – заверил Лэнгдон как можно спокойнее, чтобы она не занервничала, и двинулся к центральной несущей балке чердачного помещения.
Во время той давней экскурсии Лэнгдон не только смотрел в прорубленное в зале архитектурных моделей окно, но и прогулялся по чердачному помещению пешком, правда, с другой стороны зала для выхода в помещение имелась специальная дверь. Если его не подводила ослабленная вином память, то вдоль центральной несущей балки был проложен специальный дощатый настил, по которому туристы могли попасть на смотровую площадку, оборудованную в центре помещения.
Однако, добравшись до несущей балки, он с удивлением увидел, что никакого настила, даже отчасти напоминавшего тот, который он запомнил, тут не было.
Сколько же вина я тогда выпил?
Вместо надежной, специально оборудованной для туристов дорожки между балками лежали кое-как брошенные доски, образуя примитивные мостки. Чтобы пройти по ним, требовались навыки канатоходца.
Судя по всему, та оборудованная дорожка на другом конце доходила только до смотровой площадки, и туристы по ней же возвращались обратно. А эти брошенные поперек балок доски скорее всего использовались техническим персоналом для доступа в эту часть чердачного помещения.
– Похоже, нас ждет смертельный номер, – заметил Лэнгдон, с сомнением глядя на узкие доски.
– Не страшнее Венеции в сезон наводнений, – беззаботно отозвалась Сиенна, пожимая плечами.
В ее словах была доля истины. Во время его последнего визита в Венецию площадь Святого Марка была затоплена почти на полметра, и он добирался из отеля «Даниэли» до собора по доскам, положенным на шлакоблоки и перевернутые ведра. Конечно, одно дело промочить ноги и совсем другое – разбиться насмерть, провалившись сквозь шедевр эпохи Возрождения.
Стараясь не думать об этом, Лэнгдон наступил на узкую доску с показной уверенностью, надеясь, что своим видом рассеет любые сомнения, которые могли возникнуть у Сиенны. Демонстрируя внешнее спокойствие, профессор чувствовал, как бешено колотилось его сердце, пока он шел по первой доске. Когда он добрался до середины, доска под его тяжестью сильно прогнулась и зловеще затрещала. Он ускорил движение и через несколько секунд уже стоял на другой балке в относительной безопасности.
Облегченно выдохнув, он обернулся, чтобы посветить Сиенне и, если понадобится, успокоить ее и приободрить. Однако никакой поддержки ей не потребовалось. Едва он направил луч света на доску, как она легко вспорхнула на нее и перебежала с необычайной ловкостью. Доска под ее стройным телом почти не прогнулась, и вскоре она уже стояла рядом с ним.
Немного приободрившись, Лэнгдон повернулся и шагнул на следующую доску. Дождавшись, когда он обернется и посветит ей уже с другой балки, Сиенна быстро перебралась к нему. В свете единственного фонаря они продвигались в устойчивом ритме – сначала по доске проходил он, затем она. Сквозь тонкий потолок доносилось потрескивание полицейских раций. Роберт мысленно улыбнулся. Невесомые и невидимые, мы парим над Залом пятисот.
– Послушайте, Роберт, – шепотом обратилась к нему Сиенна. – Вы говорили, Игнацио сказал, где найти маску?
– Да… но не прямо, а намеком. – Лэнгдон объяснил, что Игнацио наверняка побоялся доверить тайну местонахождения маски автоответчику и описал его иносказательно. – Он произнес слово «рай», и я думаю, что речь идет о последней части «Божественной Комедии». А его точные слова – «”Рай”, двадцать пять».
– Наверное, он имел в виду Двадцать пятую песню, – предположила Сиенна.
– Я тоже так думаю, – согласился Лэнгдон. «Песня» была своего рода аналогом главе, и такое название объяснялось тем, что раньше, в царство устной традиции, эпические поэмы «пелись». В «Божественной Комедии» ровно сто песен, которые разделены на три части:
«Ад» 1–34;
«Чистилище» 1–33;
«Рай» 1–33.
Двадцать пятая песня «Рая», подумал Лэнгдон, жалея, что даже его отменная память не позволяет воспроизвести весь текст целиком. Какое там! Нам нужен экземпляр книги.
– Но это еще не все, – продолжал Лэнгдон. – Последними словами Игнацио, обращенными ко мне, были: «Врата для тебя открыты, но надо спешить». – Помолчав, Лэнгдон посмотрел на Сиенну. – Наверное, в Двадцать пятой песне есть указание на конкретное место во Флоренции. Судя по всему, с вратами.
Сиенна нахмурилась.
– Но в городе сотни ворот.
– Да, поэтому нам и нужно перечитать Двадцать пятую песню «Рая». – Лэнгдон просительно улыбнулся. – А вы, случайно, не знаете «Божественную Комедию» наизусть?
Сиенна посмотрела на него, как на сумасшедшего.
– Четырнадцать тысяч стихов на староитальянском, которые я читала в детстве? – Она покачала головой. – Это у вас отменная память, профессор, а я – самый обычный врач.
Они продолжили свой переход по доскам, и Лэнгдон с огорчением подумал, что даже после всего, что им пришлось пережить вместе, Сиенна предпочитает скрывать от него свои уникальные способности. Самый обычный врач? Лэнгдон усмехнулся. Скорее, самый скромный на свете, подумал он, вспомнив газетные вырезки о ее достижениях. К сожалению, знание наизусть одной из самых длинных поэм в истории в них не входило.
Следующие несколько досок они преодолели в молчании. Наконец впереди показалась знакомая конструкция. Смотровая площадка! Ненадежные мостки, по которым они передвигались, вели к куда более основательному сооружению с перилами. Если они попадут на площадку, то к выходу из чердачного помещения пройдут уже по оборудованному для туристов дощатому настилу. А оттуда, как помнил Лэнгдон, рукой подать до Лестницы герцога Афинского.
Приближаясь к смотровой площадке, Лэнгдон бросил взгляд на подвешенный под ними потолок. До сих пор все люнетты были одинаковыми по размеру, но полотно впереди намного превосходило все остальные.
«Апофеоз Козимо I».
Эта огромная круглая люнетта занимала на потолке Зала пятисот центральное место и являлась для Вазари самой значимой. Лэнгдон часто показывал студентам слайды с ее изображением, подчеркивая ее сходство с фреской «Апофеоз Вашингтона», украшавшей купол Капитолия, – скромное напоминание о том, что зарождавшаяся Америка позаимствовала у Италии не только идею республиканского устройства.
Однако сегодня он думал не о достоинствах полотна, а о том, как бы поскорее его миновать. Ускорив шаг, он чуть повернул голову, чтобы шепотом сообщить Сиенне, что они уже почти у цели.
И тут его правая нога соскользнула с середины доски, лодыжка подвернулась, и Лэнгдон, споткнувшись, засеменил вперед короткими шажками, отчаянно пытаясь восстановить равновесие.
Но было уже поздно.
Он сильно ударился коленями о доску и взмахнул руками, пытаясь ухватиться за поперечную балку. Фонарь полетел вниз и упал на полотно, поймавшее его, будто страховочная сетка. Лэнгдон отчаянно рванулся вперед и успел приземлиться на спасительную балку, но от прыжка доска сорвалась и, с грохотом пролетев восемь футов, упала на деревянную раму, в которую был заключен «Апофеоз Козимо I».
Звук от удара отозвался в чердачном помещении громким эхом. Лэнгдон в ужасе вскочил на ноги и обернулся, чтобы посмотреть на Сиенну.
В тусклом свете фонаря, еще продолжавшего гореть на полотне внизу, он увидел, что Сиенна стоит, как в западне, на предыдущей балке, не имея возможности перебраться к нему. Ее взгляд подтвердил то, что он и так уже знал: звук сорвавшейся доски наверняка их выдал.
Вайента вскинула взгляд к украшенному живописью потолку.
– Там под крышей гуляют крысы? – нервно пошутил турист с камерой, когда шум наверху затих.
Большие крысы, подумала Вайента, глядя на полотно в центре потолка. В щелях между рамами показались облачка пыли, и Вайента могла поклясться, что на полотне появился бугорок… как будто кто-то надавил на него с обратной стороны.
– Наверное, это полицейский уронил пистолет со смотровой площадки, – высказал предположение турист, тоже обративший внимание на появление бугорка. – Как вы думаете, что они ищут? Развели такую деятельность – с ума сойти!
– Со смотровой площадки? – переспросила Вайента. – А туда разве пускают?
– Конечно. – Турист махнул рукой в сторону входа в музей. – Там есть отдельная дверь, которая ведет в чердачное помещение. Там можно увидеть всю пространственную конструкцию Вазари. Это нечто!
Внезапно под сводами Зала пятисот эхом прокатился вопль Брюдера:
– Куда, черт возьми, они подевались?!
Крик раздался из-за забранного узорчатой перегородкой оконца под самым потолком слева. Значит, Брюдер находится в комнате за этим окошком. То есть этажом ниже потолка.
Вайента вновь перевела взгляд на бугорок на картине.
Крысы на чердаке, подумала она. Пытаются выбраться.
Поблагодарив туриста с камерой, она быстро направилась ко входу в музей. Дверь была закрыта, но полицейские постоянно заходили внутрь и выходили на улицу, так что вряд ли она заперта.
Чутье ее не подвело.
Глава 47
На площади в тени Лоджии Ланци мужчина средних лет с интересом наблюдал за царившей вокруг суматохой и сновавшими туда-сюда полицейскими. На нем были дорогие очки «Плюм Пари», шейный платок с «огуречным» узором, а в одном ухе посверкивала крошечная сережка.
Он вдруг снова поймал себя на том, что непроизвольно почесал шею. Вчера вечером у него появилась сыпь, и за ночь прыщики высыпали не только на шее, но и на подбородке, щеках и даже веках.
Мужчина бросил взгляд на свои ногти, заметил на них кровь и вытер платком, а заодно и промокнул содранные болячки.
Приведя себя в порядок, он перевел взгляд на два черных фургона, припаркованных у входа в палаццо. В том, который стоял ближе к нему, на заднем сиденье он увидел двоих – вооруженного мужчину в черном и редкой красоты женщину. Она была уже в годах, с серебристыми волосами и голубым амулетом на шее.