В наши дни церковь Данте стала местом паломничества людей, чье сердце разбито неразделенной любовью. В ней похоронена Беатриче, и к ее скромному надгробию приходят поклониться и почитатели Данте, и несчастные влюбленные.
Лэнгдон и Сиенна продолжили свой путь по Старому городу и направились к церкви. Улочки становились все уже, и пешеходы двигались не только по тротуару, но и по мостовой, а если вдруг появлялась редкая машина, пробиравшаяся сквозь толпу, то пешеходам приходилось жаться к стенам домов, чтобы пропустить ее.
– Церковь прямо за углом, – сообщил Лэнгдон, надеясь на помощь кого-нибудь из туристов.
Он знал, что их шансы найти доброго самаритянина резко повысились, когда Сиенна забрала у него парик и вернула ему пиджак. Теперь они обрели свой привычный облик: он – университетского профессора, а она – привлекательной молодой женщины, перестав выглядеть старым рокером и наголо обритой фанаткой панк-рока.
Снова став самим собой, Лэнгдон почувствовал облегчение. Оказавшись на совсем узкой улочке Престо, он с особым вниманием разглядывал двери домов, мимо которых они проходили. Найти вход в церковь всегда было трудно, потому что ее маленькое невзрачное здание, зажатое соседними домами, ничем не выделялось. Как ни странно, чтобы не пропустить его, надежнее было полагаться не на глаза… а на уши.
В церкви Святой Маргариты дей Черки часто устраивались концерты, а в свободные от них дни включали записи выступлений, чтобы посетители всегда могли насладиться музыкой.
И действительно, продвигаясь по улице, Лэнгдон слышал, как доносившаяся сначала издалека музыка звучала все громче, и вскоре они с Сиенной остановились перед ничем не примечательной дверью. Единственным свидетельством того, что они попали по адресу, была маленькая табличка со скромным указанием, что это церковь Данте и Беатриче, разительно отличавшаяся от яркого транспаранта на торце музея Данте.
Лэнгдон и Сиенна вступили в полумрак церкви, где оказалось гораздо прохладнее, да и музыка играла громче. Помещение было простым и строгим, причем существенно меньше, чем запомнилось Лэнгдону по предыдущему посещению. Немногочисленные туристы бродили по залу, что-то записывали в блокноты, тихо сидели на скамьях, слушая музыку, или разглядывали экспонаты.
За исключением украшавшего алтарь образа Мадонны кисти Нери ди Биччи, почти все предметы искусства, изначально составлявшие убранство часовни, были заменены на современные, связанные с Данте и Беатриче, ради которых большинство туристов сюда и заглядывает. На многих полотнах был изображен Данте, не сводящий глаз с Беатриче во время их первой встречи, когда любовь к ней, по его собственному признанию, безраздельно завладела его сердцем. Картины сильно различались по своему художественному достоинству, кое-какие, по мнению Лэнгдона, выглядели аляповато и были явно не к месту. На одном таком «произведении» знаменитый красный головной убор Данте был нарисован так, будто поэт украл его у Санта-Клауса. И все же тоскующий взор поэта, почти на всех полотнах устремленный на его музу, создавал в церкви атмосферу несчастной любви – любви неудовлетворенной, неразделенной и безнадежной.
Лэнгдон машинально бросил взгляд налево, где находилась скромная могила Беатриче Портинари. Посмотреть на нее, вернее, на предмет подле надгробия, он и заходил в эту церковь раньше.
Плетеная корзина.
Нынешним утром эта простая плетеная корзина стояла на своем обычном месте возле могилы Беатриче. И, как обычно, была доверху наполнена написанными от руки посланиями, адресованными самой Беатриче.
Беатриче Портинари стала своего рода святой покровительницей всех, кому не повезло в любви. По давней традиции, они складывали свои рукописные мольбы в корзину, надеясь, что она вмешается в их горькую судьбу, и тогда кого-то полюбят сильнее, кто-то просто найдет свою любовь, а кому-то она придаст силы смириться с потерей ушедшего в мир иной любимого человека.
Много лет назад Лэнгдон заходил сюда, когда работал над одной книгой по истории искусства. Работа шла со скрипом, и он оставил музе Данте записочку с просьбой не одарить его настоящей любовью, а дать хоть немного того вдохновения, которое позволило великому поэту создать свой шедевр.
Воспой во мне, о Муза, пусть глас твой моими устами звучит…
Первые строки гомеровской «Одиссеи», судя по всему, оказались действенной мольбой, и Лэнгдон втайне верил, что его обращение к Беатриче за божественным вдохновением и впрямь возымело действие, ибо по возвращении домой он написал книгу с необычайной легкостью.
– Scusate! Potete ascoltarmi tutti! – раздался вдруг громкий голос Сиенны. Извините. Минутку внимания!
Лэнгдон обернулся и увидел, что Сиенна обращается к находившимся в церкви туристам, которые с беспокойством переглядывались.
Одарив всех милой улыбкой, Сиенна спросила по-итальянски, нет ли у кого-нибудь с собой экземпляра «Божественной Комедии». Дождавшись лишь недоуменных взглядов и отрицательных покачиваний головой, она повторила свой вопрос на английском. Результат был тем же.
Пожилая женщина, подметавшая пол у алтаря, шикнула на Сиенну и приложила палец к губам, призывая к тишине.
Сиенна с хмурым видом повернулась к Лэнгдону, будто спрашивая, что теперь делать.
Вообще-то в планы Лэнгдона не входило столь бесцеремонное обращение ко всем посетителям церкви, однако результат оказался совсем не таким, как он рассчитывал. Во время его прежних посещений здесь было много туристов, листавших в этом тесном помещении «Божественную Комедию», чтобы погрузиться в мир переживаний Данте.
Но не сегодня.
Внимание Лэнгдона привлекла пожилая пара, сидевшая на передней скамье. Мужчина, уткнувшись подбородком в грудь, явно дремал. А женщина возле него не спала, и из-под седых волос у нее свисали белые проводки наушников.
А вот и проблеск надежды, подумал Лэнгдон, пробираясь к ним между рядами. Как он и рассчитывал, наушники были подключены к смартфону, лежавшему у нее на коленях. Почувствовав на себе взгляд, женщина подняла глаза и вынула наушники.
Лэнгдон понятия не имел, на каком языке она говорила, но повсеместное распространение смартфонов и планшетов породило слова, столь же понятные во всем мире, как значки, обозначавшие мужчин и женщин на дверях туалетов.
– Айфон? – поинтересовался он, постаравшись вложить в вопрос побольше восхищения.
Женщина, тут же просияв, гордо кивнула.
– Поразительно умная штука, – ответила она шепотом с британским акцентом. – Мне его подарил сын. Я слушаю свои электронные письма. Представляете – электронные письма?! Это маленькое сокровище их мне читает. С моим зрением это такая помощь!
– У меня тоже такой есть, – с улыбкой отозвался Лэнгдон, тихо, чтобы не разбудить ее мужа, присаживаясь рядом. – Вернее, был, а вчера я его где-то оставил.
– Какое несчастье! А вы не пробовали опцию «найди мой айфон»? Сын говорит…
– А я по своей глупости эту опцию так и не включил. – Лэнгдон застенчиво улыбнулся и, смущаясь, попросил: – Ради Бога, извините меня за бесцеремонность, но не могли бы вы одолжить мне свой буквально на минуту? Мне очень надо посмотреть кое-что в Сети. Вы бы очень сильно меня выручили.
– Ну конечно! – Она отсоединила наушники и протянула ему айфон. – Пожалуйста! Я вам так сочувствую!
Поблагодарив, Лэнгдон взял его в руки. Под ее причитания о том, какой это ужас – потерять такую замечательную вещь, Лэнгдон нашел страницу поиска и активировал голосовые команды. Потом, дождавшись сигнала, внятно произнес то, что требовалось найти:
– Данте, «Божественная Комедия», «Рай», Двадцать пятая песня.
Пожилая дама с изумлением наблюдала за ним, видимо, даже не подозревая, что есть и такая функция. Когда на маленьком экране стали появляться результаты поиска, Лэнгдон украдкой бросил взгляд на Сиенну, которая лениво просматривала рекламные брошюрки возле корзины с записками.
Недалеко от нее какой-то мужчина в шейном платке, опустившись на одно колено и склонив голову, усердно молился. Лэнгдон не видел его лица, но почувствовал жалость к этому одинокому человеку, который, наверное, потерял любимую и пришел сюда за утешением.
Затем он снова переключился на айфон и быстро отыскал ссылку на текст «Божественной Комедии», который был в открытом доступе. Когда на экране появились строчки из Двадцать пятой песни, он и сам невольно поразился, как далеко шагнули технологии. Пора и мне избавляться от предубеждения против электронных книг, подумал он. У них точно есть свои плюсы.
Пожилая дама начала проявлять беспокойство, намекая на высокую стоимость пользования Интернетом за рубежом. Лэнгдон понял, что времени у него мало, и переключил все внимание на экран.
Шрифт был мелкий, но в полумраке церкви разобрать текст оказалось нетрудно. Лэнгдон с удовольствием отметил, что случайно выбрал перевод покойного американского профессора Аллена Мандельбаума – современное толкование оригинального произведения. За блестящую работу, проделанную Мандельбаумом, президент Италии вручил ему высшую награду страны – орден Звезды итальянской солидарности. Хотя в художественном плане перевод и уступал свободной поэтической интерпретации Лонгфелло, но правдивое толкование оригинального текста делало его гораздо проще для понимания.
Сегодня точность для меня важнее красоты, подумал Лэнгдон, надеясь, что определение того места во Флоренции, где Игнацио спрятал маску Данте, не займет много времени.
На маленьком экране айфона умещалось всего несколько строчек, но Лэнгдон, едва начав читать, вспомнил, о чем идет речь в этом отрывке. В начале Двадцать пятой песни Данте говорит о самой «Божественной Комедии», о том, каких сил от него потребовало ее написание, и выражает надежду, что поэма поможет ему вернуться в любимую Флоренцию, откуда он был изгнан с волчьей жестокостью.