Едва он завернул за угол, как почувствовал острую боль в кадыке и поймал себя на том, что снова чешется.
Глава 55
Существует поверье, что при входе в баптистерий Сан-Джованни физически невозможно не посмотреть наверх. Лэнгдон, бывавший в крещальне не один раз, вновь ощутил мистическую силу, заставлявшую поднять взгляд к потолку.
Высоко над головой раскинулся восьмиугольный свод более восьмидесяти футов в поперечнике. Он мерцал и поблескивал, напоминая россыпь тлеющих углей. Полированная поверхность более миллиона крошечных смальтовых кусочков янтарно-золотистого цвета, вырезанных вручную из стекловидной глазури, отражала падающий на них под разным углом свет. Мозаичные картины, размещенные в шести концентрических кольцах, изображали сцены из Библии.
Эффект свечения верхней части помещения усиливался проникновением света сквозь круглое отверстие в куполе – совсем как в римском Пантеоне – и маленькие узкие оконца, утопленные в толще камня. Они фокусировали свет, чьи лучи, казалось, можно было даже потрогать: в полутемном помещении те походили на потолочные балки, положение которых, правда, все время менялось вслед за движением солнца.
Пройдя с Сиенной в глубь помещения, Лэнгдон поднял взгляд на легендарную потолочную мозаику – многоярусное изображение рая и ада, очень похожее на их описание в «Божественной Комедии».
Данте Алигьери видел это ребенком, подумал Лэнгдон. Вдохновение, ниспосланное свыше.
Он посмотрел на центральную фигуру мозаики высотой в двадцать семь футов, расположенную над главным алтарем. На ней был изображен Иисус Христос в момент Страшного суда над праведниками и грешниками. По его правую руку праведники получали вечное блаженство. А по левую руку грешники обрекались на вечные муки – их побивали камнями, поджаривали на крюках и пожирали разные твари.
За пытками надзирала огромная мозаичная фигура Сатаны, изображенного инфернальным чудовищем-людоедом. Каждый раз при взгляде на нее Лэнгдон невольно вздрагивал, а она еще семьсот с лишним лет назад взирала на маленького Данте Алигьери, приводя его в ужас и, в конечном итоге, вдохновив на красочное описание происходящего в последнем круге ада.
На пугающей мозаике был изображен рогатый дьявол, пожирающий человека с головы. Торчащие у него из пасти ноги несчастного напоминали о грешниках, наполовину зарытых вниз головой в восьмом круге Дантова ада.
Lo ’mperador del doloroso regno, подумал Лэнгдон, вспомнив строчки из творения Данте. Вот Люцифер, познавший наказанье.
Из ушей Сатаны выползали две огромные извивающиеся змеи, тоже пожиравшие грешников, отчего казалось, что у дьявола три головы, совсем как изобразил Данте в последней песне своего «Ада». Покопавшись в памяти, Лэнгдон вспомнил строчки Данте.
Одно лицо являлось впереди… а остальные два – по сторонам… Три пасти раскрывались, и каждым ртом он грешника терзал и зубы разом в трех теней вонзал.
Лэнгдон знал, что трехликость Сатаны не была случайной и имела символическое значение – она как бы уравновешивала единство и троичность Святой Троицы.
Глядя на мозаичное изображение дьявола, Лэнгдон пытался представить, какое впечатление оно оказывало на юного Данте, который год за годом посещал службы в этой церкви и молился под страшным взглядом Сатаны. Но в это утро профессору казалось, что Люцифер не спускал глаз с него самого.
Он быстро перевел взгляд на балкон второго этажа баптистерия – женщинам разрешалось наблюдать за совершением таинства крещения только оттуда, – а затем на гробницу антипапы Иоанна XXIII. Бронзовая позолоченная фигура на покоящемся на консолях саркофаге, казалось, парила в воздухе, невольно вызывая ассоциации с монахом-отшельником или каким-то хитрым трюком фокусника, демонстрирующего левитацию.
Наконец Лэнгдон опустил взгляд на нарядную мозаику мраморного пола, на котором, как считалось, нашли отражение средневековые представления об астрономии. Скользнув взглядом по сложным черно-белым узорам, он остановил его в центре помещения.
Вот оно это место, подумал он, зная, что именно тут крестили Данте Алигьери во второй половине тринадцатого века.
– «И смело у источника крещенья вторичного приму певца венок», – продекламировал Лэнгдон, и его голос разнесся гулким эхом. – Мы на месте.
Сиенна удивленно смотрела туда, куда показывал Лэнгдон.
– Но… тут же ничего нет.
– Это сейчас, – ответил Лэнгдон.
В центре мозаичного пола располагался большой красновато-коричневый восьмиугольник. Он выглядел явно чужеродным и нарушал изящный узор мозаичного пола. Казалось, он служил просто крышкой, которой закрыли дыру в полу, что полностью соответствовало действительности. Лэнгдон быстро объяснил, что первоначальная крестильная купель представляла собой большой восьмиугольный бассейн в самом центре помещения. Если современные купели обычно стоят на возвышении, то раньше они находились в достаточно глубоких бассейнах, и в них крещаемый мог окунуться с головой. Лэнгдон представил, какой крик поднимали дети от страха в этом каменном зале, когда их окунали в большой бассейн с ледяной водой, некогда находившийся посреди зала.
– Таинство крещения было холодным и пугающим, – продолжил Лэнгдон. – Настоящий обряд посвящения. Даже опасный. Рассказывают, что Данте однажды даже прыгнул в купель, чтобы спасти тонущего ребенка. Как бы то ни было, первоначальную купель заложили плитой в шестнадцатом веке.
Сиенна оглядывала помещение с заметным волнением.
– Но если купели Данте больше нет… где Игнацио спрятал маску?
Лэнгдон понимал, что ее тревожило. В этом огромном зале было много укромных мест – за колоннами, статуями, гробницей, в нишах, алтаре, не говоря уже о галерее наверху.
Излучая уверенность, профессор повернулся к двери, через которую они вошли.
– Мы начнем отсюда, – объявил он, показывая на участок справа от «Врат рая».
На приподнятой платформе за декоративной металлической оградой был установлен высокий шестиугольный постамент из резного мрамора, напоминавший небольшой алтарь или столик для службы. Своим утонченным изяществом резьба напоминала перламутровую камею. Мраморный постамент венчала плита из полированного дерева диаметром около трех футов.
Сиенна неуверенно последовала за Лэнгдоном, который поднялся по ступеням и прошел за металлическую ограду. Оказавшись рядом с постаментом, она внимательно посмотрела на него еще раз и удивленно охнула, поняв, что это такое.
Лэнгдон улыбнулся. Вот именно, это не алтарь и не столик. Полированная деревянная вершина оказалась крышкой, закрывавшей полую чашу.
– Крещальная купель? – спросила она.
Лэнгдон кивнул.
– Если бы Данте крестили сегодня, то это было бы здесь. – Не теряя времени, он сделал глубокий вдох и, дрожа от нетерпения, взялся за деревянную крышку, приготовившись ее снять.
Ухватившись за крышку покрепче, Лэнгдон сдвинул ее и осторожно положил на пол возле купели. Затем заглянул в темноту неширокого колодца и невольно вздрогнул при виде представшей перед его глазами зловещей картины. Из темноты на него смотрело мертвое лицо Данте Алигьери.
Глава 56
Ищите и обрящете.
Лэнгдон стоял у края купели, не в силах отвести глаз от бледно-желтой посмертной маски, испещренной морщинами и безучастно взиравшей на него невидящим взглядом. Крючковатый нос и выступающий вперед подбородок исключали ошибку.
Данте Алигьери.
Хотя от самого созерцания маски уже становилось жутковато, в том, как она располагалась в купели, было что-то неестественное. Лэнгдон не мог поверить своим глазам.
Маска что… парит в воздухе?
Лэнгдон наклонился, пытаясь разглядеть получше. Купель глубиной в несколько футов была скорее колодцем, чем мелким бассейном. Ее стены спускались в вертикальную емкость, заполненную водой. Удивительным было то, что маска, как по волшебству, не падала в воду, а будто висела в воздухе.
Наконец Лэнгдон сообразил, в чем дело. Посередине купели находился вертикальный штырь, который выступал из воды и заканчивался небольшим металлическим диском над ее поверхностью. Наверное, он служил украшением источника воды в купели, а может, местом, на которое сажали младенца при крещении. Сейчас же на нем лежала маска Алигьери на безопасном удалении от поверхности воды.
Лэнгдон и Сиенна стояли рядом и молча смотрели на изрезанное морщинами лицо Данте Алигьери. Маска была все в том же полиэтиленовом пакете, и казалось, будто поэта им задушили. На мгновение это лицо в окружении стен наполненного водой колодца всколыхнуло в памяти Лэнгдона воспоминания о собственном кошмаре, пережитом им в детстве, когда он точно так же в отчаянии смотрел вверх.
Прогнав эти воспоминания, он осторожно опустил руки вниз и взял маску за края, где должны были располагаться уши. Хотя по нынешним меркам лицо было небольшим, маска оказалась неожиданно тяжелой. Лэнгдон медленно вынул ее из купели и повернул так, чтобы им с Сиенной удобнее было ее рассмотреть.
Даже под пленкой лицо казалось удивительно живым. Сырой гипс снял точный отпечаток с каждой морщинки и неровности кожи на лице поэта. Если не считать старой трещинки чуть пониже середины маски, она сохранилась в идеальном состоянии.
– Переверните ее, – шепотом попросила Сиенна. – Давайте посмотрим, что на обороте.
Лэнгдон уже переворачивал маску. На записи с камер наблюдения было хорошо видно, что они с Игнацио обнаружили на ее обратной стороне нечто интересное. Причем настолько интересное, что они даже решились захватить артефакт с собой.
Соблюдая крайнюю осторожность, чтобы не уронить хрупкую маску, Лэнгдон переложил ее в правую руку лицом вниз. В отличие от шероховатой поверхности лицевой стороны маски, запечатлевшей множество морщин, ее задняя сторона была ровной и гладкой. Поскольку маска не предназначалась для того, чтобы ее носить, изнутри ее залили гипсом с целью прида