– Ничего, если я причалю у бара «Гарри»? – Он показал на ресторан, знаменитый изобретением коктейля «Беллини». – Оттуда до площади Святого Марка всего несколько минут ходьбы.
– Нет, доставь нас прямо до места, – распорядился Феррис, показывая на причалы на другой стороне лагуны.
Маурицио добродушно пожал плечами.
– Как скажете. Держитесь!
Двигатели взревели, катер рванулся навстречу волнам и вскоре вырулил на одну из трасс, проложенных буями. В кильватере морских лайнеров, похожих на плавучие многоэтажные дома, лодки прыгали будто обычные пробки от бутылок.
Лэнгдона удивило, что десятки гондол пересекали лагуну тем же путем. Их узкие корпуса – при длине почти в сорок футов и весе в полторы сотни фунтов – отличались удивительной устойчивостью на волнах. Каждой управлял гондольер в традиционной футболке в черную с белым поперечную полоску. Он уверенно стоял на возвышении в левой части кормы и греб одним веслом, закрепленным в уключине на правом борту. Даже при сильном волнении было видно, что каждая гондола непостижимым образом кренится на левый борт. В свое время Лэнгдон специально интересовался причиной и узнал, что эта особенность связана с асимметричным строением корпуса. На каждой гондоле он слегка загнут вправо – то есть в противоположную от гондольера сторону, – чтобы не позволять ей забирать влево из-за правосторонней гребли.
Маурицио с гордостью показал на одну из гондол, мимо которых они проплывали.
– Видите спереди металлический гребень? – спросил он, обернувшись и показывая на изящное украшение на носу лодки. – Это единственная металлическая деталь на гондоле. Она называется ferro di prua – железо на носу. Это – олицетворение Венеции!
Маурицио объяснил, что украшение на носу каждой венецианской гондолы имеет символический смысл. Изогнутая форма гребня символизирует Большой канал, шесть зубцов спереди – это шесть sestieri, или районов, Венеции, а продолговатое «лезвие» – стилизованное изображение головного убора венецианского дожа.
Снова дож, подумал Лэнгдон, мысленно вернувшись к цели их приезда. Пусть ищет дожа вероломного Венеции, что лошадей оставил без голов… да кости собирал незрячих.
Лэнгдон перевел взгляд на берег, где к воде подступал небольшой парк. Над деревьями, чьи кроны были хорошо видны на фоне безоблачного неба, возвышалась красная кирпичная колокольня собора Святого Марка, которую венчал шпиль с флюгером в виде золотого архангела Гавриила, взиравшего на город с головокружительной высоты в триста футов.
В городе, где из-за зыбкого грунта высотные здания не строились, эта высокая колокольня служила путеводной звездой всем, кто решался углубиться в лабиринт венецианских каналов и улочек. Потерявшемуся в городе туристу было достаточно просто поднять взгляд к небу, чтобы увидеть, в какой стороне находится площадь Святого Марка. Глядя на эту массивную башню, Лэнгдону и теперь с трудом верилось, что в 1902 году она рухнула, засыпав всю площадь кирпичом. Как ни удивительно, но единственной жертвой того обрушения стала только одна кошка.
Гости Венеции могут окунуться в неподражаемую атмосферу города в любом из потрясающих ее уголков, но любимым местом Лэнгдона всегда являлась Рива-дельи-Скьявони – широкая мощенная камнем набережная, которая была заложена в девятом веке на поднятых со дна илистых отложениях и тянулась от старого Арсенала к площади Святого Марка.
Набережная, заполненная уютными кафе, элегантными отелями и красивым домами, среди которых есть даже домовая церковь Антонио Вивальди, начинается от Арсенала – старинной венецианской корабельной верфи, где некогда воздух был пропитан ароматом кипящей древесной смолы, которой корабелы заделывали щели в корпусах судов. Считается, что посещение этой верфи вдохновило Данте Алигьери включить реки с кипящей смолой в набор пыток, ожидавших грешников в аду.
Скользнув взглядом по Рива-дельи-Скьявони вправо, Лэнгдон остановил его там, где набережная кончалась у самой кромки воды. Здесь, на южной оконечности площади Святого Марка, широкая набережная упирается в воду. Во времена расцвета Венеции это место гордо именовали «рубежом цивилизации».
Сегодня, как и в другие дни, на этом участке шириной в триста ярдов было пришвартовано не меньше ста черных гондол. Их металлические гребни мерно покачивались на фоне строений из белого мрамора по всему периметру площади.
Лэнгдону и сейчас казалось непостижимым, как этот крошечный город, по площади всего в два раза больше Центрального парка Нью-Йорка, смог вырасти из моря и превратиться в величайшую и богатейшую империю Запада.
Маурицио подвел катер ближе к берегу, и теперь стало видно, что на главной площади не протолкнуться от людей. Наполеон как-то назвал площадь Святого Марка самой красивой гостиной Европы, но, судя по толпе, приглашенных оказалось неизмеримо больше, чем позволяли ее размеры. Казалось, что площадь вот-вот погрузится на дно, не выдержав тяжести собравшихся на ней поклонников.
– Боже милостивый! – прошептала Сиенна, пораженная столпотворением.
Лэнгдон не понял, говорила ли она так от испуга, что Зобрист выбрал это место, чтобы выпустить чуму на волю… или оттого, что тот, возможно, в чем-то был прав, предупреждая об опасности перенаселения.
Венеция ежегодно принимала невероятное количество туристов – целую треть процента от всего населения планеты, что в 2000 году составило порядка двадцати миллионов человек. Поскольку с тех пор население Земли увеличилось на миллиард человек, количество туристов выросло еще на три миллиона в год. Подобно нашей планете, размеры Венеции не так велики, и наступит момент, когда она уже не сможет принять всех желающих, накормить их, убрать все отходы и предоставить всем ночлег.
Феррис стоял рядом, но смотрел не на берег, а в море и разглядывал все приближавшиеся суда.
– С вами все в порядке? – спросила Сиенна участливо.
Тот резко обернулся.
– Да… просто задумался. – Он перевел взгляд на Маурицио. – Пришвартуйся как можно ближе к собору.
– Нет проблем! – махнул рукой шкипер. – Пара минут!
Катер поравнялся с собором Святого Марка, и справа от него показался величественный Дворец дожей.
Являясь классическим примером венецианского готического стиля, дворец служил образцом сдержанной элегантности.
В нем нет никаких башенок и шпилей, характерных для французских или английских дворцов, и он был задуман как внушительное прямоугольное сооружение с максимальной полезной площадью для размещения многочисленного административного и вспомогательного персонала дожа.
Чтобы с моря массивное здание из белого известняка не выглядело тяжеловесным, оно было искусно украшено открытой аркадной галереей, ажурным балконом и отверстиями в форме четырехлистника. Геометрический узор из розового известняка по всему экстерьеру невольно вызывал у Лэнгдона ассоциации со зданиями архитектурно-паркового ансамбля Альгамбра в испанской Гранаде.
Когда катер подходил к причалу, Ферриса, казалось, встревожило скопление людей у входа во дворец. На мосту собралась большая толпа, и все смотрели в одну сторону, показывая друг другу на что-то в узком канале, разделявшем Дворец дожей на две части.
– На что они смотрят? – поинтересовался он, не скрывая тревоги.
– На Il Ponte dei Sospiri, – ответила Сиенна. – Знаменитый венецианский мост.
Лэнгдон перевел взгляд на канал, и его взору открылся красивейший мост из белоснежного известняка, украшенный скульптурными композициями и ажурной резьбой, который соединял два здания. Мост вздохов, подумал он, вспомнив «Маленький роман», один из своих самых любимых в отрочестве фильмов. В нем обыгрывалась легенда, что если юные влюбленные поцелуются на мосту под звон колоколов собора Святого Марка, то их чувство никогда не угаснет. Это романтическое восприятие Лэнгдон сохранил на всю жизнь, чему немало способствовал тот факт, что в фильме дебютировала четырнадцатилетняя Дайан Лэйн, в которую он по-юношески сразу влюбился без памяти… и с годами это чувство, может, и притупилось, но не угасло.
А спустя много лет Лэнгдон был шокирован, узнав, что своим названием Мост вздохов был обязан проявлению не любви, а печали. Как выяснилось, закрытый проход соединял Дворец дожей с тюрьмой, в которой томились и умирали заключенные, и их горестные крики через зарешеченные окна разносились по всему узкому каналу.
Лэнгдон однажды посетил эту тюрьму и с удивлением узнал, что самыми страшными камерами в ней были не те, что находились на нижнем этаже, который часто затапливался наводнениями, а те, что располагались напротив верхних этажей дворца. Их называли piombi, то есть «Свинцовой тюрьмой», из-за покрытой свинцовыми пластинами крыши, под которыми летом там было невыносимо жарко, а зимой жутко холодно. Великий любовник Казанова провел в Свинцовой тюрьме пятнадцать месяцев, куда его поместила инквизиция по обвинению в распутстве и шпионаже. Правда, ему удалось бежать, обманув тюремщика.
– Sta’ attento![37] – крикнул Маурицио отплывавшему гондольеру, направляя катер на только что освобожденное тем место. Причал находился возле отеля «Даниэли», всего в сотне ярдов от площади Святого Марка и Дворца дожей.
Маурицио набросил швартовочный конец на тумбу на пирсе и спрыгнул на причал так лихо, будто пробовался на роль в крутом боевике. Закрепив конец, он протянул руку и помог пассажирам сойти.
– Спасибо, – поблагодарил Лэнгдон, когда мускулистый итальянец буквально сдернул его с судна. За ним последовал Феррис, который выглядел задумчивым и то и дело поглядывал на море.
Последней на берег сошла Сиенна. Подхватив ее за талию, итальянский красавец осторожно поставил ее на землю и заглянул в глаза, будто предлагая оставить своих спутников и вернуться на борт, где она точно проведет время гораздо интереснее. Сиенна сделала вид, что ничего не заметила.
– Grazie, Маурицио, – небрежно бросила она и перевела взгляд на Дворец дожей.