Взгляд Лэнгдона сместился влево, окидывая набережную Скьявони вдоль кромки воды и остановившись на впечатляющем завершении этого пешеходного пути. На протяжении эпохи расцвета Венеции этот резкий переход гордо именовался «передовым краем цивилизации».
Ныне стометровая протяженность границы площади Св. Марка с морем была очерчена, как и всегда, не менее, чем сотней чёрных гондол, покачивающихся на привязи, их серповидные украшения поднимались и опускались на фоне мраморных построек вокруг площади.
Лэнгдону и сейчас казалось непостижимым, как этот крохотный город — размерами всего с два Центральных парка в Нью-Йорке — когда-то поднялся из моря и стал крупнейшей и богатейшей на западе империей.
Когда Маурицио подогнал лодку ближе, Лэнгдону стало видно, что главная городская площадь переполнена людьми. Наполеон когда-то окрестил площадь Св. Марка «европейской гостиной», и судя по всему, в этой «гостиной» шло мероприятие для слишком большого числа гостей. Вся площадь выглядела так, будто ещё немного, и она потонет от груза восхищённых посетителей.
— Боже мой, — прошептала Сиенна, глядя на толпы людей.
Лэнгдон точно не знал, почему это у неё вырвалось, то ли из страха, что Зобрист мог выбрать столь густонаселённое место для распространения чумы, то ли оттого, что она осознала весомость аргументов Зобриста об опасности перенаселения.
Венеция ежегодно принимала поразительное число туристов — по статистике, треть процента мирового населения — в 2000 году было порядка двухсот миллионов посетителей. При том, что с этого года население земли ежегодно росло на миллиард, город теперь стонал под тяжестью трёх миллионов гостей в год. Венеция, как и вся планета, имеет ограниченные размеры, и в какой-то момент больше не сможет ввозить достаточно продовольствия, избавляться от накоплений мусора, из-за нехватки спальных мест уже не сможет принимать всех желающих её посетить.
Феррис стоял поблизости, его взгляд был обращен не на материк, а к морю, он наблюдая за всеми прибывающими судами.
— С вами все в порядке? — спросила Сиенна, оглядывая его с любопытством.
Феррис резко обернулся.
— Да, все прекрасно… просто думаю. — Он посмотрел вперед и обратился к Маурицио: — Причальте как можно ближе к площади Св. Марка.
— Нет проблем! — Водитель махнул рукой. — Две минуты!
В то время как лимузин поравнялся с площадью Св. Марка, справа от них величественно возвышался Дворец Дожей, доминируя над береговой линией.
Являясь прекрасным примером готической архитектуры Венеции, дворец был образцом сдержанной элегантности. При полном отсутствии башен и шпилей, обычно ассоциирующихся с Францией или Англией, он был задуман как массивная прямоугольная призма, что обеспечивало максимально возможную величину внутренней площади для размещения основного правительства дожей и вспомогательного персонала.
Со стороны океана можно наблюдать огромную поверхность дворца из белого известняка, которая могла бы выглядеть более властно, если бы не приглушающий эффект, создаваемый портиками, колоннами, лоджиями и четырехлистными перфорациями. Геометрические узоры из розового известняка, украшающие весь экстерьер, заставили Лэнгдона вспомнить испанский дворец Альгамбра.
Когда лодка подплыла ближе к причалу, Феррис, казалось, забеспокоился от скопления людей перед дворцом. Плотная толпа собралась на мосту, все участники которой указывали вниз на узкий канал, разделяемый двумя частями Дворца Дожей.
— На что они уставились? — нервно потребовал Феррис.
— Il Ponte dei Sospiri[86], — ответила Сиенна. — Знаменитый мост в Венеции.
Лэнгдон посмотрел вниз на стеснённый водный проезд и увидел изящно отделанный крытый переход, по дуге соединяющий два здания. Мост Вздохов, подумал он, вспомнив один из любимых фильмов детства «Романтическое приключение», основанный на поверье, что если двое молодых влюблённых поцелуются под этим мостом на закате под звон колоколов собора Св. Марка, то они будут любить друг друга вечно. Эта глубоко романтичная фантазия осталась с Лэнгдоном навсегда. Конечно, не осталось боли от того, что в этом фильме снялась обожаемая им четырнадцатилетняя незнакомка по имени Дайэн Лейн, к которой у Лэнгдона тут же возникла мальчишеская влюблённость — влюблённость, которая, по правде сказать, у него так и не выветрилась.
Спустя много лет Лэнгдон с ужасом узнал, что Мост Воздыханий назван так не от вздохов страсти… а от вздохов несчастных. Оказалось, что закрытый переход служил для прохода между Дворцом дожей и дожеской тюрьмой, где заключённые чахли и умирали, и стоны от их мук эхом разносились через зарешеченные окна вдоль узкого канала.
Лэнгдон как-то раз посетил эту тюрьму и с удивлением узнал, что самыми страшными были не камеры на уровне воды, которые зачастую подтопляло, а те, что по соседству на верхнем этаже самого дворца, прозванные «пьомби»[87] — от покрытых свинцовыми плитками крыш — это делало их мучительно жаркими летом и до промерзания холодными зимой. Великий любовник Казанова однажды побывал затворником пьомби; обвинённый инквизицией в прелюбодеяниях и шпионаже, он выжил после пятнадцати месяцев заключения лишь потому, что бежал, обманув охранника.
— Sta’ attento![88] — крикнул Маурицио гондольеру, когда их катер проскользнул к месту причала, которое ещё только освобождала гондола. Место он присмотрел у отеля Даниэли, всего в сотне метров от площади Св. Марка и Дворца дожей.
Маурицио набросил канат на столб для швартовки и спрыгнул на берег, как будто он пробовался на роль в приключенческом фильме. Как только он закрепил лодку, он повернулся и протянул руку вниз внутрь лодки, предлагая помочь пассажирам выйти.
— Спасибо, — сказал Лэнгдон, поскольку мускулистый итальянец помог ему выйти на берег.
Феррис последовал за ним, он выглядел неопределенно отвлеченным и снова поглядывал в сторону моря.
Сиенна выгрузилась последней. Дьявольски красивый Маурицио поднял ее на берег, он посмотрел на нее глубоким и пристальным взглядом, подразумевающим, что она могла бы прекрасно провести время, если бы угробила своих двух компаньонов и осталась на борту с ним. Сиенна, казалось, не заметила.
— Grazie[89], Маурицио, — рассеянно сказала она, ее пристальный взгляд сосредоточился на близлежащем Дворце Дожей.
Затем, не замедляя шагов, она повела Лэнгдона и Ферриса в толпу.
Глава 70
Точно названный в честь одного из самых знаменитых путешественников в истории, международный аэропорт Марко Поло расположен в четырех милях к северу от площади Св. Марка на водах венецианской лагуны.
Благодаря роскоши частного путешествия по воздуху Элизабет Сински высадилась всего лишь на десять минут раньше и уже скользила через лагуну в футуристической черной моторной лодке — Дюбуа SR52 Черный дрозд — которую послал незнакомец, звонивший ранее.
Хозяин.
На Сински, которая просидела связанной на заднем сиденье фургона весь день, свежий воздух океана подействовал ободряюще. Она повернула лицо навстречу соленому ветру и распустила серебряную копну волос. Прошли почти два часа со времени ее последней инъекции, и она наконец почувствовала, что пришла в себя. Впервые с прошлой ночи, Элизабет Сински была сама собой.
Агент Брюдер сидел рядом с ней вместе с командой мужчин. Ни один из них не сказал ни слова. Если они и беспокоились по поводу этого необычного места сбора, то все равно знали, что их мнение никого не интересует; не они принимали решение.
Моторная лодка мчалась, и большой остров внезапно замаячил справа от них, его береговая линия была усеяна приземистыми кирпичными зданиями и дымовыми трубами. Мурано, поняла Элизабет, узнавая прославленные стекольные фабрики.
Не могу поверить, что вернулась, подумала она, испытывая острые муки печали. Замкнутый круг.
Когда-то, ещё учась в мединституте, она приезжала в Венецию с женихом, и они зашли в музей стекла Мурано. Там её жених высмотрел красивую фигурку ручной выдувки и простодушно заметил, что хочет повесить такую же когда-нибудь у колыбели их ребёнка. Переполненная чувством вины за то, что так долго хранила свою прискорбную тайну, Элизабет, наконец, откровенно рассказала ему об астме в детском возрасте и о злосчастном лечении глюкокортикоидами, которое разрушило её репродуктивную систему.
От её недостаточной честности или из-за её бесплодия охладело сердце молодого человека, Элизабет так и не узнала. Но неделей позже она покинула Венецию без обручального кольца.
Единственным напоминанием ей о той разбившей сердце поездке остался амулет из лазурита. Жезл Эскулапа был удачно выбран символом медицины — в данном случае медицина была с горьким привкусом — но с той поры она всегда его носила.
Мой драгоценный амулет, подумала она. Прощальный подарок от человека, который хотел, чтобы я родила ему детей.
В наше время венецианские острова не представляли для нее вообще никакой романтики, их изолированные деревни вызывали мысли не о любви, а о карантинных колониях, которые когда-то были основаны на них для обуздания Черной Смерти.
Поскольку моторная лодка «Черный дрозд» промчалась мимо острова Сан Пьетро, Элизабет поняла, что они направляются к массивной серой яхте, которая, казалось, была поставлена на якорь в глубоком канале и ожидала их прибытия.
Серое как пушечная бронза судно было похоже на нечто из американской военной программы о технике «стелс». Название на корме не давало никакой подсказки относительно того, что это было за судно.
«Мендасиум»?
Судно вырисовывалось все яснее и яснее, и скоро Сински увидела одинокую фигуру на задней палубе — маленький, сильно загорелый, одинокий человек наблюдал за ними в бинокль. Когда моторная лодка достигла открытой задней причальной площадки «Мендасиума», человек спустился по лестнице, чтобы поприветствовать их.