есовала подготовка бойцов. Все написанное было знакомо, и все же… Марк не был бы учителем, если бы не понял характер методики. Так готовят к выполнению конкретной задачи. Не обучение — натаскивание. Он смирился с этим.
За два следующих дня он закончил сборку лифта. Огромный металлический ящик стоял в цокольном этаже, прямо под его кабинетом. Если быть точным, он построил кабинет над местом сборки лифта.
Все было просто — зайти, закрыть двери и нажать на рычаг. Потом выйти. Лифт мог не стронуться с места, застрять посередине маршрута, но все прошло штатно. Марк стоял на верхнем ярусе пирамиды, находящейся на глубине пятьсот метров. Огромный зал, границ которого, как он уже знал, просто нет. Марк не почувствовал ни восторга, ни чувства удовлетворения — может быть, слишком тяжела оказалась работа, а может, дело в том, что он наконец нашёл то, что искал, и ещё одной встречи не будет.
Он часто ездил на этом лифте, по делу и просто так. Сделанный в точности по древним чертежам, механизм представлял собой настоящее произведение искусства. Марку нравился барельеф, изображающий женщину, напротив дверей — невысокая, худенькая, подстриженная под мальчика.
Он умер через полгода после того, как лифт впервые отправился по маршруту. Марк был одним из первых заболевших атипичным раком.
Глава 10
Смелость — всегда объяснение и никогда — причина.
Обычно к ходке готовились в три этапа. Сначала Антон продумывал план и излагал на бумаге. Потом его сутки держал у себя Влад, вероятно считая, что хороший план должен настояться, потому как что-либо исправлял Влад редко. Потом план получала Лена, вполглаза просматривала, сверяя по своей, ей одной понятной методе, и, несмотря на скорость, непременно находила две-три проблемные точки. Наконец план завершал круг, возвращаясь к Антону — на окончательный анализ.
На этот раз без Лены. Да и плана как такового не было. Точнее, был, но только до момента встречи с падшим. Дальше — сплошная импровизация. То, в чем Антон никогда не был силен.
Влад сделал все, что мог. Упаковал сумку Стрельцова всем полезным, что только нашёл в своих закромах. Фонарик американский неубиваемый, радиостанция японская всепогодная, спиртовка отечественная, простая как молоток, сухое горючее, аптечка спецназовская, фляга с ягодной настойкой какой-то особой бронебойной крепости.
Стрельцов впервые шёл в Москву для себя. Если бы у ходоков был кодекс, первым пунктом там стояло бы простое правило: никогда не ходить в Москву для себя и родных.
Нарушившие оставались в бывшей столице. Всегда. Не возвратиться мог любой — эти не возвращались гарантированно. Антон старался об этом не думать. Старался не вспоминать слова Воронина. Падший знал и ждал. Стрельцов старался не вспоминать глаза Воронина. В них не было зла. Только голод.
Падшему нельзя назначить встречу. Каждая ходка — риск не встретить вовсе никого, стучаться не в закрытые — в несуществующие двери. Антону везло. Он всего пару раз возвращался из ходки с пустыми руками. На этот раз его точно ждут. Вопрос в том, чтобы вернуться.
Ни Владу, ни Антону не хотелось даже думать о том, что сделает Лена, если узнает, что Стрельцов всё-таки собирается в Москву. Уходил тайком. Потому собирался в офисе — между сейфом и баром. Перебирал записи в наладоннике, оказалось их числом немерено, впору книгу издавать…
С первой ходки Антон старался записывать все. Когда повезло и что подвело. Пытался понять. Не смог. Нащупал только одно — нет мелочей, если что-то может навредить — это случится. Если бы Мэрфи побывал в Москве, его законы звучали бы так же, только финал в них был бы другой. Все заканчивалось бы до боли однообразно — смертью… Чаще мучительной.
А ещё в Москве иногда получалось слышать. Если поймать ритм, настроиться на Москву, можно услышать тонкие тихие голоса и дальше — идти так, чтобы не мешать. Однажды — или это только ему показалось — Антон смог сделать шаг настолько в ритм, настолько точно в такт, что и сам стал одним из этих голосов. Очнулся у ворот Периметра, не помнящий ничего после этого шага. Вспотевший до насквозь мокрого белья.
Это был один из двух случаев, когда Антон вернулся с пустыми руками. Не хватило сил вернуться в город. Не испугался — потерялся. Собирал себя по частям дома, снова решился на ходку только через месяц.
Казалось, где-то здесь, среди сотен заметок, должна быть главная — чтобы сыграть с Москвой хотя бы на равных.
— Антон?
Влад зашел как-то слегка боком, не поднимая головы. Когда он выходил, Антон не заметил, закопался в заметках… Большой Влад старался казаться незаметным и одновременно что-то сказать. Довольно трудная задача.
— Влад, все нормально?
— Да нет. Не нормально, но уже ничего не попишешь. Возьми.
В руках Влада был кожаный чехол, скрывающий довольно большую коробку.
— Пообещай, что не будешь держать зла. Обещай!
— А обычно держу?
— Антон, я тебя очень прошу!
— Обещаю.
Огромные руки Влада бережно сняли чехол с коробки. Под кожей оказался короб из матового пластика. Бережно, почти ласково разобравшись с защелкой, Влад вытащил ещё один чехол, на этот раз матерчатый. Антон уже приготовился к тому, что и в этом чехле окажется коробка, а в коробке ещё один чехол, но процесс вынимания завершился. Перед Антоном лежал чёрный пистолет-уродец, с длинной мушкой, без спусковой скобы и предохранителя. Примерно так выглядели пистолеты, самостоятельно выструганные из досок в далеком и не самом богатом детстве Антона.
— Гласе Ган. Стеклянный, а точнее, керамический пистолет. Ни один детектор не поймает, разве что сам засветишь. Одна обойма снаряжена, одна запасная. У меня больше нет, и уже не достать. Прости, что только сейчас. Простишь?
— Сколько эта штуковина стоит?
— Дорого. Вот я и жался.
— А сейчас чего?
— Сейчас это уже не бизнес. Сейчас — другое.
— А кобура есть?
— Имеется… Ещё. Антон, есть ведь и третий вариант.
— Никуда не идти?
— Об этом я как-то не подумал. Нет. Врата. Там же есть все.
— Влад, Врата — это просто легенда. Никто не знает, что там на самом деле. А вот на подходах — все достоверно, как устав караульной службы, — написано кровью. Знаешь, о Вратах даже нормальных записей нет.
— А какие есть? Если есть, значит, кто-то дошел?
— Кто-то вовремя испугался, отступил — в результате выжил и даже кое-чего записал. Места там веселые, ничего не повторяется. То лед, то пламя. Так что давай пока без этого варианта…
Антон, как и любой ходок, записи про Врата собирал. И они его не радовали. По всему получалось, что вся легенда нужна была только для того, чтобы уменьшить список сгинувших в Москве на тех немногих, которые якобы дошли до Врат и потом были замечены на тайских островах или на дискотеке в лондонском Сохо… Легенда-утешение, хотя… Антон тоже видел пару человек, линия судьбы которых должна была оборваться в казино на Новом Арбате, однако же своим глазам Антон верил. В Москве действительно было что-то ещё, кроме смерти. Скорее всего, что-то хуже женщины с косой.
Огромный Влад и тонкий Антон тихо присели на дорожку. Антон поднялся и вышел первым, не прощаясь и не оглядываясь. В подвал залетели брызги с улицы. Антон всегда уходил в дождь.
До Периметра Стрельцов добирался медленнее обычного. Не обгонял, шёл как прилежный выпускник автошколы. Чтобы без случайностей. Прошел досмотр, пистолет действительно оказался невидимкой. Наконец — Москва. Ворота бесшумно сомкнулись за спиной.
Сегодня в переулок Романова — всего-то час пешком. На этот раз без рикш — по-простому. Зато в кроссовках — не жмут, зато — несмотря на жару — в любимой кожаной куртке. Сумка через плечо. Важно было, чтобы все было как всегда. Хотя бы до офиса Воронина, падшего, у которого точно должно быть то, что нужно Антону. Потому что дальше — как всегда — не будет.
Кутузовский пока спит. Привычно. Оживет туристами ближе к полуночи, чтобы к рассвету снова уснуть. Не город — огромный клуб по самым странным интересам. Чёрные махины домов, кажется, почти не реагируют на солнце. Будто свет можно просто втягивать сквозь стены. Может, и можно.
Сегодня у стены Периметра как никогда людно. Наверное, людно — это не совсем то слово, но, когда на минном поле один человек, это уже людно. У Периметра трое — фактически толпа.
Антон знал отдельную породу ходоков, которые выходили за Периметр и тут же возвращались. В теории они могли записать на свой счет ходку. Они возвращались с главным призом — был в Москве, вернулся без потерь.
Для таких туристов к стене сталинской семиэтажки прилепился пластиковый короб кафе с нехитрым названием «На Кутузовском». Устраиваться прямо в здании хозяин не рискнул. Несмотря на то что здесь, у Периметра, годами все было мертво и пусто.
Антон ни разу не заглядывал в кафе и с трудом мог себе представить, чем таким можно заманить туда ходока. Точно не поесть и выпить. Пластиковые стены не оставляли простора для фантазии по поводу сервиса и особой атмосферы. Понятно, что хозяин приторговывает сувениркой, понятно, что в Сети полно восторженных отзывов — как же, выпил пива прямо в Москве. Двадцать метров от Периметра, но Москва же. И то, что здесь не останавливались автобусы официальных туров, тоже работало на имидж заведения. Но всё-таки что здесь делали профи? Это оставалось для Антона загадкой.
Сейчас три человека курили у входа, и это могло значить только одно: внутри уже было столько посетителей, что курящие и дым не помещались в одном месте.
Одного Антон знал. Нелучшее знакомство иногда становится вполне терпимым. Изя Корчевский — человек, который никогда не был приятным, но часто оказывался нужным. В неизменной кожаной жилетке, напяленной сверху на неизвестное количество футболок, человек-капуста с запахом, который мог заставить тосковать о противогазе даже в жару за тридцать. Вероятно, мысль о пользе утреннего душа затерялась где-то в бесконечных боях Корчевского за экономию воды и мыла. Как бы ходок, как бы торговец, вечно полусогнутый, будто его плечи оттягивает невидимый груз, обычно Изя держался в хабе. Скупал у ходоков артефакты за копейки, продавал за рубли и каким-то чудесным образом умудрялся вечно оставаться на стадии «ещё одна неудачная неделя — и я нищий».