— Не советую, — Изя никогда не здоровался и не прощался.
— Все так плохо?
— Пиво сегодня средней паршивости, как всегда, а ходить дальше не стоит.
— Ещё раз.
— Дворника видели, Антон, а ты знаешь, когда и зачем появляется Дворник.
В другой день Стрельцов скорее всего просто вернулся бы. В любом случае накатило бы под ложечкой — то ли страх, то ли просто тошнит. Не сегодня.
— Что-то конкретное?
— Конкретное? В последний раз через сутки после того, как его видели, полквартала ушло под землю на Воздвиженке. С этого его появления сутки ещё не прошли. Это до одури конкретно.
Обычно не возвращаются из Москвы либо новички, либо старожилы. С новичками все ясно, со старожилами — объяснимо. После двух-трёх десятков ходок приходит чувство уверенности. Привыкаешь. Говорят, нельзя к такому привыкнуть — зря. Привыкаешь не к Москве — привыкаешь к тому, что снова цел, снова беда прошла мимо. А потом ты просто не поднимаешься из метро или заворачиваешь за угол там, где заворачивать было нельзя… Москва ничему не верит, и Москва ничего не прощает.
Если особо не повезёт — можно попасть под Сдвиг. Когда вдруг улицы и площади приходят в движение, будто столица мечется в родовых схватках… Летом температура может скакнуть до минус пятидесяти, а может вялотекущую весну догнать до такого градуса, что снег испаряется, не успевая пройти жидкую стадию.
О таком думать нельзя, нельзя такое примерять на себя…
После Сдвига появляется Дворник. Ему все равно, кем ты был, почему для тебя все кончилось здесь… он просто прибирает, и снова поднимаются стены с глянцевыми окнами, асфальт затягивается, камни брусчатки укладываются собранными пазлами. Иногда все становится так же, как было раньше, иногда город пожирает целые кварталы, редко — выдавливает на поверхность то, чего здесь никогда не было… Или просто никто уже не помнит, что когда-то такое здесь тоже строили.
На форумах Дворник упоминался. Всегда в единственном числе, и всегда с большой буквы. Один из московских мифов. Правда, если Антон ничего не путал, обычно в качестве средства передвижения Дворника упоминался огромный чёрный конь. Вероятно, именно это обстоятельство заставляло большинство профессиональных ходоков не придавать значения этому персонажу.
Стрельцов вытащил наладонник, задал поиск в папке «Мусор», куда складывал недостоверное. Нашёл почти сразу. Не утешало, но и не пугало. Дворник числился нейтральным существом, которого видели немногие, и все издалека. Было довольно трудно поверить, что существует кто-то, кто, не являясь падшим, может так свободно передвигаться по городу. А может, это такая специальная порода безвредных падших. Может, даже полезных.
Само прозвище «Дворник» возникло из-за сапог, которые кому-то показались кирзачами, и фартука. И конечно, из-за того, что появлялся он все больше накануне Сдвигов, будто прикидывал объем предстоящей работы, и сразу после, когда нужно было все привести в порядок.
— Больше новостей никаких?
— Говорят, Шутник активизируется.
— Надо же, открыл ещё парочку борделей?
Изя вздохнул, по всему, тема борделей была ему желанна, но недоступна…
— Паломники валят. У Шутника их никогда особо не было, а тут…
— На Волхонку?
— Питается…
У каждого из шестерки первых падших, ждавших своего часа тысячелетиями, было своё место для паломников. У Купца — ГУМ, у Охотника — Патриаршие, у Мертвеца — Красная площадь, что ни разу не странно, у Доктора — Павелецкий, что, вероятно, тоже с чем-то связано. Своей Мекки не было только у Привратника. Фактически, кроме упоминаний другими падшими, ничто не указывало на то, что он вообще существует. Но если он есть, то находится он в одном месте — там, где все начиналось, в доме на Софиевской набережной, 26/1.
Запах Изи ослаб. Из кафе вышел турист — было понятно, что турист: новенький рюкзак, бейсболка из сувенирной лавки и, конечно, фотоаппарат из новых модных, с зумом до самого синего моря. Изя пошёл обработать свежее тело, авось удастся выжать копейку.
Это было кстати, кстати было и то, что Изя не только не здоровался, но и не прощался, иначе пришлось бы что-то объяснять. Понять, когда Изя врет, а когда нет, было нереально. Изя верил в то, что говорил. Ни один детектор лжи не помог бы. Так что Антон мог просто не верить, с вероятностью процентов в пятьдесят все будет хорошо — никаких Сдвигов, никаких Дворников.
Антон отлепился от стены кафешки, поправил ремень сумки. Когда Изя закончил с туристом и, спрятав деньги куда-то глубоко под бесконечными слоями своей одежки, оглянулся, Антон был уже слишком далеко, чтобы было смысл кричать ему вслед. Изя и не кричал. Изя Корчевский вдруг перестал горбиться и, выпрямившись, внимательно смотрел вслед Антону. Если бы Антон обернулся, он увидел бы, что Изя стоит по стойке смирно с естественностью, доступной лишь кадровым военным.
По логике, Антону надо было в метро — в подземке Дворника не видели никогда. Нырнуть под красную букву «М», вон светит — два шага и привет, синий вагончик… Но после прошлого раза Антон зарекся. Если бы идти было не час, а пять, Стрельцов все равно предпочел бы пешком. Один раз повезло выбраться, второго раза не будет.
Антон не хотел себе в этом признаваться, но то, что он был одним из самых успешных торговцев, объяснялось только одним. Он не боялся Москвы — он ей не доверял. Чувствовал на коже взгляд зверя, протянувшегося улицами, раскинувшегося площадями, вверх ударившего домами и башнями, вниз ушедшего эскалаторами, туннелями, колодцами. Ждал, когда потянется, — ответить ударом на удар не мог, оставалось только держать дистанцию.
Камень с крестом в начале Кутузовского. Все-таки это не дом — кусок скалы. Откуда бы? Ледник принес? Опустился на колени. Глупо — спиной к проспекту, только пока помогало — что-то же должно было помогать возвращаться?
Шорох — тихий-тихий — то ли есть, а то ли показалось. Кто-то другой, более смелый, вернее, не слишком умный, не обратил бы внимания. Кто-то другой, более решительный, бросился бы к стене Периметра. Антон — замер. Снова тихо, может, какая тварь мимо шла, может, просто ветер? Обычно рядом с Периметром все спокойно, только слово «обычно» трудно проговаривается в этом городе.
Шорох, шелест — на этот раз ближе. Рядом. Словно тень поднялась с земли. Встала и обрела плоть. Наверное, есть случаи, когда приметами стоит пренебречь. Сердце — предатель — колотит в грудину. Не дышать. Не моргать.
Чёрные шины не катились — стелились по асфальту. Будто создавали их с дорогой единым целым и лишь со временем отделили подвижное от неподвижного. Литые диски в человеческий рост, не машина — кабина, подвешенная между тремя колесами, — два спереди, одно, поменьше, сзади. Водитель — сделанный в том же цехе. За два метра ростом, перетек из кабины на землю, уперся сапогами на толстой подошве в брусчатку. Чёрные кожаные штаны, переливающийся от темно-синего до серебристого фартук на голое тело. Бледная кожа, лысый череп. Руки — сплошные жилы под тонкой кожей. Для гармонии не хватало татуировок и мощного пирсинга. И глаза. Неправильные. Такие пригодились бы восточной принцессе — с поволокой, огромные карие капли — кажется, сейчас заплачет — вытекут, останутся мертвыми пустые глазницы.
Антон так и смотрел не мигая, как водитель трицикла приближается к нему с видом энтомолога, обнаружившего редкую, при этом особо ядовитую разновидность какой-нибудь тропической осы.
Антон уже не старался быть неподвижным, он не смог бы шевельнуться, даже если бы захотел, правда, и водитель старательно держал дистанцию, перемещаясь по дуге, в фокусе которой был Стрельцов.
Наверное, это были слова. Слишком низко, глухо, слишком медленно, чтобы понять. Антон даже не успел попытаться, когда гигант вышел из своего экипажа, подошёл к Стрельцову, который все так же не мог шевельнуться… и ударил. Раскрытой ладонью в грудь, так, что по всему телу дрожь. Боли не было. Было чувство, что с ним сделали что-то неправильное, искривили, сдвинули. Так бывает, когда заскакивает сустав, и пусть ничего не болит, невыносимо хочется дернуть рукой, поставить сустав на место.
Гигант уже поднялся в кабину и бесшумно двинул — в сторону центра. Не торопясь, а и десяти секунд не прошло — точка в конце проспекта.
Антон опустился на камни мостовой. Рядом лежал булыжник, вывороченный сапогом водителя трицикла. Намеки нужно понимать. До Антона наконец-то дошло, что именно ему сказал водитель. Это было странно. Как проявившийся негатив, так же отчетливо Антон осознал смысл фразы, которую минуту назад не пытался запомнить, да и не мог понять. «Дворник тебе поможет».
Ну да, кто же ещё? Дворник. На этот раз Изя не соврал.
Повернуть назад. Только отдышаться, встать и — до ворот Периметра рукой подать. Сейчас, как же! Стрельцов тяжело встал, выдохнул, поправил сумку на ремне и шагнул в сторону центра. Не потому, что смел, и не потому, что упрям. Стрельцов разучился жить без своей Елены. Ему было плохо, когда он просто пытался себе представить, как это — без неё? Так привыкают к тому, что утром светает, так больно, если скажут — дальше только ночь. Антон просто хотел, чтобы не было больно. Больше ничего.
Стрельцов свернул во дворы. Это Дворник может ездить по Кутузовскому, Антон рисковать не будет. Пусть пока ещё не видно машин, пусть и рано, он по проверенному маршруту — дворами, мимо поросшей красным мхом трансформаторной будки, по берегу Ловчего озера. На самом деле, какое оно озеро — так, вечная лужа на прогнувшемся асфальте. Пусть в Москве не бывало совсем уж жарко, но и того, что бывало, должно было хватить, чтобы осушить озеро глубиной в пару сантиметров. Должно было, но не хватало, вероятно, нужно было что-то помощнее солнца для такой работы.
Ещё комары. Не кусаются, вьются в воздухе — прямо перед глазами, пытаются сбить с пути.
Убогая тропинка между озером и будкой, чуть правее в сторону — красный мох вопьется, никакая ткань не убережет — взрежет, вгрызется и не отпустит. Чуть левее — озеро, на то и ловчее, выбросит волну — и откуда возьмется на такой глубине, — затопит, сшибет с ног, не выпустит, затянет на своё дно — захлебнешься в столовой ложке дворовой воды. И не останется ничего — ни одежды, ни костей, так же будут слегка дрожать волоски мха, так же время от времени пробегать рябь по поверхности.