Антон не задал себе вопрос, почему хваленые таманцы ничего не успели. Стрельцову было неинтересно, что за тварь стала его телохранителем, — было достаточно того, что он снова двигается в нужном направлении.
Стрельцов прижал к себе Парыпина, удерживая генерала и почти не напрягаясь, двигался вперёд. Щит получился достаточно большим, пусть и неповоротливым. В другое время и в другом месте все могло получиться. К несчастью для Антона, таманцы были слишком хороши, чтобы играть с ним в заложника. Парыпин хрипел, наверное, хотел что-то сказать. Довольно трудно говорить, когда воротник кителя впивается в горло удушающим и болевым одновременно. Хрипел генерал недолго — Антон не услышал выстрела, просто генерал вдруг замолчал и стал заметно тяжелее. Тело не умеет выбирать, не умеет жертвовать частью ради целого. Простреленные таманцами ноги генерала, подогнувшись, сработали выбитой из-под ног табуреткой. Если генерал только потерял сознание, в этом не было заслуги ни Антона, ни таманцев.
Стрельцов не читал устав московского гарнизона, но провел не одну ночь, читая комментарии в Сети, — информации о таманцах было довольно мало, и в основном касалась она того, чем они вооружены, точнее сказать, какое оружие держали на виду, и статистики убитых, пытавшихся прорваться сквозь Периметр без их ведома. О том, что они кого-то брали в плен, не было ни слова.
Туша генерала уже была на полу, пальцы стрелков уже двигали спусковые крючки, пули начинали полет.
От тюрьмы Периметра до Питера, до Свечного переулка, было все те же шестьсот пятьдесят километров. Расстояние между артефактом и Леной — не изменилось. С тем же успехом он мог все так же оставаться в шкафу у падшего. Те два-три шага, которые Стрельцов успеет сделать, прежде чем ляжет решетом, ничего не решат.
Конечно, он пригнулся, он бросился вперёд, одновременно пытаясь вжаться в стену, будто можно не попасть с расстояния в три метра. Антон летел вперёд, сжимая в руке Глас Гане, рядом вытянулась струной его змея.
Если бы Антон мог видеть сквозь забрало шлема противника — он бы увидел, что таманец удивился. Пуля только начинала своё движение по короткому туннелю ствола, когда Стрельцов неумелым тычком в грудь опрокинул бойца и, не останавливаясь, бросился к следующему. На этот раз голод взял своё, Антону было достаточно одного касания, его пальцы ударили в кадык и на мгновение задержались, чтобы продлить контакт. Когда пуля наконец добралась до открытого пространства, чтобы бесславно расплющиться в бетоне потолка, змея убила ещё одного таманца.
Антон двигался, каким-то чудом не теряя направления, выбираясь из лабиринта коридоров внутренней тюрьмы Периметра. Он убил ещё троих, прежде чем путь оказался свободен. Змея тоже не осталась без дела: два таманца так и не поняли, что с ними произошло, — только чёрный сполох перед глазами… Стрельцов так и не воспользовался пистолетом. Боль все ещё пульсировала, голоду хотелось ещё.
До выхода оставалось метров пять и бронированная дверь. Открытая. Такая должна внушать спокойствие — все, что может быть не так, любая угроза остается снаружи. Закрыл — живи спокойно. Из-за такой выйти — маленький подвиг. За ней — дворик перед воротами. Собаки, пулеметы, бьющие не по цели — по площади, и непременно что-то ещё, что-то, чего нельзя увидеть, десятки раз проходя этот дворик по дороге в Москву и возвращаясь обратно.
Антон проверил карманы — оберег в промасленной бумаге на месте, таманцы то ли не знали, то ли не торопились его забрать. Ключи от «хонды» на месте. Бумажник — рядом. Пистолет. Было бы неплохо обнаружить у себя связку гранат и небольшой танк. На пару минут его брони должно было бы хватить, а там, глядишь, и Периметр кончится. Таманцы не вели наземных боевых действий за пределами своей территории.
Антон вернулся за трупом — последним, до которого дотянулся. Чувствовал, что за ним следят, пусть даже камер не видно. Видны они только в старых фильмах.
Труп таманца стал дважды трупом ещё до того, как Антон выбросил тело таманца в пространство внутреннего дворика. Чудом не стал трупом сам — снайперы били на уровне от метра до полутора от земли: пригибайся не пригибайся, разве что на брюхе ползи. Вероятно, чтобы «уж наверняка», к общему веселью присоединились крупнокалиберные пулеметы. Будет очень трудно отделить бетонную крошку от плоти.
Таманцы не впечатлились своими потерями и настойчиво пытались донести до Стрельцова обнадеживающую мысль: выходи, больно не будет, умрешь быстро. Пройдет ещё несколько минут, прежде чем гарнизон подгонит что-нибудь тяжелое и способное насквозь продырявить бетон и броню, которые пока спасали Антона. Вероятно, командовать будет какой-нибудь полковник, которому уже вечером предстоит стать генералом.
Нужно уметь разбивать проблему на части. Пока все в куче — не решить. У Антона получалось как-то уж совсем плохо — и украл зря, и Ленку не спасти, и самому сдохнуть. Развернул сверток, хоть посмотреть на оберег — за что умирать придется?
Чёрный, блестящий — кажется обсидиан, а может, просто кусок черного гранита, если присмотреться, кажется, что изгибы-изломы камня складываются в лик… Повернешь — и нет его, ещё раз повернешь — уже не лицо — глаз, впадина зрачка, черное на черном. Отверстие для шнурка не просверлено — выплавлено. Шнурок — короткий, чтобы оберег не висел — лежал на шее наростом.
Антон Стрельцов все решил. Все придумал. Надел оберег. Обертку спрятал в карман, если повезёт, ещё пригодится. Змея, словно читая его мысли, скрутилась снова вокруг шеи — тоже приготовилась. Антон отошел от дверей — недалеко, для разбега, с разбега проще не думать и не бояться.
Пулеметы закашляли в своем убийственном бронхите, снайперы тщетно пытались поймать размазавшийся силуэт в линзе прицела, Антон уже должен был умереть, снова оказавшись в одном месте и в одно время с предметами несовместимыми с жизнью.
Антон все ещё двигался, кожаная куртка все ещё оставалась целехонькой, Стрельцов сделал ещё один шаг, когда круг диаметром в три метра расцвел уродливым цветком локального минного поля. Антон ждал чего-то такого, не ждал, что сможет это «что-то» пережить.
Наверное, это и есть худший кошмар убийцы — выстрелил, попал, а жертва даже не догадывается, что, по всем расчетам, просто обязана уже умереть, — и знай себе живет.
Наверное, не спас бы и оберег, если бы он попытался выйти за Периметр в сторону от Москвы, но Антон рвался обратно.
Даже «Крыло ангела» не спасло бы, если бы он рискнул преодолеть все два километра минных полей и автоматических орудий в сторону Кубинки.
Ворота задержали на секунду — перелез-перелетел, подставляя спину всему, что только может стрелять. Спрыгнул. Прислонился к стене Периметра, медленно сполз на мостовую.
Воздух звенел тяжелым эхом десятков выстрелов. Остывал. Таманцы не решались стрелять в человека, покинувшего пределы Периметра. Если бы он шёл из Москвы — другое дело.
Куртку придется менять, потертость потертостью, дыры уже перебор. Ещё было бы неплохо сменить тело. Тело было согласно для начала хотя бы перестать двигаться. Антон немеющими руками снял оберег, тщательно завернул в лоскут промасленной бумаги, спрятал в карман.
Стрельцов дышал. Жадно, не веря, что в его жизни ещё остались вдохи и выдохи. Стрельцову хотелось себя ощупать, было страшно, потому что он знал: даже оберег девятого уровня не мог его спасти. По-настоящему страшно было не потому, что тело выпускало кровь, будто где-то в теле открыли кран. Кровопотеря была чем-то просто странным и будто бы не с ним. Было жутко, что он не чувствовал ничего, кроме усталости. И вся жизнь все никак не хотела пронестись перед внутренним взором. Ему хотелось бы понимать, кто, собственно, такой этот Антон Стрельцов? Кем надо быть, чтобы уцелеть в схватке с падшим, сминать металл и обгонять пулю? Кто на это способен?
Человек, который увидел бы в этот момент Стрельцова, лежавшего у стены Периметра, вряд ли пришёл бы на помощь. Не потому, что Москва, и не потому, что люди такие. Нет смысла спасать человека с такой кровопотерей. По счастью, тот, кто увидел Антона, не был человеком.
Глава 15
Инструкция — это попытка заставить многих повторить уже сделанное кем-то одним, причем не самым умным.
Расстояние в подземелье обманчиво. Кривому казалось, что до зелёной точки идти и идти, но через несколько десятков шагов точка превратилась в пятно, ещё через десяток — в огромную палатку.
— Добро пожаловать в Иоаннинский приют.
Директор стоял перед дверьми совершенно человеческих размеров непонятно как сделанных. Если чертеж и был, то он легко мог быть заменен опытом и глазомером столяра средней руки.
За первыми дверями — вешалка, дальше полупрозрачные двери. За ними видны люди в комбинезонах, масках, перчатках. Камень закончился. На смену камню пришёл пластик — внизу, вверху и по бокам.
— Одевайтесь, — Ефим Маркович уже натягивал комбез прямо на кофту, — увидишь много знакомого.
Николай в нерешительности застыл.
— Хочешь, подожди нас здесь.
Кривой догадался, что смутило Николая. Комбинезон давал, в определенном смысле, мало возможностей. Две кобуры хорошо помещались под пиджаком, как их разместить в комбинезоне, да ещё так, чтобы в случае чего достать вовремя — оставалось для телохранителя загадкой. Повесить сверху?
— Даже не думай, — ответил директор на незаданный вопрос.
С трудно скрываемым сожалением Николай аккуратно повесил кобуру на вешалку, поправил, будто боялся, что пистолеты могут помяться. И натянул комбинезон.
Директор остановился у дверей:
— Вы оба люди взрослые, и всё-таки. Ничего не трогать, держаться за мной, смотреть можно, но тоже осторожно!
— Все так опасно?
— Опасны вы, Мишенька. Пойдём…
Чудны дела твои. Мише Кривому показалось, что он попал в детство, на один из уроков труда: тот же запах разогретого металла, свежей деревянной стружки и правильный звук резца, крепко взявшегося за деталь. Мешали маски и комбинезоны, белые тонкие перчатки и свет — слишком яркий для мастерской.