Когда-то Миша Кривой заночевал в музее. Получилось это неожиданно — Кривому было двенадцать, с одеждой у него, как и все годы до приюта, дело обстояло плохо, а с постоянным местом для ночевки — ещё хуже. Той ночью Миша выбрал первое же окно, которое ему удалось открыть. Внутри он на ощупь добрался до комнаты, в которой было тепло. Ему даже удалось нащупать нечто напоминавшее кровать. Утром он обнаружил, что заночевал в музее Арктики и Антарктики, прямо посреди экспозиции, демонстрирующей быт народов Севера. Несмотря на то что желудок просто умолял его выбираться из заброшенного здания, он ещё долго бродил по залам и читал таблички.
Сейчас он увидел нечто похожее. Станки, заготовки из дерева разных пород и металлов и… экспонаты — ведь только экспонаты снабжают табличками. И только экспонаты имеет смысл хранить так бережно, зашив каждый в кокон из прозрачного пластика.
— Это музей или…
— Это мастерская, Миша.
— А там?
Там была ещё одна дверь, на этот раз совершенно непрозрачная и по внешнему виду настолько непроходимая, насколько вообще может быть непроходимой дверь. Утопленная в стене с двумя замочными скважинами, прорезанными на одном уровне — ближе к левой и правой стороне полотна.
Кривой давно не нарушал закон, но замочные скважины привлекали его внимание всегда.
— Два замка?
— Да. Это, в каком-то смысле, наше казначейство, а заодно и крыша.
— За двумя замками.
— Там и глазок есть.
Кривой подошёл ближе. Глазок был не в дверях, а в стене и на самом деле представлял собой небольшой монитор. Понятнее не стало. Штука, которую он рассматривал, действительно выглядела знакомо. Около двух метров в высоту, из золотистого металла, чуть больше метра в диаметре — урезанный конус, по внешней грани которого проходит спираль под небольшим углом к основанию… Конус медленно поворачивался и странно рябил… Михаил сосредоточился, как учили в приюте, — отбросить все раздражающее — он мысленно стал менять цвет, размер…
— Узнал?
— Я такого точно не видел, но почему-то узнаю…
— Представь себе картинку.
— То есть?
— Не объем — фотографию и рисунок. Живьем ты точно такого не видел…
Нужные слова были сказаны, Кривой вспомнил:
— Вавилонская башня.
— Точно.
— И зачем она здесь?
— Что ты помнишь, Миша, про Вавилонскую башню?
Михаил, наконец, приспособился к специфическому освещению картинки на мониторе и стал различать не только конус, но и несколько коротко стриженых ребят рядом с ним.
— Что с этим монитором?
— Монитор нормальный, башня искажает любой сигнал. Ничего не поделаешь.
— Поэтому рябит? И что там ребята наши делают?
— Работают. Ты не задавался вопросом, откуда у меня деньги? Эта штуковина тоже стоила немало.
— Спонсоры.
— Ага. Десять тысяч рублей в год и пара тонн круп. Если бы я надеялся на спонсоров и благотворительность…
— У вас богатые родственники, и все вовремя умерли.
— Это ближе. А кроме денег, у меня ещё полковник Матушкин на побегушках, а это стоит либо очень больших денег, либо чего-то, что за деньги не купишь.
— Я догадливый, ловлю с полуслова: все это благодаря этой дуре. Вы превращаете свинец в золото.
— Практически.
— А если без шуток?
— Вообще без шуток.
— Её вы тоже по чертежам делали, как Лифт?
— По формулам.
— И что она умеет? Кроме превращения одной чушки в другую?
— Рябит башня, потому что сверху на неё постоянно льется, скажем так, очень хорошо очищенная вода. При желании её можно назвать святой.
— С чего бы это?
— Сырье — вода из реки Иордан. Потом обработка строго по инструкциям. Я тебе говорил, мы выполняем все буквально.
— А живой воды у вас нет?
— Только святая. Кстати, очень хорошо дезинфицирует, даже слишком. Тут один умник решил её попробовать.
— Жив?
— Да. А вот вся его кишечная флора вымерла. Год в чувство приводили.
— Опасная штука…
— Не то слово, — директор внимательно смотрел на Кривого, словно ждал, когда тот снова попытается сострить. Не дождался. — По легенде, после Всемирного потопа люди говорили на одном языке, пока не попытались построить Вавилонскую башню, которая должна была соединить землю и небо, Бог эту попытку пресек довольно любопытным способом — просто подарив людям вместо одного языка — тысячу. В результате вместо башни люди получили вавилонское столпотворение…
— Это я знаю.
— Замечательно. Если верить нашим источникам, это и есть один из вариантов Вавилонской башни.
— Небольшая.
— Быть может, та, легендарная, была больше — неважно. Суть в том, что здесь миф вывернул все наизнанку. На самом деле то, что ты видишь на мониторе, — это универсальный переводчик. Воспитанники, которые работают с ней, выполняют заказ военного ведомства, ты же понимаешь, что раскодировка — это тоже в своем роде перевод. Скорее всего, в предании изначально говорилось не о том, что у человечества был один язык, а о том, что существовал универсальный переводчик и было не так уж важно, кто на каком языке разговаривает, а вот, когда его сломали, случилась беда.
— И башня, соединяющая землю и небо, — совсем ни при чем.
— Скорее всего, при чем. Люди, понимающие друг друга, могут добраться и до неба. Вероятно, это нравилось не всем. Мы вот тоже раньше жили в одной большой стране и говорили на одном языке, — Ефим Маркович остановился. Чувствовалось, что на тему большой страны он может говорить долго, но сейчас не время, да и слушатель не тот. — Короче, нам платят за расшифровки.
— А кроме военных, больше никому ничего не интересно?
— Военные не только платят, но и защищают. Мы предоставляем ценные услуги, но такое особое отношение ровно до того момента, пока они уверены, что без нас эта система работать не будет.
— А это так?
— Это так. Жаль только, что интересы у военных весьма ограниченные. Правда, ронго-ронго мы раскусили.
— Что-что?
— Газеты надо читать! Ронго-ронго — язык аборигенов острова Пасхи. Теперь, при желании конечно, на нём можно писать. Сохранившиеся семьдесят табличек мы расшифровали, только радости это нам не прибавило.
— Все так грустно?
— Ага, шестьдесят девять долговых расписок и одна опись имущества. Никаких упоминаний статуй или что там ещё обычно ищут на острове Пасхи. Пошли, покажу кое-что другое…
Кривому стоило немалых усилий оторвать взгляд от монитора — то ли ему показалось, то ли на самом деле прямо на его глазах золотой цвет башни отступал перед серебряным.
— А из чего она? Золото?
— Родий. В семь раз дороже золота. Ещё вопросы?
— Один. Вы меня потом не того? А то я как-то уж слишком много знаю.
— Ага. Уже и тазик с цементом готов. А этим, — директор кивнул на людей в костюмах, — вырвать языки? Миша, рано или поздно, конечно же, кто-то проговорится. Вопрос в том — насколько поздно. Это классическая задачка — о том, чтобы все сделать вовремя. Надо соблюдать несколько правил. Первое — не будь интересен для чужаков. Второе — будь им понятен — и это, Миша, совсем не одно и то же. Третье, и главное — работать на тебя должно быть интереснее, комфортнее и безопаснее, чем красть у тебя же. И четвертое, самое трудное, — твои партнеры, твоя команда — каждый — должен придерживаться тех же трёх правил.
— Все довольно просто.
— Чего уж проще… Идешь?
Пройдя лабораторию насквозь, они вышли через точно такую же дверь, как и та, через которую вошли. Снова небольшой тамбур, и они опять в мире камня. Ефим Маркович снял комбинезон, Миша и Николай последовали его примеру. Первый раз Миша увидел что-то похожее на эмоции в глазах телохранителя. Это была тоска по оставленной кобуре.
У дверей их ждал небольшой желтый электрокар.
— Никогда бы не поверил, что в подвале нашего приюта будет ездить автобус. Сколько проезд?
— Для своих — бесплатно.
— Я поведу?
Езда по идеальному полу, без препятствий и ограничений скорости, напомнила Кривому компьютерную игрушку для самых маленьких: знай себе дави на газ, только руль не выворачивай, чтобы с трассы не улететь. Здесь улететь было некуда, если директор не врал, а на памяти Михаила Ефим Маркович не обманывал никогда, ехать тут можно было в любую сторону с одинаковыми шансами заснуть за рулем.
Маленькая машинка оказалась на удивление шустрой. Электрокары Кривому водить доводилось, этот явно был какой-то отдельной резвой породы.
— Тормозим… — Мише оставалось только подчиниться, впереди разгорались огни то ли стройки, то ли съемочной площадки. Миша лихо вывернул, остановившись у одной из осветительных мачт.
— Чем удивите?
— Ты был в лаборатории, а здесь наш сборочный цех и полигон по совместительству…
Лампы на мачтах сияли в полный накал, но полностью рассеять сумрак подземелья не могли. Глаза щурились и все равно тосковали по свету.
Когда Кривой немного привык, он наконец смог оценить то, на что была направлена мощь прожекторов.
Человек восемь с помощью лебедки пытались вставить товар, доставленный Кривым, в, казалось бы, совершенно хаотическое нагромождение огромных шестеренок, каких-то червячных механизмов, прутьев, колесиков… Кривой аж присвистнул — по крайней мере треть деталей этого сумасшествия была сделана из золота, а ведь весь механизм занимал объем куба с ребром около трёх метров. Если это действительно золото, его должно хватить на пенсионный фонд средней страны.
Вслед за директором Кривой взобрался на леса, окружавшие этот инженерный кошмар.
Внутри механизма, в дыре, которая, судя по виду, образовалось просто потому, что кто-то бахнул по сооружению сверху огромной кувалдой, висело нечто вроде гондолы, соединенной с остальным механизмом несколькими дугами все того же металла. Мише подумалось, что иначе, чем гондолой, он не мог назвать этот стеклянный пузырь, внутри которого видно кресло и какие-то рычаги. Кресло было, судя по всему, из того же набора, что и Лифт. Чтобы забраться на него, не помешала бы стремянка.