— В чем подвох?
— Никакого подвоха — плата. За все нужно платить, господин Стрельцов. Вы сдаетесь, не пытаетесь больше вредить нам, и все будет так, как я сказал.
— А что потом? — Тот, кто Влада не знал, решил бы, что он дико напуган и вот-вот ему станет совсем плохо, судя по дрожащему голосу. А кто знал, тот заметил бы, что предохранитель Влад снял, чего ж не снять, если гость сам предложил, а то, что голос дрожит, так это не от страха, а от хорошего такого предчувствия драки.
— Если я дам обещание падшим, то не выполнить его уже не смогу, ведь так? — Антону было смешно: он должен обещать не вредить тем, к кому и подойти-то осмелится не каждый.
— Так. — Кажется, Купец изобразил что-то вроде сочувствия.
— А на самом деле ты им пообещаешь, а они уже спокойно сделают с тобой то, что захотят, а мы знаем, чего всегда хотят падшие, — Влад говорил, а сам представлял, что сейчас произойдет, за исключением того, что не мог Купец прийти просто так, без прикрытия, — никак в это не верилось.
— Я… — Закончить фразу Антон не успел.
Влад открыл огонь прежде, чем Стрельцов успел что-то пообещать. В автоматическом режиме — одним чохом — опустошил магазин, следующий вставил в долю секунды и уже выдавал короткие очереди, одновременно шаг за шагом отходя от того, что секунды назад было Купцом. Фигура падшего оплыла, выстрелы уходили в него, как камни в воду, в месте попадания — быстро зарастающая воронка, и волны расходятся от неё по всему телу. Напоследок, уже на выходе из комнаты, Влад расщедрился на выстрел из подствольного гранатомета.
Антону показалось, что граната взорвалась сантиметрах в трёх от него, — несколько секунд он не видел, не слышал и различал только нестерпимый запах гари. Запах не исчез, но к Антону вернулись зрение и слух — вокруг снова были развалины, и отсутствие стула под пятой точкой больно сказалось на копчике Стрельцова. Никаких намеков на кабинет Купца, как и на самого падшего.
— Ты убил его?
— Не думаю. Огневой мощи не хватило. Просто мы закончили переговоры.
— Зачем? Я услышал именно то, что хотел.
— Странно, да? С чего бы это падшим стало так важно выполнить твоё желание? Сам Купец уговаривает тебя. Кто ты такой, чтобы стать таким важным? Антон, ты сам понимаешь, что происходит?
— Ты поэтому стрелять начал? От непонимания происходящего? — Стрельцов поднялся, высунулся из окна — вокруг было тихо, чего в Москве не услышать — так это звуков полицейской сирены.
— Все, что тебе могут предложить падшие, — это зло. Сделка с падшими — зло заведомое. Просто сейчас ты ещё не знаешь, в чем именно оно заключается… Заодно вот испытал автомат на падшем, давно мечтал.
Антон смотрел на Влада, будто сквозь его кожу просвечивал кто-то другой, совершенно ему незнакомый.
— «Крыло ангела» — это тоже сделка с падшим, может, выбросить? — Ответа Антон не ждал. — У твоего коллеги такой же мачете, как у тебя?
— Джунглевый нож — точно такой. У него ещё и автомат есть.
— Возьмём все, но стреляешь ты, — Антон взвесил в руке мачете, прокрутил. Вообще, с ножом так не работают, как-то неправильно выглядело, но чувствовалось, что железо ему по руке.
— Что-то не припомню за тобой тяги к холодному оружию, что ты делаешь?
— Знаешь, Влад, мы с тобой знаем друг друга бог знает сколько, ты помнишь, что я рос в приюте?
— Помню.
— А в каком?
— Не помню.
— Иоаннинский приют. У директора была особая методика работы с трудными подростками. Медитации, восточные единоборства и фехтование.
— Единоборства?
— Да, но с единоборствами у меня никогда хорошо не было. И директор это тоже заметил. Медитации… До последнего времени мне казалось, что это такое безвредное и бесполезное баловство… неважно. А вот фехтование — это у меня отлично получалось. Только клинки были другие, палаш — представляешь себе?
— Типа морской шпаги.
— Двусторонняя заточка, и он тяжелее, шпага — это всё-таки больше для красоты. От мачете палаш тоже далеко, но кое-что я смогу.
— Главное, чтобы этого «кое-чего» нам хватило…
Глава 32
Бьют в одну точку, обычно не из-за упорства, а из-за нехватки средств.
В кабинете директора не было портрета президента. Обходился фотографией отца на столе. Традиционных снимков жены, детей тоже не наблюдалось. Ефим Маркович был последним в своем роду, без шансов на продолжение. Когда-то давно Мария сказала ему, что Марк был романтиком. Директор романтиком не был. Он делал то, что велел его отец, а отец хотел, чтобы было сделано все, о чем просит Мария. Сейчас, впервые после смерти отца, он сомневался в сделанном. Одно дело верить, и другое — видеть. Верить было легче. Единственным человеком, кому он мог сказать все, был Миша Кривой. Мария могла слушать, но никогда не отвечала.
— За всю историю тайных и явных школ, монастырей и сект дальше баек о том, что кто-то что-то видел, дело не шло. А ведь мы знаем учения, которым сотни лет, школы, в которых обучены тысячи адептов, и что на выходе? — Директор тяжко вздохнул и обессиленно опустился в кресло.
— Но… — Кривой однажды сам видел, как Макс из старшей группы парил над землёй, точнее, почти не касался пола целую минуту, зависнув сантиметрах в трёх над паркетом спортзала, он помнил, как к ним приезжал учитель из Вьетнама и в одном спарринге уложил трёх учеников, так и не коснувшись их, будто его рука была на самом деле длиннее на пару метров. — Кое-что всё-таки есть…
— Есть. Миша, я тоже ничего не забыл. Человек после десятка лет ученичества, после месяцев изнурительных практик в состоянии на несколько минут оторваться от земли — и уже никогда не сможет это повторить! Осваивает сложнейшую технику рукопашного боя, которая никогда не пригодится ему в реальной жизни. Кто-то сможет неимоверными усилиями один раз из десяти дать верное предсказание. То же самое можно повторить, просто бросая монетку. Тебе не кажется, Мишенька, что тут что-то не так?
Их отношения стали другими. Кривой почти физически чувствовал, как его собеседник заставлял себя не ревновать. До сих пор Мария была главной семейной легендой господина директора. Теперь Ефиму Марковичу приходилось привыкать к новому статусу — то ли радоваться появлению ещё одного посвященного, то ли грустить о потере собственной уникальности.
— Но вы же сами все годы учебы повторяли: важно — преодолеть границы.
— Говорил.
— Тогда зачем?
— Зачем?
Директору не сиделось на месте, он встал и начал нарезать круги по комнате, Кривому оставалось только крутить вслед головой:
— Представь себе глухого на концерте симфонической музыки. Причем не просто глухого, а какого-нибудь жителя экзотического острова, где не слышит все население. Что он видит, что понимает? Итак, в зале гаснет свет, музыканты замирают, ожидая взмаха дирижерской палочки.
Дирижер — вот ради кого, видимо, все и собираются — он выходит последним, его приветствуют в начале и провожают аплодисментами в конце. Все сидят, он стоит — он лидер, доминант. И что делает дирижер? Размахивает руками. Конечно, глухой островитянин догадывается, что это не все, конечно, за всем этим есть некий смысл, он уверен, что, если научиться делать то же, откроется какое-то новое знание, то самое, которое и превращает дирижера в такую значимую фигуру… А теперь представим себе, что этот островитянин в точности выучил каждый жест дирижера. Его руки окрепнут. Его чувства обострятся. Но приблизится ли он даже на шаг к музыке? Ты меня понимаешь?
— Пока нет…
— Мы все — племя глухих. Когда-то мы подсмотрели, а может, нам специально что-то показали — что-то, для чего, вполне возможно, у нас даже нет органов чувств. А мы все пытаемся выполнить правильные движения. Иногда у меня такое чувство, что по-настоящему серьезные практики вообще придуманы не для людей. А для кого-то, у кого есть… не знаю, лишняя кость, третий глаз… Это как телевизор без электричества — хорошая вещь, но, пока не воткнешь вилку в розетку, бесполезно нажимать на любые кнопки.
— Зачем тогда? — Кривому хотелось не просто переспросить. Трудно так запросто выбросить из своей жизни сотни часов медитаций, тренировок, постов… Особенно трудно, когда о том, что все это было ни к чему, говорит тебе именно тот человек, который и заставлял через них пройти.
— Дисциплина. Для такого количества подростков и детей с не самыми лучшими исходными данными — это идеально. Очень трудно заниматься глупостями, когда ноет каждая мышца.
— И это всё?
— Ты знаешь, что нет. Пусть немного, но моя программа улучшала каждого из вас.
— Ну да, если долго размахивать руками, можно накачать бицепсы…
— И трицепсы. А ещё три удара, которые каждый из вас может исполнить ночью, спьяну, не открывая глаз. Три удара — единственный приём из всей программы, на котором настояла Мария.
— Она знала.
— Они, — директор остановился перед фотографией отца, — Марк называл их Третьими. И никогда не доверял им.
— А Марии?
— Это не доверие. Ты-то должен понимать, — о чем директор не мог знать, так это о гостинице. Или всё-таки знал? — Они всегда знали о падших и готовились к их появлению. Доверять им? Спроси у тех, кто был в ту ночь в Москве. Никакого доверия. Если вдруг захочется довериться, вспомни — больше десяти миллионов человек пропали за одну ночь.
Это наши правители не придумали ничего, кроме того, как швырять бомбы, стоит спутнику засечь новый выброс, и, рано или поздно, они что-то проморгают. А Третьи способны решить вопрос.
— Окончательное решение вопроса?
— Смешно. Ты помнишь, как ты дрался с падшим?
— Не особо.
— Я с вами, конечно, в кафе не был, но не думаю, что ты вдруг как-то кардинально поменял стиль. С точки зрения спортивного фехтования, ты действуешь ужасающе. Стойка на полусогнутых, того гляди, ноги не успеют за корпусом, руки работают отдельно, но все получилось.