Мария взялась за конец его шарфа и, не выпуская его из рук, обошла вокруг.
— Ты заключил сделку. Глупец. Ты всё-таки был в Москве и влип. Как они тебя поймали?
— На выходе, у самого Периметра.
— Конечно. Когда ты уже совершенно расслабился. Ты же ничего не знал про таманцев! Пей. Выбора у тебя все равно нет. Лучше яд. Когда они обещали оберег? Нет? Кто его должен тебе передать?
— Ты не поняла, — Абигор выдернул шарф из рук Марии. — Не будет никакого оберега. Я купил год жизни. Когда умираешь, это кажется так… щедро.
— Сколько осталось?
— Семьдесят два дня. Но, судя по тому, как я себя чувствую, я не дотяну до обещанного срока и буду только рад. Но дело не только в этом. Я не уверен, я действительно не уверен, что машина должна быть запущена. Никто не знает, как она подействует.
— Я выбираю между известным злом и неизвестностью. Выбор не такой трудный. Если ничего не делать, рано или поздно будет не только Москва. В следующий раз, когда падшие захватят какой-нибудь небольшой городок, кто-то просто не отдаст приказ об уничтожении. Кто-то, кто тоже заключил сделку.
— Ты чудесно выглядишь.
— О да!..
— Как всегда, нашелся прекрасный принц, который тебя спас?
— Принцесса. Пей, я хочу это видеть.
— Секунду, — Абигор вытащил из глубин своих одежек чековую книжку. — С прошлым подарком я промахнулся, но этот ты выбрала сама, — его подпись была четкой, сложной — практически произведение искусства. Положил ручку и залпом выпил бокал:
— Ещё свидимся.
Хозяин лавки не сразу понял, что с ним случилось. Почему он дремлет в кресле, когда в конторе его давным-давно ждет клиент? Клиента он не застал. Только чек на нужную сумму и удивительной красоты бокал из горного хрусталя. Хозяин проверил двери — контора была закрыта изнутри. Было тревожно, но этот клиент не в первый раз его удивлял. Зато его чеки всегда с охотой обналичивали. Чего ещё желать?
Глава 37
Демократия — самый надежный способ гарантировать победу сильнейшему.
Влад тихо радовался. Отодвинуть огромный, казалось, вросший в пол шкаф — тяжёлая, но такая понятная работа. Навалиться, сдвинуть, ещё немного, ещё сантиметр. И с каждым сантиметром жизнь становится все лучше. В силу телосложения, от Антона толку было меньше. К тому же, в отличие от Влада, он не ждал ничего хорошего по ту сторону дверей. Теперь он знал, как вернуться, но это не значило, что Москва готова его отпустить.
По ту сторону дверей тоже шла работа. Ожидание — труд, который не каждому под силу. Но этим ребятам было по плечу очень многое — создания падших не умели скучать, зато хорошо умели выполнять приказы. Собственно, в своем нынешнем состоянии только это они и умели.
Дверь открылась легко. Будто кто-то заботился о том, что если уж шкаф внутри комнаты сдвинут, то дальше все должно идти как по маслу.
Выходить из тьмы на свет — удовольствие для мирного времени. Люстра в холле — как-то раньше Антону не приходило в голову, что это не просто нечто сияющее сверху только для красоты. Сейчас сотни лампочек не светили — жгли. Лозинский и Стрельцов — две чёрные тени — идеальные мишени. В них не могли не стрелять.
Никакого везения. Скорость. Даже в идеальную мишень трудно попасть, если она достаточно быстро перемещается. Влад получил пулю в бедро — в мышцу, и его «московский патронташ» опустел. Антон словил в правый бок — навылет. Несмертельно. Сейчас они оказались наверху той самой лестницы, по которой никак не могли подняться. От убийц их отделял угол стены, за которой они успели укрыться, и колонна, которая, конечно, могла бы чему-то помешать, если бы её диаметр был чуть толще ствола хилой карликовой березки.
Охотники не торопились убивать свою добычу. Рисковать им ни к чему, а времени у них хоть отбавляй.
— А я думал, что хуже уже не будет…
— Конечно, будет, — Антон был полон оптимизма: — Чем дольше живешь, тем больше вариантов. И потом… когда бы мы ещё послушали вальс?
Это был Штраус — раз-два-три, раз-два-три… Стрельцов и Лозинский исполнили свой выход из-за такта, на счет четыре.
Это только кажется, что ритм начинается, только когда дирижер берет в руки палочку. Просто надо уметь услышать. Мгновением раньше, мгновением позже — и ритм Антона и Влада совпал бы с ритмом маленьких свинцовых предметов, перемещающихся в пространстве со скоростью порядка семисот метров в секунду.
Небольшой сбой ритма — и они оказались в бальном зале. Не самая толстая дверь — ни разу не броня, обычное дерево. Дверной замок, который представлял собой гораздо большую ценность в качестве антиквариата, нежели приспособления, которое должно кого-то остановить.
— Оставить или вытащить? — Антон держал в руках ключ, на который закрыл дверь, — большой, бронзовый, если такой уронить с высоты в пару метров — вполне можно проломить череп.
— Как ты думаешь, надолго ли этих ребят задержит полтора сантиметра дерева? — Влад, тяжело дыша, осматривал зал: — Спорим, они не будут пользоваться отмычкой?
Бальный зал — идеальный квадрат, колонны, бархатные шторы, пуфики — просто целая стая пуфиков. И ни одного окна. Идеально, если не хочешь обращать внимание на время суток. Штрауса сменил Шопен, но ни музыкантов, ни танцоров по-прежнему было не видать. Довольно странное чувство: закрой глаза — и ты прямо посреди бала, открой — пустая комната без окон.
— И что дальше? — Влад обстучал стены. — Никогда не любил дискотек.
— Ну теперь им придется войти.
— Ага, а мы типа в засаде. Наверное, поэтому они не торопятся — боятся. У меня классная аптечка, надеялся, что не понадобится. Помнится, там были неплохие стимуляторы.
Выстрелы в двери оказались не то чтобы неожиданными. Неожиданным оказалось то, что двери все были на месте, то есть они все ещё были.
— Это нормально?
— Влад, мы во Вратах, тут иногда случаются странные вещи.
— Ну да, лестницы плохо реагируют на удар мачете…
— А двери сопротивляются автоматическому оружию. Посмотри, что там у меня, сильно задело, пока наши гости не нашли ключ под половицей.
Двери снова тряхнуло. С тем же успехом.
— Упорные.
— Ага, они о нас так же думают. Если местные пуфики такие же бронебойные, как двери…
Лёгкий, на грани слуха звук, металл о металл — поворот ключа в замке — не дал Антону договорить.
— Понеслась, — вздохнул Влад и приготовился стрелять.
Двери открывались со скоростью только-только тронувшегося поезда, а может, так только казалось: слишком хорошо Антон знал, что произойдет, когда это движение закончится. Семь выстрелов. И ещё три. Тишина. Казалось, что убийцы начали стрелять друг в друга. Или в кого-то?
Дверь открылась. Когда дверное полотно вылетает, вырывая с мясом петли, это тоже в каком-то смысле открытие.
Влад не выстрелил. Существо, стоявшее в проеме, не пыталось зайти в зал. Для этого ему пришлось бы сделать нечто большее, чем просто вынести двери. Пришлось бы заняться стенами.
В руке у великана детской игрушкой смотрелся Гласе Ган.
— Хороший, но всё-таки не для меня, — низкий, почти на грани человеческого восприятия голос Дворника заставлял напрягать слух, чтобы понимать, что он говорит.
— Зачем ты здесь? — Владу подумалось, что на месте Антона, он бы не спрашивал, он бы усердно благодарил. — Я думал, ты вне игры.
— Я рядом. И мне захотелось уравнять шансы. Если это игра.
Глава 38
Самый красивый замок, самая величественная крепость — всего лишь попытка спастись.
Лифт шёл вниз. Если двери закрыты и рычаг установлен на отметке нижнего этажа, пусть о движении можно только догадываться, — этот механизм работал без сбоев всегда.
Николай у дверей, будто здесь что-то могло угрожать клиенту. Мария и директор — у задней стенки, между ними и телохранителем — Елена, ноги на ширине плеч, точнее, на ширине таких плеч, какими они были бы, если бы она всю жизнь занималась академической греблей. Она все ждала, когда Лифт тронется. Новичок. Этот Лифт двигался бесшумно и так плавно, что единственным свидетельством его движения становился вид за дверьми, когда они открывались, — совсем не тот, какой был несколько минут назад.
Ефим невольно скользнул взглядом по гравировке на стенке лифта.
— Я всегда хотел спросить… — Ефим мог не продолжать. Мария тоже смотрела на стенку Лифта, на которой была изображена женщина удивительно похожая на неё.
— Нет. Это не я.
— Но…
— Мы обе, она, — Мария бережно коснулась рисунка, — и я сделаны по одному образцу.
— Сделаны? — В интонации директора прозвучало столько и разочарования, и обиды, что любая другая женщина предпочла бы оказаться в паре километров от него. Но не Мария.
— Никаких шестеренок и чипов, но сделаны. Все мы — Третьи — сделаны.
— Для чего?
— Мы можем то, чего не могут боги.
— И что же это? — Створки распахнулись, но директор не торопился выходить — он хотел получить ответы хотя бы сейчас.
— Мы живем вечно, а боги всегда умирают…
— Боги?
— Мне кажется, правильно называть наших создателей именно так.
«Тот самый день» приходит всегда обыкновенно. Ожидания заканчиваются, испаряясь в мелочах. У директора развязался шнурок на ботинке, и он, кряхтя, присел, чтобы завязать его, — точно так же, как и в любой другой день.
Они молча шли к лаборатории, как ни странно, молча прошли её насквозь, и, только уже садясь в электромобиль, директор не выдержал:
— А что потом? Когда мы все сделаем?
— Будет что-то ещё. Всегда случается что-то ещё.
Желудок Ефима дал знать о себе. Объяснение было самое простое, ничего необычного. Всегда, когда директор боялся, у него начинал болеть живот. Причем страх Ефима Марковича был узконаправленным: его не пугала перестрелка во дворе приюта или женщина, годящаяся в бабушки египетским пирамидам. Напрягался он, когда вдруг понимал, что завтрашний день не то чтобы висит на волоске, а просто в железобетонном фундаменте появилась трещина размером с тот самый волосок.