Наконец старшему одной из групп, Реду, это опостылело по самое не хочу. Зная, где можно подождать своих, он направился туда. И вот сейчас шесть человек стояли под козырьком одного из домов в небольшом переулке, потягивая сигареты и передавая по кругу флягу с «борщовкой», припасенную одним из солдат.
— Ох и странные же эти типы, да, старшой?
— И не говори. Мне вообще не по себе, когда они мимо топают.
— У вас кто ходит? У нас какой-то здоровущий хрен с огнеметом и узкоглазый вроде как. Это в одной группе. Вторые тоже не алё. Толстая такая хрень с пулемётом и дерганый тип с ним.
— У нас вроде как их старшой. И ещё двое каких-то: один длинный как жердь, а напарник его — с-т-р-а-а-а-н-н-ы-ы-ы-й. Так и кажется, что ходит и принюхивается…
— Во-во. А нам с ними, спрашивается, зачем шляться?
— Точно, им за это бабки платить будут, а нам за просто так шею подставлять?
— Мож, здесь и простоим, а, мужики?
— Доложат Грифу…
— Да ладно!
— Ну, да, мы ж им не сватья, не братья…
— Вот и я про то же.
— Эхе-хе, придется щас назад идти.
— Не говори. Как говорицца — от заката и до упора.
— Вот оно мне зачем? Я своей бабе говорю — поехали к Камню…
— И чё ты там делать будешь?
— Да на завод какой-нибудь пойду работать.
— Ой, не смеши, а? Зарекалась, грю, свинья говно не жрать…
— Чё?
— Через плечо, грю. Куда ты от легких денег пойдешь, а? На завод?
— Да ну тебя, Еж.
— Бздну, а не «да ну». Так что, господин капрал, извольте прогуляться.
— Во-во, никуда нам теперь и не деться.
— Не, ну можно попробовать, канешн…
— И дом бросить, какой-никакой… Чё это?!!
— Где?
— Да вон там, вон… АААА!!!
— Братцы, не выдавайте, куда вы?!!
— Давай авт… ААААААА!!! Глык…
Стрельба практически и не началась. Дал осечку единственный пистолет-пулемёт, что был у патрульных.
Приземистые и гибкие серые фигуры моментально оказались среди испуганных, орущих людей. В слабом свете замелькали длинные худые лапы, когтями разрывающие кожу нагрудников, ткань, плоть. Стена одного из домов украсилась темными брызгами. Крик, захлебывающийся бульканьем разорванных в клочья трахей и артерий.
Серые фигуры осторожно переступают через валяющиеся тела длинными сильными ногами, изломанными в суставах. Одна тварь наклоняется над тем, кто побежал первым.
Патрульный ещё жив, несмотря на то что острые когти пропороли ему бок и в лохмотья разодрали шею. Из разорванных сосудов толчками выходит кровь, он хрипит, пытается дотянуться до оружия, когда видит, как над ним наклоняется темный силуэт. Но основные артерии не повреждены, и Ред все ещё жив. На свою беду.
Тёмные провалы глаз. Зрачки вертикальные. Нос сплюснут, широкие ноздри со свистом втягивают воздух. Пахнущий его, Реда, кровью. Ребра под темной кожей выпирают, длинные, до колен, руки задевают асфальт, когда тварь нагибается ниже, скребут по нему черными изогнутыми когтями. Ред не понимает, почему он рассматривает все это, вместо того чтобы попытаться достать оружие, но глаза твари затягивают, даже в темноте. В голове звучит еле слышный голос, который что-то бормочет. Что именно? Что? Ну почему, почему он ещё не умер? ПОЧЕМУ-У-У?!!
Лицо или морда? Какая теперь разница? Губы слабеющего патрульного тихо шепчут что-то. Из-за чёрных узких губ, из-за двух рядов высоких зубов показывается длинный язык, касается его разбитого и окровавленного лица. Он хотел бы сейчас провалиться в беспамятство, но нет, у него не получается. Тварь наклоняется ещё ниже, шипит, широко разевая пасть, из которой несёт свернувшейся кровью, тухлым мясом и ещё чем-то, гнилым и смердящим. И Ред чувствует, что по его щекам вниз ползут слезы, как тогда, в далеком детстве, когда старший брат рассказывал страшилки про подземных рудокопов.
Вот он, рудокоп, сидит напротив. Облизывается перед тем, как его, Реда, снямкать. Фу, п-р-о-т-и-и-и-в-н-а-я бука, фу! Иди, иди отсюда, я папку позову… Фу, бука гадкая, ф… Гром? Мама, я боюсь грома…
Девятимиллиметровая пуля вошла в голову твари, склонившейся над орущим какую-то хрень патрульным, разнеся её в клочья. Мерлин пал на колено и начал стрелять по остальным «серым». Рядом спокойно и невозмутимо отсекал свои постоянные «двадцать два» Варяг, не давая подкрасться тем трем, что стояли в переулке, видимо охраняя основную стаю.
Именно стаю. А как ещё назвать с десяток низко пригнувшихся фигур, которые они увидели, прибежав на выстрелы? Фигур, так похожих на человеческие по силуэтам, устроивших засаду на расслабившихся патрульных? Судя по всему, противник в этот раз им достался и хитрый, и опасный. И быстрее бы подтянулись оставшиеся «двойки». Мерлин нажал на кнопку маяка, посылая сигнал для ожидавших у броневиков ребят группы поддержки. Он знал, что сейчас к ним, ревя двигателем, уже несется машина Капитана, на броне которой наверняка сидит он сам, вместе с близнецами, Инженером и Фростом. И, скорее всего, там же, вцепившись в поручень у башни, лязгает на ухабах зубами Айболит.
— Идём, Мерлин, идём! — Это Мусорщик с Толстяком, которые уже бегут что есть сил с самого дальнего из перекрестков.
— Мы уже близко, — как всегда, спокойный голос Волка, который наверняка будет здесь первым. И хорошо действительно, что Чунга взял с собой огнемёт.
— У нас тоже гости. Трое. Сейчас разберемся и придем, — это Кот. И это плохо. Они ведь так и не знают, сколько тварей сейчас на узких улочках Старого города. А местные-то хороши! Ни одно окно из всех в округе, укрепленное решетками и тяжелыми ставнями, даже и не скрипнуло, выпуская наружу ствол хотя бы ружья. Зато какие герои днем были в том самом кабаке, а?!!
Над ухом грохочет автомат Варяга, сейчас уже матерящегося в сторону размазанных серых силуэтов, что никак не хотят убегать, двигающихся в их сторону. Мерлин видел, как поднялся один из тех, кого он нашпиговал свинцом в корпус. Прикинул про себя запас живучести и понял, что это, пожалуй, действительно были мертвяки. А ведь сначала он грешил на собственный тепловизор. Ладно, хоть есть ночничок, которому, правда, сейчас мешает даже слабый свет масляных фонарей.
Мерлин перезарядил автомат и прикрыл Варяга, пока тот, в свой черед, менял обоймы. Твари приближались. Сбиваемые с ног пулями, но все равно — упорно приближались. Их был даже не десяток, как ему показалось сначала. Штук двадцать, возникших из темноты переулка, в котором он пристрелил первую.
Первыми добрались Волк и Чунга, как он и предполагал. Улица озарилась жарким рыжим пламенем огнемета. Волк, присев за большую чугунную урну, экономно отстреливал тех, что пытались выбежать из огня.
Часть нападающих кинулась в ту сторону, откуда бежали Мусорщик и Толстяк. Двум или трем удалось проскользнуть в незаметный проход чуть раньше, чем заработала машинка Толстяка, отшвырнувшая назад тех, что не успели. В квартале стоял жуткий грохот автоматического оружия, и Мерлин не сразу услышал вой приближающейся бронемашины.
Командир чистильщиков довольно ухмыльнулся, понимая, что первый бой в этом городе им, надо полагать, удался. А потом, объяснив Варягу, что ему нужно к Коту, бросился влево по уходящей вглубь этого квартала извилистой улочке.
— Хороший результат, Кэп. — Инженер задумчиво потёр свой породистый нос. — Мерлин отработал прекрасно. Хотя… Возможно, это как обычно — его бешеное везение.
— Все возможно. — Кэп пожал плечами, наблюдая за тем, как Волк и Толстый помогают Фросту паковать длинные тела в плотные чёрные пакеты. — Самое главное у нас есть. Именно то, что хотела скрыть администрация. Сергеич, будь добр, как только будут первые результаты — сообщи мне. Хоть разбуди, если спать буду.
— Ну, Кэп, я не маленький, в конце концов. — Инженер придирчиво смотрел, как Мусорщик собирает в мешок остатки того, что было головой твари до меткого попадания. — Конечно, сразу сообщу. Подозреваешь, что здесь все очень сложно?
— Именно. — Капитан прикурил сигару. Айболит, бинтующий и обрабатывающий небольшую рану у Ферзя, сделал вид, что ничего не заметил. — Ну ты сам посмотри… Видишь странное?
— Вижу. Нехарактерно это для тех, что идут при Прорыве. Не то здесь что-то. Ох как бы они там в своих шахтах не откопали чего…
Капитан вздохнул:
— Боюсь, что все это только вершина большущего айсберга. А вот то, что у него внизу, — наиболее страшно. Понимаешь?
— А то…
— Смотрите внимательно, мальчиши, смотрите…
Человек, одетый в полевой камуфлированный костюм, оглянулся на группу подростков, сидевших на коленях и повернувших коротко остриженные головы в указанную сторону.
— Это чудо, то, что сейчас увидит каждый из вас. Ежедневное и повторяющееся, неизменное и прекрасное. Оно кажется таким же незыблемым, как те горы, в которых мы тренировались в прошлом году. И это верно…
Подростки сидят свободно и раскованно, внимательно слушая слова, которые мужчина произносит тихо, чуть слышно. Становится светлее, и сейчас уже можно увидеть, что их двенадцать. Двенадцать мальчишек, приблизительно одного возраста, сидящих на коленях на холодной земле, покрытой редкой травой, одетых в одинаковые свободные курточки с капюшонами и широкие штаны. Глаза каждого устремлены в ту сторону, где сейчас медленно возникает пока ещё узкая светлая полоска.
— Рассвет, чудо Господне… — Мужчина медленно идёт вдоль ровной линейки сидящих подростков. — Сколько раз каждый из вас мог видеть его раньше? По каждому из них можно мерить жизнь человека. У кого-то их будет очень много, у кого-то очень мало. Самое главное…
Он останавливается, чуть щурится, глядя, как полоска на горизонте становится чуть более светлой и широкой:
— У каждого существа рассветов ровно столько, сколько суждено быть в его судьбе. Древние пряхи ткут нити той длины, которую считают нужной. И никто не может знать, будет ли его нить длинной, ровной и прочной. А может быть, она неожиданно запутается, и её придется рвать? Или вдруг, по прихоти одной из тех, чьи пальцы крутят её, ножницы судьбы сделают свой неожиданный взмах… И все. Так есть, так было и так будет. Вы понимаете, мальчиши?