Следы от моих ботинок оставляли на бревнах длинные свежие царапины, а сухие ветки разлетались в пыль.
Для меня это была не драка, а проход маршрута длиной в один метр, с единственным живым препятствием в центре, и под конец я так осатанел, что когда натолкнулся спиной на Квоттербека и попал в его захват, то умудрился вырваться и кинуться и на него.
Квоттербек снова развернул меня и терпеливо забрал в захват, и тогда я повис на его руках, сжимая зубы от злости и сохраняя её накал. С меня капала кровь вперемешку с потом, майка влипла в разгоряченную кожу, и сознание плавало туда-сюда, как поезд по тоннелю, то возвращаясь на остановку «Ясное», то снова уходя в тартарары, но ноги держали меня крепко.
В одно из просветлений я разглядел рядом с собой Лайнмена и снова принялся вырываться, потому что помнил — мне светит следующий бой и лучше начать прямо сейчас, пока я не лег тут и не умер.
Квоттербек держал меня крепко, так, что хрустело в плечах. Я кидался на Лайнмена и ломал себе руки. И сломал бы, потому что отпускать меня Квоттербек не собирался, но он придумал другой выход. Наклонился и сказал:
— Молодец, Раннинг.
Я запрокинул голову, вдохнул и закрыл глаза, ощущая, что солнце уже прогрело воздух и пахнет этот воздух отличным утром.
Тайтэнд говорил, что я улыбался.
Лайнмен такого не помнит.
Он сказал, обращаясь к Квоттербеку:
— Пусть идёт, а… — и только потом ко мне: — Иди дальше, Раннинг.
Оказывается, Квоттербек так сильно оттягивал этот бой, потому что вел нас в мертвую зону. А мертвая зона — это такое место, где невозможно умереть. Ни Тревожной, ни Благословенной Смертью. Никакой.
Пока ты не вышел из неё, ты находишься во власти перехода, а он зафиксировал твоё состояние на отметке «живой», и точка.
Эта штука не работает, если выбежать из зоны и вернуться обратно. А вот если из неё не вылезать вовсе, то можно выжить даже после четвертования. Именно поэтому Квоттербек так спокойно принял нашего ночного посетителя.
И ещё он не дал нам с Тайтом поубивать друг друга.
Когда Тайтэнд пришёл в себя и залечил переломанные кости, он сказал, что все было нечестно — мол, ему нужно было выходить на бой со своими лесками и взрывчаткой, потому что у Раннинга оружие всегда при себе, а его снаряжение валялось в рюкзаке. Думаю, в чем-то он был прав. Пока у меня были ноги, зрение и легкие, я был оснащен всем необходимым для защиты и нападения.
После того как мертвая зона залечила наши повреждения — на это ушло всего несколько часов — и Тайтэнд снова смог встать на ноги, мы свернули стоянку и спустились вниз с нашей площадки по веревочной лестнице, заботливо кем-то прилаженной к краю. Высота была неимоверной — я не видел лестнице ни конца ни края, и ветром её болтало с амплитудой метра в полтора, не меньше. Тогда я вспомнил свой погубленный парашют. Хуже всех пришлось Лайнмену, на котором помимо снаряжения висело ещё и Солнце. Когда лестница закончилась наконец, он минуты две стоял неподвижно и старался отдышаться. Его спокойное лицо напряглось, губы посинели и растрескались. Обычно невозмутимые глаза заволокло какой-то мутью.
Квоттербек посмотрел и вколол ему стимулятор прямо через рукав куртки.
Спуск был сложным и долгим, но не критичным, но Лайнмен его еле-еле перенес. Я даже подумал, что Квоттербек сейчас заберет у него Солнце, но этого не произошло, а через несколько минут Лайнмен приободрился и даже начал что-то рассказывать.
Он шёл позади и гудел о том, что удивительно, как же собака выдержала все пять линий. И о том, что в Храме Белых Колб жила кошка. Это такой маленький зверек, показывал он руками, очень мягкий и приятный.
Меня рассказ заинтересовал. В первый месяц существования я получил всю информацию о существующих формах жизни и на слово «кошка» представлял несколько вариаций этого зверька. Но кошек я не видел. Только зайцев, лисиц, птиц, насекомых.
Чем уникальны собаки, тоже не знал, а по словам Лайнмена выходило, что каждая из них чуть ли не умнее целой команды.
— Служители называли кошку Искрой, — рассказывал Лайнмен, забывая даже кашлять. — Её можно было брать в руки, но потом дезинфицироваться.
Повезло Лайнмену. В моем Храме не было ничего живого, кроме Служителей и нас самих.
— Хватит уже про это! — вспылил Тайтэнд. — Какая кому разница, от чего ты там дезинфицировался!
Он шёл хмурый и непривычно молчаливый.
По мне, так рассказ Лайнмена здорово разряжал обстановку.
Третья линия сильно давила на нервы. На мои — точно давила. Та площадка, с которой мы спустились, оказывается, была исполинским грибом. Мы сидели на его шляпке, и потому так одуряюще там пахло, а почва нарезалась ножом.
Грибы нас преследовали. Их ножки колоннами выступали из тумана и снова прятались во мгле. С некоторых свисали лестницы, с некоторых нет. Лайнмен неустанно сканировал окружающее пространство, но признаков разумной формы жизни не находил. Флагов не было и в помине. Это настораживало. Линия обязана была вывесить флаги, и наш ночной посетитель должен был это знать, но почему-то не последовал правилам.
Под ногами хрустело что-то непонятное, раздражающее. Земля была покрыта низенькими жесткими черенками, расположенными строго в определенном порядке, словно кто-то выкладывал здесь конструктор. Все это скрежетало и разваливалось в пыль. За нами оставались варварские отчетливые следы, что тоже оптимизма не добавляло.
В какой-то момент Квоттербек остановился и присел на корточки, а потом и вовсе опустился на одно колено.
Лайнмен, хрипя, застыл прямо за ним. Солнце за его спиной горело алым, как упавший метеорит, и бросало на щёку Лайна кровавый отсвет.
В черно-синих тенях, отбрасываемых грибами-мутантами, красный смотрелся особенно дико.
Я нашёл прелесть и в этой картине. Не знаю почему, но мне очень нравятся красивые вещи. Синечерные колоннады, уходящие в молочно-белые пласты тумана, развлекали воображение. Мне иногда казалось, что нас заперло в гигантской кастрюле и вот-вот зальет кипятком, а огромный нездешний Тайтэнд накрошит сверху специй и сварит нас в остром пряном бульоне.
— Нам лучше попытаться пройти по шляпкам, — вынес вердикт Квоттербек, внимательно рассмотрев горсть хрупких «черенков», покрывавших землю. — Лайнмен, построй траекторию.
Уже собранные черенки он ссыпал в карман сумки Тайтэнда, и тот принял дар хмуро, без вопросов.
Между ним и Квоттербеком что-то произошло, что-то нехорошее, я отчетливо видел это по Тайту и весьма условно замечал по Квоттербеку.
Губы его сжались в белый жесткий шрам — верный признак, что Квоттербек что-то обдумывает и его мысли не из приятных. Я попытался проанализировать все, что произошло на третьей линии, начиная от ночного посещения местного царя до утреннего боя, и никак не мог понять, в чем дело. Всплывало только странное слово «тетракл», о котором был хорошо осведомлен Тайт и про который ничего не знали мы с Лайном.
Спросить я мог только у Квоттербека, поэтому, дождавшись своей смены, загреб Солнце и обогнал остальных.
— Что такое тетракл? — спросил я у него.
Квоттербек глазами указал под ноги. Я посмотрел. Черенки-конструкторы все так же покрывали землю ровным, математически точным узором.
— Это растения?
— Почти, — ответил Квоттербек. — Это самопрограммирующаяся субстанция. Миллиарды научных лабораторий. Сейчас период роста, все они вышли наружу. Больше половины пустышки, конечно.
Тайтэнд говорил, что нужно перелопатить несколько тонн этих черенков, чтобы найти что-нибудь стоящее, но зато тот, кто нашёл, способен повернуть историю целой цивилизации, выиграть межгалактическую войну или зажечь умирающую звезду. Ещё он сказал, что тетракл в неволе идёт по одной и той же ступени развития, только повышая качественный уровень информации. Проще говоря, не слазит с одной темы, но расширяет её.
— Пустышки — это как?
— Это уже известные идеи. О том, как кормить технику, например, или как красить Раннингов в фиолетовый цвет.
Вот не давал им всем покоя мой цвет. На камуфляжного Лайнмена внимания никто не обращал, а я казался диковинкой.
Я потом нашёл время посмотреться в полированный бок нашего Солнца — не такой уж и фиолетовый. Просто сильный контраст с кожей.
— И из-за них мы полезем наверх?
— Полезем. Лайнмен?
Лайн сдвинул шилдкавер.
— Раннинг, посмотри у себя, я там кинул маршрут…
Я посмотрел. Лайнмен очень толково и старательно протянул для нас путь по шляпкам этих грибов. Я исправил пару спорных моментов и вернул Лайну схему.
С Солнцем за плечами я порыскал вокруг и нашёл веревочную лестницу, отвечающую нашим требованиям.
Первым полез Квоттербек, а я вторым, и теперь с горячей нагрузкой. Солнце давило мне на позвоночник, затылок, бока и плечи. Оно жгло так, что я боялся, что сниму его вместе с кусками прожаренного мяса и сожженными легкими в придачу.
Оно колотилось об меня каким-то особо настырным и обжигающим выступом и в итоге намяло синяк размером с тарелку. Я молчал, скрипел зубами и думал — закинуть тебя, заразу, на ветку… А ледяная Луна команды противников казалась мне нежной и ласковой панацеей.
Поделитесь статистикой. Мне просто интересно. Кого погибало больше — Луны или Солнца? Что гибельнее — холод или жар?
Я лез и начинал понимать — не все так просто, как мне хотелось бы думать. Не только в Солнце моя проблема. И даже ветер, гоняющий лестницу туда-сюда, — тоже всего лишь детская забава. Проблема была в том, что я переставал чувствовать ноги. Это было ощущение, засунувшее моё сердце в мешок с битым льдом. Я чуть не умер от ужаса, еле-еле волоча за собой то тяжелое и невнятное, что совсем недавно было моими ногами. Они все ещё меня слушались, но уже кое-как. Становились на веревки вкривь и вкось, и недалек был тот момент, когда я лишился бы опоры и закончил своё существование, рухнув с Солнцем под исполинский гриб.
Я становился статуей и начинал с ног — бесценной части тела, без которой не мыслил своего существования.