пыт или в армии, или вообще в горячих точках, дошли бы туда и обратно почти без риска. Ну, разве что демопес какой дурной забрел бы случайно. Но это вряд ли — само присутствие демона Ли заставляет держаться их на почтительном расстоянии от города.
Главную опасность представляют собаки. Для пары вооруженных до зубов охотников они почти не представляют угрозы, а вот для транспортников, занимающихся доставкой продовольствия в город — очень даже. Собаки отлично чувствуют неумех. В прошлом месяце загрызли совсем молодого парня — Витьку Хромого. Его успели отбить, но спасти в наших условиях было нереально — кое-как его дотянули в коме до четверга, и я, чувствуя себя последней скотиной, отвез его на тележке на завод. Правда, с совестью я договорился быстро — уж лучше отвести человека без сознания и без половины лица, чем абсолютно нормального и здорового, пусть и наколотого наркотиками чуть ли не до потери ориентации в пространстве.
Витька хоть и был живой, но Ли показал мне, что мы схалтурили, — заставил поднять его на ноги и оторвал ему голову, пока я держал его на весу, поддерживая подмышки. И не так, как обычно — одним взмахом руки. Нет, в тот раз он сначала воткнул ему в шею перед моим лицом свои стальные пятисантиметровые ножи-когти, так что кровь из порванной артерии брызнула мне на лицо. И только потом сорвал с обмякшего уже тела голову.
Тогда я оказался от него так близко, что проспал сутки, — как есть упал на кровать и потом проснулся в бордово-чёрной корке чужой крови. Тогда я закрыл глаза, чтобы случайно не увидеть своё отражение в зеркалах в шкафу и в прихожей, на ощупь взял чистое белье и одежду и выскочил из квартиры. Потом, наверное, около часа лежал в одежде в холодной воде реки, пока не решился снять с себя все. Вернувшись домой, я прямо из горла, «винтом», засосал бутылку водки и отрубился ещё на сутки. В первый раз за полтора года пропустив свидание.
Пока я вспоминаю, Ира уже наелась и откинулась в кресле с бокалом вина. Я жду, когда она допьет. А она не спешит. Маленькими глотками, медленно. Пьет моё нетерпение как кровь, по капле.
Каждый раз, когда мы вместе, я задумываюсь: знает она, догадывается, как действует на меня само её присутствие? Говорят, что женщины чувствуют такие вещи. Но я сомневаюсь. Мне кажется, будь это правдой, она бы уже не выдержала и превратила меня в раба — человек не сможет знать, что кто-то полностью в его власти, и не воспользоваться этим. Мне все равно, на самом деле. Более того, несколько раз я сам пытался объяснить и рассказать ей все. Но мои признания или проходят мимо неё, или она их не слышит. Иногда я даже начинаю сомневаться в её чувствах ко мне…
Вру, конечно… Я сомневаюсь каждую минуту, пока она не со мной. И всю неделю накручиваю себя, что все пропало, мир больше никогда не будет таким, как я привык его видеть, — без неё мне ничего не надо… И успокаиваюсь, только когда она неслышной, почти невесомой тенью выскальзывает из своего подъезда…
Умом я понимаю, что не прав. Ведь она приходит ко мне? То, что стесняется, я могу понять. Не считая того, что я Палач в глазах всего города, у нас разница в возрасте восемь лет. Я думаю, что для восемнадцатилетней девушки это слишком много. Хотя что я в этом понимаю?
Наконец она отставляет бокал и смотрит одно мгновение на меня, а потом переводит глаза на бутылку. Но я уже не могу ждать…
Я встаю, стараясь двигаться медленно, чтобы не показать своё нетерпение. Обхожу её кресло сзади и опускаю руки ей на плечи. Она напряженно выпрямляется, но я уже не могу остановиться — наклоняюсь ниже и чувствую под ладонями её маленькие груди. Она вздрагивает, а я спускаюсь ещё ниже и поднимаю край её тонкого свитера, обжигая ладони о плоский напряженный живот…
Она толчком выдыхает воздух, и я слышу не то стон, не то хрип. Все, я уже не могу контролировать себя — захожу сбоку, подхватываю почти невесомое тело на руки и несу её на тахту.
Дальше у меня все расплывается, сливается в один поток обожания, потери себя и обладания ею… Иногда я выныриваю из этого водоворота и вижу себя, резкими толчками входящего в её почти неподвижное тело, — словно картинка со стороны. Не знаю, что она сейчас чувствует, да и не могу: само осознание сбывшейся мечты опять сводит меня с ума, и воронка желания раскручивается с новой силой. И опять ныряю, и волна накрывает меня с головой — кажется, что я глохну и слепну, оставаясь только нестерпимо яркими вспышками под веками.
Не знаю, сколько это длится, — несколько минут или вечность. Да и какая мне разница?
Потом курю, прислонившись спиной к ковру на стене. Я сижу на тахте в ногах у Иры и выпускаю дым вверх, к потолку. Мне не хочется курить, но как ещё я могу беспрепятственно любоваться ею, чтобы это не так бросалось в глаза?
Она закрыла глаза и закинула руки за голову. Ира тяжело дышит, и её живот, покрытый внизу пушком, ходит вверх-вниз, натягивая кожу на ребрах. Вся она — небрежно разметавшиеся по подушке волосы, отрешенное прекрасное лицо, маленькие груди с твердыми темными сосками, плоский живот с бугорком лобка в тонких волосках, узкие бедра и длинные ноги с маленькими аккуратными ступнями и розовыми пятками — так красива, что у меня в голове что-то опять мутится, я забываю о том, что курю, и немного прихожу в себя, когда пепел отваливается с зажатой во рту сигареты и обжигает мне грудь.
Я наклоняюсь и тыкаю, не глядя, окурок куда-то в поднос, не в силах отвести взгляд. И опять наваливаюсь на неё — и падаю, несусь сломя голову во взрывающуюся темноту…
Потом мы лежим рядом. Я немного прихожу в себя. Больше ничего не будет — тут у Иры какие-то свои дурацкие правила, но я и не настаиваю. И так выжат как лимон — больше эмоционально, чем физически. Мне кажется, что, если сделать это ещё раз, я просто сойду с ума или умру.
Мы лежим на спинах, и теперь оба курим одну сигарету. Я с краю и время от времени стряхиваю пепел на поднос. Затягиваюсь и передаю ей. Через несколько секунд она вернет сигарету мне. И так по кругу, пока не докурим до фильтра. Потом я подкурю вторую.
Обычно после этого она молча встает и начинает одеваться. Я, пока мы курим и когда она одевается, стараюсь не смотреть на неё — боюсь не выдержать.
Но сегодня, подкурив вторую сигарету и отдав ей, я облокачиваюсь на локоть и смотрю Ире в лицо. Она удивленно переводит взгляд с потолка на меня.
— Давай уйдём отсюда? — неожиданно даже для себя предлагаю я.
— Куда? — удивленно спрашивает она. Нарушение привычного ритуала свидания сбивает её с толку, и она ещё не знает, как реагировать. Переспрашивает второй раз: — Куда?
— Да куда угодно, — отвечаю, опять откидываясь на подушки. Я переоценил свои силы. Даже глядя ей в лицо, боковым зрением вижу её обнаженное тело и боюсь не выдержать и сорваться. А сейчас, когда сказал наконец то, что давно собирался, нужно довести дело до конца.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — медленно говорит она и протягивает мне сигарету.
— Совсем уйдём отсюда, — поясняю я спокойно. — Из города. Куда-нибудь далеко. Вдвоем. Ты и я.
— Куда уйдём? — не понимает она. — Отсюда некуда идти…
— Если ты согласишься, я найду нам дом.
Она сама забирает у меня сигарету и глубоко затягивается. Потом отдает окурок обратно и отрицательно мотает головой:
— Мне некуда идти.
Она выделяет «мне», и я чувствую, как сжимается сердце. Ира спокойно поправляет волосы, убирая случайную прядь с лица, и поясняет:
— На юг, в сторону Екатеринбурга, не пройти из-за собак и демопсов. На север мимо завода мне вообще не пройти, или ты забыл?
— Демон не все время сидит на месте. Сегодня я видел — он улетел. Его не будет несколько дней, и можно спокойно уйти.
Она опять мотает головой:
— Дальше Лисинск, там свой демон.
— Ну и что? Я договорюсь и с ним, я уверен…
— Ты — да. А я не только с ним не договорюсь, но и с местными… Ты, кстати, тоже.
— Почему? У них может не быть своего посредника?
— Это вряд ли, — спокойно возражает Ира. — С севера к нам никто не приходит.
Это верно. Беглецы идут только с юга. От нас до Екатеринбурга добрых пятьсот километров на юго-запад. Вообще не представляю, как туда дойти. На север, в другую сторону — Лисинск, ещё один районный центр. С юга, из сел и городков продолжают идти люди. С севера — никогда. Значит, там свой демон, с которым договорились. На юге наверняка тоже есть, а в крупных городах и не по одному — но где-то дальше, так что сфера их влияния не доходит до нашего города. К тому же демон Ли летает только на юг. Хотя… Мы сами на юге от завода, так что просто можем не видеть, как он направляется в сторону Лисинска…
Но она права — идти в зону, где пересекаются территории двух демонов, просто самоубийство.
С востока и запада к нам не подобраться: река и скалистый кряж надёжно охраняют город, оставляя всего две дороги для входа и выхода.
— Пойдём на юг, — упрямо говорю я. — От собак можно отбиться, демопсы меня не тронут… И тебя не тронут, если ты будешь со мной.
— И что мы там будем делать? — спрашивает она. — Где жить?
— Найдём дом, — торопливо говорю я, слыша в её голосе нотку интереса. — Живут же там люди. А уж со мной ты точно не пропадешь… Я ради тебя в лепешку разобьюсь, ты же знаешь…
Но уже вижу, что все напрасно. Она опять теряет интерес к разговору и равнодушно говорит:
— Да нет, ерунда все это… Какой дом? Зачем? Если бы там можно было жить, люди бы к нам не бежали, верно?
— Но они не такие, как… — Я прикусываю язык.
— Как ты? Так и я не такая… Ладно, все. Мне пора.
— Подожди. — Я хватаю её за руку. — А вдруг выберут тебя?
Ира смотрит мне в глаза. Второй или третий раз за вечер. Она спокойна. Кажется, даже улыбается.
— Если выберут, отведешь меня к своему другу, — говорит она и высвобождает руку. — Я такая же, как все… Не забывай об этом.
Ира встает с тахты, демонстративно не касаясь меня, и начинает одеваться. Я так взволнован разговором, что несколько секунд позволяю себе смотреть на неё. Потом откидываюсь на подушку и на ощупь лезу за сигаретой — она не разрешает мне провожать её.