— Да!
— Держишь его? Я спускаюсь?
— Держу!
Это был самый опасный момент, потому что Пашка совсем перестал мне нравиться — ну что это такое, в самом деле, стрелять не разобравшись? А если бы я был агрессивно настроен и выстрелил в ответ?
Ромка держался много лучше. Спустившись, он свободно держал направленную на меня винтовку на опущенных руках. На самом деле в случае чего у него больше шансов попасть в меня, чем у брата.
Но его появление сделало своё дело. Пашка пришёл в себя и через минуту, увидев, что ни я, ни Рыжая не дергаемся, успокоился. Ствол автомата перестал дрожать, и теперь в случае чего я схлопочу две пули.
— Брось ружье! — попробовал ещё раз Павел.
— Да брось, не видишь, что ли, он скорее сдохнет? — возразил ему брат, и в его голосе я услышал что-то вроде одобрения.
— А собака? — спросил Павел уже почти нормальным голосом.
— Собака со мной, — быстро сказал я. — Она ручная, не тронет.
Ромка с сомнением, удивленно покачал головой и решил за обоих:
— Ладно, пусть так… Вставай и иди по дороге вперёд. Если дернешься ты или твоя собака, будем стрелять.
— Договорились, парни! — стараясь, чтобы мой голос звучал как можно искренней и добродушней, ответил я. — Ну, я встаю…
Рыжая попробовала было огрызнуться, когда я отпустил ей пасть, но получила пинок по заднице и успокоилась. Она только нервно оглядывалась назад, но я трепал её по ушам и на некоторое время возвращал дисциплину в нужное русло.
Сказать честно, идти несколько километров, чувствуя спиной направленные на тебя дула автоматов, то ещё удовольствие. Я даже начал насвистывать мелодию, которую часто пели за работой огородницы. Получалось неплохо — сначала Рыжая удивленно посмотрела на меня, а потом начала тихонько подвывать, иногда даже попадая в ноты. Наверное, братья решили, что мы с псом полные отморозки.
Так мы и вошли в город: я уже орал «Когда весна придет, не знаю» в полный голос, а Рыжая все время порывалась пойти в пляс и радостно лаяла от избытка чувств. Жаль только, что кроме этой песни я других почти не знаю.
Лисинск от камнепада пострадал сильнее, чем Уральск. К тому же та часть, в которую мы вошли, и центр города пострадали больше, чем остальные районы. На главной городской площади, которую мы обогнули по параллельным улицам, и которую я видел только между домами, лежали завалы метеоритов, а многие дома просто обрушились, вывернув на улицу пустоту квартир.
Потом пошли незаселенные районы и потянулись сначала огороды, а затем и жилые дома. Тут много людей обосновалось в частном секторе, чего почти не было у нас в Уральске. Впрочем, по количеству белья, висевшего во дворах на веревках, можно сделать вывод, что один дом занимали две-три семьи. Конечно, в целях экономии. Люди опять пришли к тому, что вместе выжить проще.
Вообще, несмотря на то, что людей тут уцелело намного меньше, чем в Уральске, жители вели себя свободнее, чем у нас. Как только мы приблизились к жилым районам, я бросил петь. Местные выходили из домов и откровенно пялились на меня. Я и сам разглядывал лисинцев во все глаза.
И опять, все, как у нас. Неулыбчивые мужчины с тяжелыми руками, висящими вдоль тела; измученные женщины в каких-то неаккуратных мешковатых тёмных одеждах; и ребятишки, такие же замызганные, как взрослые, но пока ещё любопытные.
И у всех на лицах плохо скрываемая радость и облегчение. И удивление при виде Рыжей. Правда, многие опять начинали хмуриться, как только видели, что ружье по-прежнему висит у меня на плече. Видимо, ни направленные на меня оружейные стволы, ни сами братья не внушали им особого доверия. Да, как это ни прискорбно, но сегодня их ждет разочарование. И надеюсь, что не одно.
Настоящий центр города переместился у лисинцев в относительно новый, судя по пятиэтажкам, микрорайон. Шесть домов, выстроенных по три друг напротив друга, образовывали что-то вроде очень широкого двора с центральной улицей посередине. Понятно, что по дороге никто уже десять лет не ездил. Местные жители расчистили небольшой пятачок асфальта в центре, и получилась площадь — место общего сбора. Остальное пространство, кроме асфальтированных пешеходных дорожек, как и у нас в Уральске, было распахано под огороды.
Мне очень понравилось, что кроме площади нетронутым оказался ещё один клочок земли — детская площадка с трогательными лесенками, качелями и странными загогулинами, торчащими из земли и изображающими цветок. Краска на железяках выгорела от времени и облупилась, но все равно площадка выделялась ярким пятном. Жаль только, что горку смяло огромной гранитной чёрной глыбой — она так и осталась там лежать, подмяв под себя расплющенную жесть.
Чем ближе мы подходили к площади, тем внушительнее становилась провожающая нас толпа. Мои охранники приободрились и весело переговаривались с заинтересованными зрителями, подбадривавшими их и поздравлявшими с удачей. Со мной никто не заговаривал — той же Рыжей доставалось больше внимания. Ну, это понятно. Чего с жертвой разговаривать? Ведь я уже почти труп. Чем больше становилась толпа, тем меньше внимания обращали на то, что я по-прежнему вооружен.
Но я не обольщаюсь. Те, кому положено, все поймут и оценят правильно.
Мы дошли до пятиэтажек. Какая-то старуха в накинутом на плечи ярко-желтом целлофановом плаще, ковыряющаяся в огороде, подняла голову при моем появлении и несколько секунд вглядывалась мне в лицо.
— Что, попался, грешник?! Скоро тебе гореть в геенне огненной! — заорала она вдруг, когда мы проходили мимо. — И собака твоя там же будет, дьявольское отродье!
Настроение толпы враз изменилось. Круг возбужденных лиц придвинулся ближе, мне что-то кричали в лицо, но я уже не мог разобрать отдельные слова. Потом сиплый мужик с голосом, странно выделяющимся из общего гула, заорал, тыча в меня пальцем:
— Жертва! Жертва!
Толпа подхватила крик. Уже кто-то чуть не ткнул мне в лицо растопыренными пальцами, кто-то пытается схватить меня за рукав куртки… Рыжая скалится и уже не взлаивает коротко и недовольно, а рычит, перейдя на очень низкие частоты, так что я не слышу, а скорее ощущаю рукой, когда касаюсь её головы, что в горле у неё клокочет.
Но трогать я себя не дам. Охранников давно оттеснили, я сорвал с плеча дробовик и передернул цевье на дуле, досылая патрон. Тут же, перекрывая скандирование толпы, раздается истошный крик: Рыжая молниеносным ударом прокусила кому-то особо настырному руку. Кажется, не только прокусила, но ещё и сломала кисть — я слышал хруст костей. Не знаю, как тут у них с врачами, а у нас в Уральске человек наверняка превратился бы в калеку — грамотных костоправов просто нет.
Кое-как, крутясь во все стороны и отбивая тянущиеся ко мне руки, я дошел до площади. Или, что вернее, мне дали дойти. Тут ко мне протиснулись братья, и Ромка прицелился в меня из винтовки, а Пашка начал орать, разгоняя толпу:
— Пошли вон! Отошли, быстро! Разойдитесь!
Ромка закричал мне, перекрикивая общий гам:
— Убери оружие!
Я послушно закинул дробовик за спину.
Не знаю, сколько все это продолжалось, для меня время тянулось очень долго. От криков и агрессии я тоже начал нервничать и уже готов был угостить кого-нибудь зарядом свинца.
Вдруг совершенно неожиданно для меня шум стал спадать. Я завертел головой, но из-за окружающей меня толпы ничего не смог увидеть. Все разъяснилось минутой позже. Не знаю, откуда они появились и как долго наблюдали за происходящим на площади. Один за другим крикуны смолкали, поворачивали головы в сторону одной из пятиэтажек и расступались.
По широкому коридору ко мне двинулись пятеро мужиков. Судя по защитного цвета одежде и подходящей для прогулок по лесу обуви, эти ребята часто выходят за городскую черту. А «калашниковы» в руках не оставляли сомнений, что это охотники на людей. Правда, в Лисинске их целомудренно называют «охрана». На головы у всех были натянуты чёрные вязаные шапочки или капюшоны курток, но я уверен, что все они побриты налысо или под очень короткий ежик.
Эти парни совсем не были похожи на братьев, что привели меня сюда. Кряжистые, с толстыми руками, здоровяки с мрачными лицами, на которых читалась привычка к постоянной опасности. Со временем такими предстоит стать и Роману с Павлом, если доживут, конечно.
Мужики приблизились с наставленными мне в лицо дулами автоматов.
— Сидельниковы, почему он с оружием? — спросил старший из них, по всей видимости, командир отряда. У него единственного не было автомата — только два таких же, как у меня, армейских «Грача», засунутых в кобуры на поясе. У него был жесткий взгляд человека, привыкшего, что его команды выполняют все и всегда.
Мои провожатые начали что-то мычать, но это не удовлетворило строгого командира.
— Я не слышу! Роман, давай ты!
— Он отказался сдать ружье, и мы…
— Я не понял… Что значит, отказался? Ты инструкцию знаешь?
— Так точно…
— Что нужно делать, если задержанный отказывается сложить оружие?
Повисла пауза, затем Роман неохотно произнес:
— Стрелять на поражение.
Командир помолчал, давая провинившимся осознать всю степень их проступка. Потом перевел взгляд холодных голубых глаз с меня на собаку и зло прищурился:
— А это ещё что такое?!
— Он сказал, что это его!
— Сидельников, который Павел…
— Я!
— Что нужно сделать, когда видишь в городской черте собаку ближе чем в пятидесяти метрах?
Я услышал, как у меня за спиной Павел сглотнул:
— Стрелять на поражение…
— Почему собака на улице?!
— Иван Андреевич…
— Молчать! Мать вашу так! До конца месяца на уральском направлении!
— Есть! Есть! — два голоса слились в один.
— Надеюсь, вас таки сожрёт адская гончая, — проворчал командир охотников.
— Брось оружие, — спокойно сказал он мне, посмотрев в глаза.
Я выдержал его взгляд и только через несколько секунд сказал, медленно подняв руки вверх:
— Ты видишь? Я пришёл с миром. Ружье висит у меня за спиной, я никому не угрожаю. Я хочу поговорить.