Тюремщик и Стас упорно не смотрели на меня. И правильно делали. Не знаю, что бы я вытворил, заметь на их рожах хоть тень ухмылки.
Чувство было такое, словно на меня вылили ведро холодной воды. Хотя нет, это слишком слабо. Взяли за шкирку и окунули в ледяные вонючие помои. А душу вынули и бросили в костер. Как будто Ира вырвала из груди моё сердце и сжала его в своей маленькой ручке.
Ира не смотрела на меня. Она отвернулась к стене и тяжело дышала. Решение пришло быстро. Нужно менять все, всю жизнь. Наверное, я просто осёл, что не видел этого раньше. Ну и пусть. Главное, что я это понял.
— Пошли в Уральск, — сказал я. — Как бы ты ко мне ни относилась, нет смысла умирать.
— Что, думаешь время раны лечит? — крикнула она, в её голосе слышна издевка. — Не надейся!
— Пошли.
— Не пойду, сказала же!
— Силой поведу.
— Пошёл ты!
Я сделал два шага, поднявшись по лестнице, быстро присел, пока никто не успел среагировать, и закинул Иру себе на плечо, так что она смотрела теперь на мой зад.
— Скотина! — теперь уже совсем по-бабьи завизжала она. — Отпусти меня, кретин!
Не обращая внимания на её крики, я развернулся и пошёл на улицу. Она ещё что-то кричала, пыталась укусить меня за спину… Что-то говорил Дмитрий, забежав передо мной и заглядывая в лицо. Кажется, лаяла Рыжая, когда мы прошли мимо толпы местных, по-прежнему стоящих на площади.
Я ничего не слышал. Звуки соскальзывали мимо и уносились прочь, ничего не знача и не оставляя во мне никаких следов. Наверное, слова Ирины переполнили на время какую-то емкость, так что я не был способен воспринимать ничего, что можно донести звуками. Я смотрел глазами, чувствовал кожей ветер и дождь на лице да приятную тяжесть на плече. Весь мир сжался до картинки перед глазами. Дорога с торчащими, как сточенные шипы, валунами, зажатая жутким черным лесом с нереально-яркой травой под деревьями. Все это укрыто темно-серым небом и прочерчено косыми струями дождя. Картинка как нельзя лучше отражала то, что творилось в этот момент внутри меня. И, как надежда на то, что все произошедшее в конце концов тоже уйдет, сгинет под напором времени, меж камнями то и дело мелькало красное пятно. Рыжая продолжала служить. Если так можно говорить о друге.
Глава 11
Замечали, время может растягиваться или сжиматься в зависимости от того, что вы чувствуете? В опасности, при выбросе адреналина, окружающий мир останавливается, дает возможность прожить несколько лишних минут, втиснутых в мгновение. А бывает наоборот — когда вам хорошо, когда счастливы, вы сами замедляетесь относительно того, что происходит вокруг.
Я не чувствовал, что счастлив. Но мне показалось, что до Моченых Дворов я добрался за несколько минут. О том, что я ошибаюсь, говорило отекшее плечо и прекратившая орать Ира — через какое-то время она устала и уснула.
Калитки перед входом во двор дома, где жил Иваныч, уже не было. Мусор с дорожки смели, а кирпичная кладка с вмурованными в неё закладными деталями-петлями для навешивания калитки была восстановлена. Войдя во двор, я увидел и саму калитку — она была прислонена к забору с обратной стороны.
Я поднялся на крыльцо и постучал. Дверь тоже выпрямили — довольно грубо, но все же лучше, чем было до того. Иваныч даже уже зашкурил облупившуюся краску. Но покрасить не успел. Я постучал ещё раз. Иваныч не отзывался, зато очнулась Ира.
— Отпусти меня, козел! — заорала она во весь голос и принялась извиваться, как видно, набравшись сил за время сна. Я с трудом удерживал её одной рукой.
Потом мне пришло в голову, что мы уже на месте и деваться ей особо некуда. Я снял её с плеча и посадил на бетон крыльца. Она тут же лягнула меня ногой в бедро, потом ещё раз, больно попав в кость голени. Она подтянула колени к груди и попробовала встать. Если она сделает это, мне потом придется ловить её по всему лесу. Или куда там ещё ей придет в голову направиться…
Я сбросил рюкзак и отцепил карабины одной лямки. Потом выждал момент и навалился Ире на колени, прижав их к полу.
— Что ты делаешь, придурок?! Пошёл вон!
Если бы у меня было что-то подходящее, то я заткнул бы её рот. А пока ограничился тем, что связал ей ноги узлом, которому меня научил дядя Боря.
— Скотина! Вот теперь ты удовольствие получаешь, да?! Давай ещё штаны мне спусти и оприходуй, все равно будет почти то же самое, что и в Уральске!
Не знаю, как мне удалось и в этот раз удержаться и не ударить её. Даже ладони зачесались. Я плюнул и быстро сбежал с крыльца от греха подальше.
Если Иваныча нет дома, он должен быть или в лесу, или у себя на огороде. Там я его и нашёл. Участок у него был приличный, соток десять, не меньше. Половина засажена морковкой, половина — картошкой, луком, свеклой, капустой и ещё всякой всячиной — всего понемногу.
Хозяин дома стоял ко мне спиной, вернее, тем местом, что оказывается вверху, если человек становится в позу «огородника».
— Иваныч! — окликнул я его.
Он вздрогнул и дернулся в сторону автомата, прислоненного к стволу засохшей яблони.
— Ты так не шути, Серега, — сердито сказал он, выпрямляясь. — Вдруг пальну с перепугу…
— Да это ты заработался… Мы тут орем уже полчаса, а ты не слышишь.
Иваныч прислушался. От двери даже до огорода доносились невнятные крики Иры.
— Неужели отдали? — удивился Иваныч. — Что-то быстро они согласились… Я думал, Дрын тебе все мозги высушит, пока сдастся… А чего она орет?
— Да так… Выяснили отношения.
— Что-то мне не нравится, как она кричит.
— Мне тоже. Поможешь мне?
Не дожидаясь его согласия, я пошёл обратно к дому.
Иваныч подошёл к крыльцу с закинутым за спину автоматом.
— Ублюдок! Урод! Сука! — с новыми силами надрывалась Ира, удвоив громкость при виде хозяина дома. — Отпусти меня, придурок!
— Мне нужно запереть её где-нибудь на время! — крикнул я, наклонившись к уху Иваныча. — Поможешь перенести?
— Сейчас руки помою, и вернусь! — крикнул он в ответ.
Пока его не было, Ира продолжала поносить меня грязными словами, делая паузы только для того, чтобы перевести дыхание.
Иваныч вернулся с полотенцем в руках. Он свернул его в жгут и, воспользовавшись тем, что Ира его не видит, неслышно подошёл сзади и быстро сунул кляп ей в рот.
Ира захрипела что-то сквозь тряпку, но теперь можно было разговаривать, почти не повышая голос.
— Давай в подвал её, — предложил Иваныч, беря Иру за ноги.
Она начала извиваться и дергаться, как червяк в руках рыбака, но Иваныч держал, как капкан.
— Не замерзнет?
— Да не, там тепло. У меня мастерская внизу. Это цокольный этаж, вон, окошки. — Он кивнул на небольшие квадраты вровень с землёй, затянутые фигурными решетками.
— Ладно. Только развязывать пока не будем… А то она тебе или мне молотком каким-нибудь по башке даст.
Я подхватил Иру подмышки, и мы занесли её в дом. Пятясь, Иваныч дошел до лестницы и начал спускаться, нащупывая каждую ступеньку ногой. Ира почувствовала, что нам тяжело, и опять стала извиваться, как сумасшедшая.
Кое-как мы спустились. Пол в подвале был залит бетоном, и я кивнул на широкий деревянный верстак у дальней стены:
— Давай туда. А то простудится ещё.
Мы положили её, и я сказал Ире:
— Не дергайся, а то свалишься на пол. Больно будет.
Я вытащил кляп и бросил полотенце рядом с ней.
Ира тут же принялась верещать. Честно говоря, меня её крики уже начали раздражать. И голова от них болит. Не замечал раньше, что у неё такой высокий голос, когда она кричит. Впрочем, раньше она никогда не повышала его в моем присутствии.
Мы поднялись наверх, Иваныч запер дверь в подвал на стальную щеколду. Я подергал дверь.
— Да не откроет, — сказал хозяин дома. — Для себя же делал, на века.
В коридоре он остановился и спросил обычным голосом:
— Борщ доедать будем?
— Давай.
Мы пошли на кухню, и там Иваныч поставил на плиту маленькую кастрюлю с борщом на двоих. Пока грелся суп, он сходил в погреб во дворе и принес холодное копченое мясо, литровую банку маринованного чеснока и бутылку самогонки, заткнутую пластиковой пробкой.
Иваныч расставил тарелки, выложил чеснок и подвинул ко мне оставшийся со вчерашнего салат из квашеной капусты. Потом разлил по тарелкам дымящийся борщ, а по стопкам — водку.
— Ну, давай.
Мы выпили и захрустели капустой.
— Чесночок попробуй, — посоветовал Иваныч. — В городе у меня чеснок самый лучший. Бабы прохода не дают, скажи рецепт да скажи. Ешь.
Меня долго уговаривать не пришлось, Иваныч не отставал, и несколько минут на кухне не было слышно ничего, кроме стука ложек о тарелки. Мы прервались только раз, чтобы выпить ещё по одной.
Слава богу, меня быстро отпустило. Алкоголь горячей волной разошелся по венам, напряжение спало, а в голове приятно зашумело и прояснилось одновременно.
— Спасибо, Иваныч.
— Да на здоровье, — сразу понял меня хозяин. — Давай-ка тогда по третьей? Бог троицу любит…
После того как Иваныч отдышался и сгрыз дольку чеснока, он произнес:
— Давай рассказывай.
— Жопа, Иваныч.
— Эмоционально, но непонятно.
— В общем, обманка все это. Пустышка. Нет никакой любви. Оказывается, её под меня подложили. Вот так. А она полюбила того козла, что к нам в город приперся. Говорит, с первого взгляда. Потому и убежала.
Иваныч только крякнул и после паузы осторожно спросил:
— Та-а-ак. С этим понятно… А сам-то ты как?
— Да нормально. Обидно только. Я ведь её любил.
— Любил? Или…
— Любил, любил! Все, перегорело что-то. Тем более поверил я ей сразу. Говорит, ненавидит меня. Что тут поделаешь? Да и я после того, что она со мной… ну, ты понял…
Иваныч кивнул.
— В общем, не смогу я с ней. Хотя и зла вроде нет, а…
— Понятно, — кивнул Иваныч. — Ничего, Серега, прорвемся. С бабами оно знаешь… По-простому редко получается, да.
— У меня просьба есть.