Обратный ход — мужские модели со старательно придушенным половым инстинктом. Чтобы не разбежались по линиям в поисках баб вместо того, чтобы открывать переходы и вешать замки на пройденные миры.
Никто не отслеживал, но, видимо, Игроки с опытом самостоятельно разбирались в межполовых вопросах. Примером может служить Квоттербек Раннинга. Он явно знал все, что положено обычному человеку, просто не ударялся во все тяжкие, контролировал себя, что ли… Интересно… Может, с течением времени их организм избавлялся от заглушек?
Андрей заказал ещё вина, попросив не охлаждать.
Протянул пальцами по экрану. Квоттербек именной серии лейтенанта Марка Теннисона Андрей выбрал изображение по признаку генетической маркировки, ввел даты и координаты. Ему хотелось увидеть именно того Квоттербека — того самого, а не идентичного с ним Лайнмена или Тайтэнда.
«Линия» выставила около полусотни фотографий, объединив их под общим названием «Квоттербек имени Марка Т.».
Генетический маркер не совпал ни с одним из них.
Андрей добавил информации — «поле Последней Анестезии».
Нет совпадений.
— Да что же ты такое был? — вслух спросил Андрей и всмотрелся в многочисленные копии погибшего в освободительной войне лейтенанта.
Тёмные глаза в длинных чёрных ресницах, высокие скулы, губы — белый шрам…
После второго бокала Андрей принялся искать прототип Раннинга и нашёл через десять минут поисков — двадцатилетний мальчишка, сын одного из воротил корпорации «Ат-Там». Странная прихоть… наштамповать полсотни копий своего погибшего сына и отправить их умирать. Вот почему фиолетовые волосы — сынок увлекался культурой Айя, отсюда и яркая покраска.
На фото — мальчишеское открытое лицо и улыбка, от которой по обеим сторонам рта — теплые неглубокие ямочки. Глаза лучистые, яркие. Ровная полоска белых зубов, дерзкий ежик коротких волос и кожа цвета топленого молока.
У Раннинга в колбе глаза потемневшие, измученные, и улыбаться его не заставишь, но сходство поразительное.
Наверное, когда-то он всё-таки улыбался, с мучительным чувством несоответствия реальности подумал Андрей, отлистал несколько страниц назад и пустил на печать фото — в высоких шнурованных ботинках, с солнечными бликами на ремнях и застежках рюкзака, на фоне волнами замершей высокой травы — лейтенант Марк Теннисон.
Фото он свернул вчетверо и сунул в карман. Странная мысль пришла в голову, но почему бы не проверить?
Для проверки идеи пришлось нарушить фазу сна. В дневное время никто не позволил бы Андрею заниматься подобными вещами, но пропускному пункту он оставил информацию о том, что получил тревожный сигнал о состоянии Раннинга, и пункт ему поверил, доверяясь безупречной репутации врача, хотя полез проверять показания. За время фазы сна обнаружились два грозных падения пульса, и пункт охотно согласился с мыслью, что это опасно. Андрея самого встревожили такие показатели — это был первый переход Раннинга в сон, и он ему явно дорого обходился. Организм стремился незаметно умереть, и неизвестно, что ещё держало Раннинга на этом свете.
Полное освещение Андрей задействовать не стал. Включил несколько необходимых ламп, подкрутил подачи драгоценных реактивов, прекрасно осознавая, что этим сокращает и без того короткую жизнь.
Колба засветилась изнутри мягким голубоватым светом. Несколько минут Раннинг просыпался — тревожно и мучительно, в волнах судорог.
Его тело побелело от напряжения, неровно сформированные культи подергивались. Он открыл глаза — поначалу бессознательные, тоже почти белые, но сориентировался быстро и вопросительно наклонил голову, потянув шлейф упакованных в пластик трубок.
— Послушай, — сказал Андрей, не зная, с чего начать. — Послушай… Я врач. Я занимаюсь тобой и твоей историей. Я нашёл вот это…
Неловкими пальцами он развернул лист и показал Раннингу.
Тот покачал головой — ослабевшее зрение не позволяло ему рассмотреть изображение сквозь колыхающуюся жидкость и колбу.
Тогда Андрей вывел изображение на гигантский экран монитора, висевший напротив.
Раннинг смотрел на экран с выражением вежливой внимательности, но приборы зафиксировали всю поднявшуюся в нём бурю — страшные изменения, присущие шоковому состоянию.
Андрей положил руку на пульт и незаметным движением добавил несколько кубов успокоительного. Если бы не электронное наблюдение, он никогда бы не догадался о том, насколько важен был для Раннинга этот момент.
— Это не он, — несколько секунд спустя сказал Раннинг.
Его слова старательно продублировались динамиком.
— Я не нашёл твоего Квоттербека, — признался Андрей. — А это — вообще прототип той серии. Мне в голову пришла безумная мысль, что, может, прототип сам затесался в ряды Игроков… и потому его нет в картотеке Квоттербеков.
Раннинг медленно отвел взгляд от экрана и задумчиво посмотрел на Андрея.
— Ты подумал, что таким мог быть только настоящий человек?
— Нет, — решительно отказался Андрей. — Я так не думал. Я просто не нашёл его в картотеке.
Раннинг все так же задумчиво рассматривал Андрея, и под этим пристальным взглядом Андрей, чувствуя невыносимую жажду, плеснул в стакан ледяной минеральной воды из блестящего крана, выпил и поморщился.
— Зубы, — пояснил он. — Вечно забываю.
Было странно жаловаться на зубную боль полуживой модели со вскрытым черепом и ампутированными ногами, но Андрей почему-то ощущал, что Раннинг воспримет это правильно.
— Игры ещё существуют? — спросил Раннинг.
— Не совсем Игры. Соревновательный элемент мы убрали — он стал не нужен. Нынешние ребята сильно от вас отличаются… Им не нужна мотивация. Ты же знаешь, в чем был смысл ваших Матчей?
— Знаю.
— Вам нужна была мотивация. Вашу самостоятельность тогда блокировать не умели. Приходилось направлять её в нужное русло. Мужскую особь проще всего мотивировать соревнованием, стремлением к победе.
— А теперь?
— Теперь Игроки — по старой памяти все ещё Игроки, просто исполнители.
— Сложно, — коротко сказал Раннинг.
Андрей поставил стакан и сказал тоскливо:
— Сложно — не то слово, Раннингбек. Меня до сих пор не отпускает мысль, что зря, зря мы в это все влезли и что в каждой колбе зарыто не свершение, а преступление… Хуже, чем убийство. Намного хуже. Только доказательств никаких нет. И судить некому.
Говорить на эту тему было легко — Андрей признался себе, что легко — потому что не воспринимает Раннинга человеком. Фред, допустим, сразу же прочел отповедь.
Андрей, сказал бы он, не надо софистики. Первым — и основным, заметь! — правилом биоинженерии остается правило: все, что выращено искусственно, не есть человек.
И правило это раз в пятьдесят лет подлежит пересмотру. Пересматривают-пересматривают, но до сих пор не пересмотрели. А ведь в комиссии умы посильнее твоего, Андрей. Так что… не надо.
Раннинг ничего не ответил. Он следил за Андреем глазами и изредка прикусывал обескровленные губы.
— Мы стремились до минимума свести вашу свободу — шаг за шагом… не для нас это было нужно, а для вас. Добились. И что теперь? В соседней лаборатории десять Лайнменов. Подойди к любому, поздоровайся… он смотрит сквозь и через. Приказа нет. На остальное — внимания не обращает. Идеальный результат, да? Но когда я их вижу, мне кажется, что преступление наше разрослось до таких масштабов, что дышать нечем становится…
Он остановился.
— Здравствуй, Раннинг.
— Привет, — сказал Раннинг, следя за ним со странным вниманием.
— Ещё хуже, — выговорил Андрей и остановился над пультом, согнув прямые плечи под летним тонким свитером — халат он надеть забыл. — У тебя пульс падает. Стимуляторов добавлю… Где-нибудь болит?
— Нет.
У него болело. Приборы отчетливо показывали очаги боли в медленно разрушающихся органах. Только врожденная способность к регенерации спасала его от быстрого превращения в кисель.
— А у меня вот… зуб.
Больше говорить было не о чем. Андрей ещё раз отрегулировал подачу веществ и двинулся к выходу.
— Подожди, — окликнул его Раннинг и глазами показал на экран. — Отключи.
— Да, — согласился Андрей и погасил фото давно почившего лейтенанта.
Домой он не пошёл — голова горела и ныли плечи, словно протащил с километр легендарное Солнце. Через километр с Солнцем за плечами я бы сдох, брезгливо подумал Андрей о самом себе.
Он направился в центр города, где разноцветными грибочками расселились по лужайкам маленькие ладные домики. В одном из них жила Анечка, готовая по причине известной симпатии принимать Андрея у себя в любое время дня и ночи.
Она приняла — позевывая и потряхивая блестящими волосами, одетая в тоненькую синтетическую маечку и короткие шорты.
— Какой мне снился сон, — сказала она. — Ни за что не догадаешься… а я не расскажу, за то, что прервал на самом интересном месте.
Андрей сделал вид, что ему безумно интересно, она кокетливо хохотала и сказала, что это слишком личное.
От личного Андрей постарался перейти к частному.
— Аня, ты специалист высокого класса.
— Маленький специалист высокого класса, — улыбнулась Анечка, намекая на свой миниатюрный рост.
— Маленький… да. Но не в этом дело.
— Кофе?
— Кофе. Аня…
— С сахаром?
— Аня!
— С молоком?
— Я серьезно.
— Я тоже. Я знаю, почему ты примчался в ночи, и поверь, ни одной женщине такая причина визита не понравится.
— Я быстро, — пообещал Андрей. — Только помоги разобраться в тезисах комиссии по поводу Основного Правила.
— Все просто, — отозвалась она, выставляя тонкие чашки, сделанные под фарфор. — Пункт «а» — радость жизни, пункт «бэ» — сопереживание, пункт «цэ» — любовь. Это упрощенно. Так вот, ничего из вышеперечисленного в нашем экземпляре не наблюдается. Сахар точно не надо?
— Сыпь что хочешь. Но это же оспоримо! Сопереживания у него — полно. Эба первая, Эба вторая… он же собой прикрывал.
— Это не сопереживание, — мотнула Анечка высоко подвязанным хвостиком светлых волос. — Он их автоматически, — она постучала согнутым пальцем по голове, — автоматически присоединял к своему пониманию команды. А командность — один из основных их инстинктов.