А проснулся от сухого треска выстрелов, визгливого задыхающегося крика и цепких рук на моей шее. Вывернувшись, я подмял под себя брыкающееся тело, коленом прижал выступающий кадык и увидел — Зера-Эба стоит на коленях перед спящим Лайнменом.
— Лайн! — выкрикнул я. — Лайн!
Затылок у него был неподвижным, а рука ушла под колени Эбы неестественным углом, очень ломким и страшным.
Рядом лежала «Игла» — из прорези её желудка шла чёрная с желтым отливом пена.
Эба поднялась с колен, и я увидел выцветающий камуфляж, оставляющий лицо Лайна бледным и беззащитным. Серые глаза угасали так же стремительно, выпуклый зрачок ослеп.
Три таких же слепых зрачка, чёрные с красной каймой, дымились на его шее и у сердца.
— Как? — глупо спросил я и ослабил захват.
— Домой! — тут же заорал Журов, набрав воздуха. — До-мо-о-ой! Я хочу домой!
Он забил руками, попадая мне по лицу и плечу. Яростные быстрые удары, словно укусы какого-то животного.
Зера-Эба снова опустилась на колени и закрыла от меня лицо Лайна — я понял, Аттам, я никогда его больше не увижу. Никогда больше не увижу, потому что Эба сидит на коленях и ласково гладит его неподвижный затылок.
Я нарезал из Журова лоскутов. У меня был только нож, но, когда я закончил, передо мной лежало то, что можно было слить в бочку через отверстие в пять сантиметров диаметром. И — клянусь — ничего бы не застряло.
Я не хочу пускаться в долгие объяснения и рассказывать подробности. Какие у смерти могут быть подробности? Все было как было. Его подвело доверие к «Игле», перекормленной этой дрянью, и полностью разряженная броня. И ещё — старое ранение, из-за которого он снял шейную пластину. Она мешала ему дышать.
Лайн даже не попытался меня разбудить, когда увидел неуклюжий «Пыж», замерший в попытке спрятаться за пару кварталов от башен. Он был уверен, что справится сам.
Я так и не узнал, на кого охотился Журов — на меня или Лайна. Фото на талоне, который оказался в его нагрудном кармане, после разглядеть стало невозможно.
Журову помогли боги, сказала Зера-Эба и обняла меня. Я привалился к ней, окровавленный и страшный, и долго ещё не мог прийти в себя. Тупая боль поселилась в груди — наверное, то же самое чувствовал Лайнмен изо дня в день.
— Его надо закопать, — сказал я, вспомнив памятные холмики на дворе Гордого.
— Похоронить, — поправила меня Эба.
Солнце снова поднималось, вкладывая свои лучи в щели крыши, словно монеты в копилку. Мы просидели ночь — неподвижно.
Она повернула голову и вдруг осторожно взяла меня ладонями — чуть ниже затылка и у шеи. Приблизила лицо — сосредоточенное и бледное. Сухими волокнистыми губами она прижалась к моим и закрыла глаза — в синей тени.
Сказала шепотом:
— Обязательно повзрослей. Заведи детей…
Мне тогда показалось, что именно за это Люке давали шоколад и бумажные пакетики с галетами. Слава Аттаму, у меня ничего похожего с собой не было, а то неизвестно, чем дело бы закончилось. Я отдал Зере талон, размокший и неразборчивый.
— Пригодится.
У неё ведь тоже, наверное, была мечта-желание.
Она молча взяла талон и похромала вниз по разбитой лестнице.
Я посмотрел сверху, как она уходит — медленно, кренясь на левый бок, высокая, сильная Эба с ежиком чёрных волос и вишневыми глазами.
Сверху было видно и «Пыж» — он приткнулся носом в замусоренный переулок. Это был транспорт, и на нём можно было отвезти Лайна куда-нибудь, где можно вырыть яму.
В лицо ему я старался не смотреть, а после и вовсе закутал его голову курткой, потому что глаза были открыты и в них было полно пустоты.
Бесполезную «Иглу» я припрятал под досками и чёрной просмоленной мешковиной.
Лайна, ставшего по весу таким же, как и Солнце, негибкого и уже холодного, я взвалил на плечи и попер вниз.
«Пыж» стоял молча, мрачно, словно знал, что случилось с его хозяином. Я повозился с люком и открыл. Внутри россыпью лежали черно-белые фото: какой-то домик в буковой аллее, какая-то Эба с криво пойманной фотографом улыбкой и бородатый пес с хвостом-бахромой.
Пока я устраивал Лайна внутри тесной кабины, откуда-то пришлепал «Король». Он долго крутился рядом, наклонялся, разглядывая меня и Лайна, а потом сообщил:
— Вы находитесь в зараженной зоне. Немедленно покиньте зараженную зону.
Его и без того механический голос был сильно искажен помехами.
— Пошёл ты… — сказал я и захлопнул люк.
У меня была карта, оружие — снова из припасов Журова — и новый день, в который я остался один.
«Пыж» за город я вывел дорогой смерти. Мне часто попадались какие-то люди, все тощие и почему-то все похожие на Журова. Я останавливался и открывал люк — они опасливо крались, а потом подскакивали, поймав пулю в сердце или голову, — стрелял я наверняка, хотя и не особо целился.
Пять или шесть трупов осталось позади, а ещё позади болтался «Король», почему-то бесстрастный. На него я внимания не обращал.
Карта кратчайшим путём вывела меня за черту города, и я попал туда, куда так стремился попасть с самого начала — на битую бетонную полосу, заросшую жестким кустарником. За ней виднелась полоска берега и пологий склон, где Лайн кормил «Иглу» последний раз. Справа расползлось приземистое здание с надписью «К-Р-Е-М-А-Н-Ь». Буква «Е» покосилась.
Лайна я оставил в кабине. Собрал все тряпки, которые нашёл за сиденьем, и завалил его ими. Я понял, зачем нужно закапывать трупы. Они становятся совершенно чужими, и смотреть на них невыносимо.
Все оружие, которое у меня было, я собрал и распихал под уцелевшие ремни и в карманы. Утопая в скользящем песке по щиколотку, пошёл к единственной двери, которая была приоткрыта — видимо, для вентиляции.
Толстяк сидел за конторкой и черкал что-то карандашом. Зонтик с длинной изогнутой ручкой аккуратно висел сбоку на гвоздике.
Первый выстрел сбил зонтик. Он раскрылся и поскакал прочь на переломанных спицах.
— Ты как сюда попал? — удивленно спросил толстяк, роняя карандаш.
Сверху захлопали двери, застучали шаги, но я успел всадить пулю толстяку промеж глаз. Он дернул щеками и свалился с конторки.
Словно капли первого дождя, с тяжелым стуком ударились выстрелы под ногами, и я услышал возмущенное: «Ты посмотри, куда пролез!»
Голос подсказал мне расположение говорящего — прямо надо мной, на просевшем деревянном балкончике. Этого было достаточно, чтобы не промахнуться. Посыпалась частая горячая капель, знакомо забулькало и захрипело — я даже обернулся, чтобы посмотреть, не пришёл ли Лайнмен мне на помощь.
Вместо Лайна в дверях торчал «Король».
— Зафиксировано нарушение Соглашения, — проскрипел он и полез в проем.
Ввалился он в тучах пыли и с повисшей на корпусе дверной коробкой.
Все замерло.
— Позвольте! — сказал молодой звонкий голос, и вниз по лестнице, стуча каблучками, сбежала Эба в беленьком платьице и с автоматом за плечами. — Позвольте! — повторила она. — Соглашение нарушено не нами! Пунктом первым параграфом восьмым Дворец обязуется держать приемную неприкосновенной и недосягаемой для охотников…
— Соглашение нарушено, — гнул своё «Король», и я подумал, что с лексиконом у него явные проблемы.
— Дворцом нарушено! — убеждала Эба, и сверху снова появились направленные на меня дула.
«Король» медленно развернул корпус ко мне и сказал:
— Покиньте зараженную зону.
Я покинул. Точнее, переместился за него, смутно понимая, что этот механический парень, чем бы он ни был, на данный момент на моей стороне.
— Я требую… — начала Эба, но, что именно она требовала, я уже не расслышал, потому что «Король» попятился, выжимая меня из дыры в стене, сделал несколько шагов назад и поднял навесные стволы. Желтый пульсирующий свет образовался внутри, накопил сил и вырвался с протяжным гулом — раз.
Два. Меня отбросило в сторону и засыпало песком.
Три. Здание лишилось крыши — она поднялась над ним, завалилась набок и вдруг развалилась в щепки. Стены дрогнули. Надпись рухнула единым куском, а за ней появились оранжевые языки пламени.
«Король» отошел ещё немного и снова выстрелил. Четыре. Пять.
Я устал считать, повернулся на спину и смотрел в небо, а «Король», стоя на месте с непреклонностью Лайнмена, все палил и палил до тех пор, пока не осталось ни единой целой доски, — и все ушло в черно-рыжие огненные лохмотья.
— Оставайтесь на месте, — проскрипел мне «Король» и замер, занявшись самоохлаждением, — я слышал, как гудит у него внутри.
Меня хватило на пять минут. Потом я вспомнил про Лайна, поднялся и побрел к «Пыжу».
Наушник в шлеме шелкнул:
— Раннинг. Я сказал — на месте оставаться.
— Квоттербек, я Раннинг, — отозвался я, не в силах удивляться или радоваться. — У меня тут Лайн…
— Я знаю, — помолчав, ответил Квоттербек. — Стой на месте. Это приказ.
Я поднял глаза и увидел его — он шёл навстречу, выпрямленный и угрожающий. Не знаю, как толком объяснить, но было понятно — он просто хочет прикончить меня собственными руками. Это в движениях, в глазах.
Приказ приказом, но я развернулся и побежал, автоматически выбрав стиль бега, при котором песок не преграда скорости. Скинув все болевые ощущения, на полной экономии дыхания я рванулся с низкого старта и за несколько секунд уже полностью взял себя под контроль.
Квоттербек сказал в наушник что-то из репертуара Гордого.
Пожарище и гарь оказались далеко позади — ещё немного, и скроются за горизонтом, и я сам скроюсь в какую-нибудь нору и попробую через связь доказать Квоттербеку, что не настолько никчемен, как ему кажется: да, потерял Лайна, да, сорвался на болельщиках, слил уйму очков, да, погубил уйму беспомощных людей, опять спутался с Эбами, но…
Чем дольше я рассуждал, тем больше понимал, что никакого «но» быть не может. Квоттербек прикончит меня и поступит очень правильно.
И все же — куда бы забиться? Я хотя бы успею ему сказать, что он был причиной того, что я чувствую странное тепло в груди, маленькое, но честное. Что я рад. Что я горд тем, что дошел с ним до четвертой линии.