Песок закончился. Полетела какая-то мелкая пыль на хорошо утоптанной земле. Я смог бежать быстрее и, стремясь выиграть время, пошёл на такой разгон, который мог выдержать не более пяти минут — бесценное время.
Укрытия нигде не предвиделось, но это тоже было делом времени и…
И он налетел сзади и сбил меня с ног. Вместе мы пропахали метров десять, не в силах преодолеть инерцию. По горячей земле скатились вниз, к кромке жирного неподвижного моря, и там Квоттербек распял меня одной рукой, а второй стащил с себя и откинул в сторону шлем. Дышал он так же, как и я, — глубоко и ровно, в тот же ритм.
— Раннинг, — выдохнул он, — я тебя прикончу.
Мне и ответить-то было нечего, поэтому я просто лежал и смотрел на него. Догадка, которая мелькнула у меня тогда, была слишком невероятной, чтобы пытаться её озвучивать, да ещё и в ответ на заявление, что меня надо убить.
Священные Служители, а почему такая суета? Не верится? Вот и я не верил.
Андрею пришлось оборвать его рассказ. Картина на экранах медицинского оборудования была настолько плачевной, что непонятно, за что хвататься: стимуляторы, обезболивающее, адреналин?
— Останавливаем, — сказал он и поднял руку. — Перерыв.
— Это черт знает что такое… — прошептал у его плеча Фред, дрожащими руками запихивая в рот мятную конфету. — Ты представляешь, что будет, если это вылезет наружу?
— Он врет, — сказала Анечка. — Кофе?
В руке она держала стаканчик с молочной пышной пеной.
— Невозможно, — сказал безымянный лингвист, забирая у неё стаканчик волосатой костистой лапой. — Я гарантирую… нет колебаний на приборах. Врать он не может.
— Внимание, — чистым женским голосом объявил динамик. — Расследование переходит в категорию «А-12». Внимание…
— Понеслась, — мрачно сказал Андрей. — Какая разница — врет он или нет? Нас запаковали.
Анечка тряхнула блестящей челкой.
— Правильно, — сказала она. — Основное Правило пересматривают по инерции — остатки серий того времени остались только в запасниках… И размораживать их никто уже не будет.
— Да, — согласился Андрей. — Только… если его Квоттербек действительно генетически являлся Раннингом, то это значит — они могли развиваться и выходить за свои рамки. Это человеческая черта, Аня. Хочешь поспорить?
— Потом, — ответила она и показала кончик розового языка.
— Эба, — назидательно сказал Фред, — прекратите… на рабочем месте.
— А ещё это значит, что мы должны прекратить допрос и дать ему умереть.
— Нет, — запротестовал лингвист, — материала мало. Основное Правило остается прежним… без паники, доктор, такое открытие могло быть решающим двести пятьдесят-триста лет назад, а сейчас — леди права, — последние серии давно уже просто исполнители.
— Откуда вы знаете, что у них творится в голове? — вдруг задумчиво сказал Фред и всей пятерней почесал жесткую короткую бороду.
— Фу, — сказала Анечка. — Что будет, если Костюченко узнает… он и так как акула вокруг лаборатории вьется. Психологию Игроков сочиняет.
— Категория «А-12», — напомнил Фред и посмотрел на замершего в колбе Раннинга.
Тот, мученически вывернув руки, висел в плотных пластах синеватой жидкости и смотрел вниз осмысленными ясными глазами.
— Бедный, — снова сказала Анечка. Раннинг перевел взгляд, и она вдруг отступила, уронив свой стаканчик. Тёмные кофейные брызги ударились в белоснежную ткань халата.
— Начали! — выкрикнул Андрей, зафиксировав улучшение.
Анечка молчала, растерянно разглядывая халат. Лингвист тоже молчал. Фред ожесточенно чесал бороду и делал вид, что занят этим безмерно.
Оставался только Андрей.
— Раннинг, — сказал он. — Можешь рассказывать дальше или сменим фазы?
— Ты с ума сошел, — вполголоса пробормотал Фред.
— Могу дальше, — помолчав, ответил Раннинг.
— Выкинут тебя отсюда, Андрей… Мозги в хлорке прополоскают и выкинут…
— Не останавливайте меня больше, — попросил Раннинг. — Это почти конец.
Он меня не убил. Мы вместе хоронили Лайнмена. Саперными лопатками, добытыми в «Пыже», копали яму, похожую на ту, куда по вечерам закатывали наше Солнце, только прямоугольную.
Я рассказал Квоттербеку, как все произошло, и он только плечами пожал.
— Хорошо получилось.
— Хорошо?
— Да. Он семь лет заявки подавал — иногда проходил, но Квоттербеки отклоняли на первой линии. Какой-то дурак протащил его, раненого, через переход. Переход зафиксировал ранение, и Лайнмена дисквалифицировали. Оставили в Храме — он там оборудование таскать помогал.
Я представил Лайна в роли носильщика. Картина получилась отвратительной. Вспомнилась и кошка — Искра, он сказал… Аттам, сильный, умелый Лайн — семь лет в команде с маленьким зверьком.
— Он не дошел бы до конца, — сказал Квоттербек, ровняя стену ямы острием лопатки короткими заученными движениями. — Четвертая линия — предел.
— Зачем ты тогда его взял? — ляпнул я.
Квоттербек посмотрел искоса. Я вспомнил собственную тайну, отданную ему на первой линии, вспомнил Тайта с его экспериментальным геномом и прикусил язык.
Потом я узнал, что Лайн два года гонялся за Матчами, в которых участвовал наш Квоттербек. Это был его единственный шанс попасть на поле, и с выбором он не ошибся.
— Ничего хорошего всё-таки, — сказал я. — Он мог бы и дальше ходить с тобой.
— Мог бы, — безмятежно ответил Квоттербек и вдруг улыбнулся.
Улыбался он одними губами, а в глазах было что-то… вроде затвердевшей кровавой корки, которую приходится взламывать ножом, чтобы рана не задохнулась.
Мы втащили Лайна в яму — Квоттербек принял его снизу и уложил на спину. Снял с его головы куртку, посмотрел и провел ладонью по выцветшему лицу.
— Нет… — тихо сказал он. — Слишком поздно.
Я не понял, о чем он, но спрашивать не стал.
Мы засыпали Лайна мелким бежевым песком, сгребли над ним холмик, который вскоре обязательно разметало бы ветром, и сели рядом, глядя на догорающий приемный пункт Кремани.
— А теперь работа над ошибками, — сказал Квоттербек. — По пунктам. Первое: если хочешь оглушить противника, бей не по ногам, а по голове. Второе: выполнять чужие правила — глупость. Идти на поводу у тех, о ком не знаешь ничего и ничего не знаешь об их настоящих целях, — идиотизм крайней степени. Если ты не можешь этого понять, то…
Возникло странное ощущение, что не Кремань причина его рассуждений. Слишком гладко и уверенно ложились эти слова, словно сотни раз обдуманные.
— Если ты не можешь этого понять, то закончишь вот так, — и он кивнул на холмик, а потом устало потёр ладонью нахмуренный лоб. — Я спрашивал тебя недавно — что ты знаешь кроме правил? Что ты знаешь, Раннинг?
— Не знаю, — ответил я, разглядывая влажный ожог с густо налипшим на него песком. — А при чем тут бить… противника по голове?
— При том, что вместо того, чтобы метаться по подворотням, нужно было искать центр.
— Дворец, — догадался я.
— Пять баллов за догадку, труп за опоздание.
— Лайнмен тоже не догадался.
— Он хотя бы на месте пытался сидеть и ждать. Это ты… все бегаешь. — Неожиданно его взгляд смягчился, а губы перестали напоминать шрам. — Правда, хорошо бегаешь.
Внутренне я согревался и успокаивался. Обжигающий напиток из мятых фляжек не шёл ни в какое с этим чувством сравнение. Квоттербек не клял меня за уйму ошибок, не винил в смерти Лайна, не упоминал Эб.
Я точно знал — все взято на заметку и обдумано, не спущено с рук, но и не стало оружием для проявления превосходства.
— Зачем на улицах стрелял? — спросил Квоттербек как раз тогда, когда я пришёл к мысли, что этот вопрос будет замят.
— Мне казалось, что они все виноваты.
— В чем?
Я молчал.
Квоттербек посмотрел на догорающие развалины, потом на песчаный холмик.
— Я забыл. Ты же у нас комиссионный экземпляр.
Обожгло. Это была моя душа, моя тайна, и я очень надеялся, что Квоттербек никогда не заговорит об этом вслух.
Квоттербек нагнулся, взял какой-то прутик и начертил на песке круг — широкий, а в нём — поуже.
— Что тебе на Комиссии сказали?
— Ничего. Просили рисовать и отвечать на вопросы. Потом долго кричали и ругались — эмоционально нестабильный, оплошность, брак… И отпустили. Я вернулся назад и подал заявку на Матч.
— Вопросы задавали, — повторил Квоттербек. — Посмотрели бы они на тебя сейчас.
Я чувствовал, что он нарочно отдаляет меня от себя — упоминанием об унизительной Комиссии, от которой остались самые плохие воспоминания. Были в том круглом зале несколько человек, которые доказывали что-то, мне совершенно недоступное, но ясно было — если они убедят остальных, Матчи прекратятся. Они долго бурлили и лопотали, но в итоге согласились нехотя, что я попросту немного недоработан и Матчам быть.
Событие в моей короткой жизни было из ряда вон выходящее, и я часто возвращался к нему в воспоминаниях.
На первой линии Квоттербек подробностей выпытывать не стал, но почему-то вернулся к этому сейчас.
— Ладно, — сказал Квоттербек, поднялся и выбросил прутик. — Пойдём во Дворец, пока там опять все кнопки не поотлетали. Я уже замучился этих ловить, — и он кивнул на «Короля», который бродил по берегу с видом пляжного отдыхающего.
Андрею очень хотелось взять очередной тайм-аут, но Раннинг, вернувшись к воспоминаниям о Квоттербеке, пришёл в стабильное состояние и рассказывал плавно, не прерываясь на свои обычные ремарки. Нужно было бы спросить — в каком году его водили на Комиссию по пересмотру Основного Правила, но вряд ли он вспомнил бы подробности неприятного, с его точки зрения, процесса.
— Здесь живут боги, — вспомнил я рассказы Зеры, очутившись в прохладном, с желтоватой лепниной на потолке зале изрядно обветшалого Дворца.
Сюда мы добрались без приключений. Люди попадались, но какие-то ошарашенные, с вполне вменяемым блеском в глазах. Было ощущение, что они все очнулись и никак не могут понять, где находятся, но вот-вот вспомнят, куда топать, чтобы попасть домой.