Джон не был уверен, что тут жили хозяева Бима. Скорее всего пес-бродяга пролез в пустующий двор и занял будку, решив, что тут ему самое место.
Он даже не отходил от неё дальше, чем на метр, считая, видимо, что привязан на цепь.
Джону больше незачем было заворачивать к заброшенной даче, потому что Бим издох этой весной. Путь Джона лежал дальше — к квадратной бетонной коробке, еле выступающей из земли и присыпанной хвоей. Это место прежде называлось клиникой реконструкционных технологий «Брианна», но давно опустело, ушло в почву и потеряло прежний облик.
Машину пришлось оставить под сводами накрененных металлоконструкций, где пронзительно музицировал бесталанный ветер. По склону с низенькой травкой Джон прошел к входу в бункер.
Из тоннеля слегка пованивало. Наклонившись, Джон пролез внутрь и пошёл вперёд, держась об осыпающиеся стены. Под ногами хрустело стекло. То и дело попадались тёмные пятна испражнений, иногда прикрытых истлевшей желтой газеткой.
Чья-то шерсть, коробки из-под сахара и маргарина…
Коридор резко обрывался — он привел Джона в тупик, и теперь нужно было нагнуться и разгрести грязь над потайным люком.
Джон взялся за дело с гримасой брезгливости. Испачканные руки долго и тщательно вытирал платочком, извлеченным из кармана, и потом, спускаясь вниз по железной лестнице, очень старался не трогать перила и стены.
На нижнем ярусе воняло ещё хуже: тухлой водой, потом, мертвечиной, кровью и горелым пластиком.
— Впитать тебя, — скрежещущим медным голосом проговорили высокие Врата, украшенные необыкновенной резьбой, плохо различимой в полутьме.
Джон привык к их странному приветствию и шагнул вперёд. Пройти через Врата было сложно — воздух под ними сгущался и облеплял почище мокрого цемента. Пробираясь через них, человек словно боролся со снежным бураном.
Наконец Врата отпустили Джона, и он сразу же споткнулся о Стража — тот вывалился из деревянного ящика — треть человеческого тела с безобразными культями на месте рук и ног. Передвигался Страж с помощью доски, поставленной на колесики, но она подвела его — осталась в будке, а сам калека с визгом выпал в грязь.
Джон перешагнул его и пошёл дальше.
Все предосторожности пропадали зазря: Братство Цепей было не единственной сектой, на которую всем было плевать, и не единственной сектой, считающей себя настолько пугающей и грозной, что её отцу-основателю требовалось прятаться в вонючих подвалах и загораживаться инвалидами.
Этих сект в последнее время развелось превеликое множество, и все они активно вербовали новых членов, в новые члены шли либо от нечего делать, либо потому, что хотелось во что-то верить. Джон относился к последним — ему до последнего хотелось во что-то верить, но официальный, хороший и всеми признанный бог его отвергал, и пришлось искать замену.
Однажды, шляясь по городу в поисках магазина, где можно было бы купить полунатуральный йогурт, Джон наткнулся на интригующее зрелище. Прямо под сырыми сводами моста полуголые люди плясали под натужное буханье барабана и тоненький писк флейты. Причудливый танец с элементами садомазохизма: правый ряд то и дело наступал на левый и колотил их по плечам и спинам увесистыми железными цепями. Потом обливающийся кровью левый ряд разворачивался и принимался колотить правый.
Так они сходились и расходились множество раз. Джон наблюдал с любопытством. Его интересовало, подберут ли танцоры тех, кто не выдержал и плюхнулся в грязь, или попросту затопчут насмерть.
Пока стучал барабан и пела флейта, никто не менял ни одного движения. К Джону, низко наклонив окровавленные плечи, подбежал мальчик с брошюркой. Он тяжело дышал и радостно улыбался, показывая окровавленные влажные зубы.
— Возьмите, — пропыхтел он, — приходите на наше собрание! Придете? Сегодня в шесть. Вы все поймете, когда увидите…
— Я все пойму? — переспросил Джон и усмехнулся, но брошюру почему-то взял и запихнул в карман джинсов, свернув её в четыре раза.
Вечером, сотни раз отразившись в безразличных недрах своих шкафов и зеркал, он уселся на диван и вынул брошюру.
«Не только мы желаем настоящей свободы. Не только мы считаем, что удел слабых — носить ошейники, а сильных — пристегивать цепи».
Джон отложил брошюру и закрыл глаза. Он долго и неподвижно лежал в полумраке.
Ошейники и цепи. Наверное, никого это больше не волновало, но мир превратился в мешанину ошейников и цепей.
То, что потом назвали Великим меха-уничтожением, стало первым переломным моментом в жизни Джона. Ошейники и поводки, подумал он. Что хочется лично ему, Джону? Надеть ошейник или пристегнуть поводок к чужому?
Он размышлял над этим, впитывая льющуюся отовсюду свежую пропаганду. В первую очередь подключили религию: «Бессмертие — грех!», «Замена образа и подобия божия на механизм — убийство души».
Подали голос и гильдии Природы. О них прежде никто ничего не слышал, но в то время, когда понадобились светлые жизнеутверждающие идеи, гильдию Природы вытащили на свет божий, отряхнули от чернозема и поставили во главу угла.
Оказалось, что во время тотальной механизации и в расцвет биоинженерии некоторые из этих ребят занимались интересными и крайне отвлеченными делами: сохраняли ДНК растений и животных, разрабатывали идеальные жидкости для очищения загрязненной воды и разрабатывали биологическое оружие для уничтожения человечества.
Биологическое оружие у них отобрали, и они не особо сопротивлялись, потому что получили зеленый свет на восстановление природных ресурсов и сразу же рьяно принялись за дело.
Они первые и запустили ролики о вечном круговороте жизни, ставшем эмблемой и главным аргументом сторонников кратковременности человеческого бытия.
Джона окружали демоны. Это были демоны покорности, глупости. Демоны, зараженные стадным инстинктом. Эти демоны не умели думать сами и легко поддавались на провокации. Они верили всему, что слышали с экранов и видели на плакатах, они были невыносимо тупы.
Биомасса, готовая лавиной навалиться на любого, на кого показали пальцем.
Выращенная в повиновении, в рабской одинаковости, в голоде и страхе толпа. Джон, возможно, и смирился бы с тем, что вынужден существовать среди неё, но ему не давала покоя застарелая обида: глупая толпа забрала себе все внимание бога.
Бог так внимателен к людям и так их любит, что по малейшему выражению их недовольства навсегда захлопнул двери церквей перед меха, анаробами и зарядными устройствами.
Бог захлопнул двери перед Джоном, хотя он, Джон, ничего плохого богу не сделал.
Потеря бога — ощутимая потеря для того, у кого нет абсолютно ничего, а у Джона ничего не было. Мать умерла давным-давно, и он отчего-то очень смутно помнил её голос и очень отчетливо, до приступов панических атак, — её указания.
Не было семьи и желания её создать. Из рассказов матери было известно, что его отец — сволочь, испортившая мамочке жизнь, а сам он точь-в-точь папочка.
Сложно решиться на семейную жизнь, зная, что ты сволочь и испортишь чью-то жизнь. Может, кто-нибудь другой и смог бы, но Джон не мог. Крайне сдержанный и застенчивый с девушками, он проигрывал ещё до того, как решался вступить в любовную игру. Его приятная внешность поначалу давала пару баллов форы, но они тут же исчезали, когда обнаруживалось, что Джон посвятил свою жизнь псевдомедицинским развлечениям, а в свободное время читает философские трактаты.
Однажды знакомая дамочка назвала его собачьей яйцерезкой и расхохоталась.
— Гениталии бездомных ничем не отличаются от человеческих гениталий, — сказал ей Джон, — а я по большей части оперирую именно бездомных, а не собак.
— Думаете, это интересная тема для разговора? — парировала дамочка.
— Не уверен, — ответил Джон. — То, что интересно мне, не может быть интересно вам. Но я не хочу разговаривать с вами о том, что вам интересно.
— Вот поэтому я и не собираюсь с вами больше разговаривать, — заключила дамочка, встала из-за столика и ушла, обмахиваясь кончиком пушистого боа.
Джон в одиночестве доел черепаховый суп из глубокой белой тарелки, подумал и заказал вишневое желе.
В детстве, когда тоска и неприкаянность достигали апогея, Джон просился в церковь, и мать отводила его туда, где хорошо отдыхалось в звучной тишине, легком колыхании огоньков и золотом сиянии икон.
Потом ему стало некуда идти, и мальчик с истерзанными плечами указал новый путь. Так Братство Цепей получило самого беспокойного и ненадежного своего адепта, а Джон снова обрел бога.
Это было так называемое Белое собрание, на котором отец-основатель Шикан Шитаан занимался прозелитизмом. Для этой цели люди собирались в уютном и чистеньком зале, где на входе не было микрочип-сканера, а это означало, что сюда был открыт путь даже бездомным.
Вместо сканера в коридоре высились странные Врата, медные, высокие и украшенные изображениями переплетенных змей, опустивших морды в раскрытые чашечки цветов.
Эта рамка поразила Джона — он видел нечто подобное в трактатах о Мертвых, но никогда не думал, что кому-то придет в голову воспроизвести стилистику изобретений давно ушедшего века.
Люди молча и тихо стекались в зал, где усаживались на пол или робко толпились у стен. Среди них были и подростки в вызывающе яркой одежде, но с раненым выражением на лицах, и женщины, серые и безжизненные, и пара человек в чёрных строгих масках, но в основном зал заполняли бездомные.
Одетые в фантастическое тряпье разнообразных расцветок и сплошь грязное, они с готовностью валились на пол и демонстрировали друг другу глубокие белые шрамы на ладонях, предплечьях и шеях. Многие выставляли напоказ совсем свежие раны, густо присыпанные пылью.
Остальная часть публики старалась их не замечать.
Срабатывало многолетнее отчуждение — люди отвыкли видеть бездомных рядом с собой, и некоторые, удивленно рассмотрев их, торопились уйти.
Джон нерешительно потоптался у Врат, но любопытство пересилило, и он шагнул сквозь них, ощутив странное сопротивление воздуха, невидимой тонкой тканью охватившее все его тело.