Широкое лезвие затупилось. Дюк разжал пальцы и уронил нож. Забрало его шлема заплыло алым маревом. Кровь Караги залила ему шею, намочила волосы.
— Поговорим, капитан! — попытался прокричать Карага, но забулькал и задохнулся.
Он сам себя не услышал. Что-то приближалось с ревом и треском, как охваченный пламенем вагон метро.
Огонь погас. Одежда на Караге свернулась и задубела. Ему стало тесно в собственной обгорелой коже, а Дюк наконец отер рукой забрало, отбросил Карагу в сторону, изловчился и вскочил на ноги.
Теперь он снова мог стрелять, не опасаясь, что «Шустрила» захватит на тот свет кусок его самого.
Правую руку Дюк убрал за спину, а левую опустил, и Карага, подняв голову, увидел чёрный внимательный зрачок дула.
Не оставалось ни мгновения, чтобы остановить его. Снова вспыхнуло розовое рассеянное излучение, но почему-то поднялось оно вертикально вверх, как стебель диковинного цветка.
Дюк замер, с удивлением глядя, как Спираль пожирает заряд «Шустрилы». Карага умудрился сесть и тоже уставился вверх. С верхушки Спирали на них опускалась гигантская медуза. Прозрачная и черно-синяя, она обросла бахромой молний, пульсировала белыми ослепительными внутренностями.
Розовый свет растворялся в ней, как капля крови растворяется в воде.
Медуза падала.
Она падала с огромной высоты, и ни Дюку, ни Караге некуда было от неё деваться.
Глава 8
— Ну все! — весело прокричал Карага, с трудом ворочая языком. — Все, капитан! Теперь моё время!
Вертикаль, Спираль и Космина — три близнеца, символы давно ушедшей эпохи. Мятно-зеленое излучение Вертикали погасло, красные всполохи Космины давно перегорели, но синее, сильное поле Спирали бушевало вовсю, и Карага был уверен, что оно сделает с ним то же, что сделала Вертикаль, — наполнит все батареи, обновит и перезапустит все системы и придаст сокрушительной, хоть и кратковременной силы.
Именно на это он надеялся, идя сюда, и поэтому радовался выбранному Ледчеком месту встречи.
Вертикаль пала жертвой силы, которой сама же и одарила. Если Спираль окажется такой же щедрой, то Карага превратит капитана Ледчека в мясной фарш с добавками из гнутого металлолома его же экзоскелета.
Спираль завершала цикл. Нахлебавшись энергии из разрядника, завершала его не тихим ламповым светом, а целой бурей.
Карага даже руки раскинул, как будто встречал на берегу освежающую морскую волну.
Он ожидал поддержки.
Дюк стоял напротив, глаза его блестели, как белое стекло, шлем лопнул, волосы встали дыбом. Он вспыхнул сразу и в нескольких местах, смахивая на елку, обмотанную гирляндой. Кости экзоскелета засверкали серебром. Весь в иглах, весь в паутинах микроразрядов, с пересохшими и лопнувшими губами, он с трудом двинулся вперёд, закрываясь от вихревых потоков, одной рукой взялся за плечо Караги, другой — за его ремень и потащил прочь, сгибаясь и пошатываясь.
Эти минуты запомнились Дюку ощущением полной и звенящей пустоты. Чувствовал он себя, как железная кастрюля в микроволновой печи. У кастрюли не бывает ни рук, ни ног, и у Дюка не было, было только ощущение высосанного до дна объемного нутра.
Продвигался вперёд он неведомым способом и сам удивлялся — как так получается?
Шёл и конца-края не видел с цепи сорвавшемуся полю Спирали и, когда вывалился за его пределы и попал в полнейшую тишину и черноту, испугался, что провалился в небытие и тут обязательно потеряет свою ношу, потому что в небытие каждый должен быть строго один…
Только долгие минуты спустя он снова обрел способность видеть и различил волнистую линию крон затемненного парка, белеющие осколки строений и темную полосу дороги.
Тишина оставалась прежней. Дюк сел на ступеньку и принялся хлопать по ушам ладонями. Руки его оказались вымазаны в крови, и непонятно было, чья это кровь.
— Я оглох, — неуверенно пробормотал он и услышал себя. — А, нет, не оглох.
Ему казалось, что Спираль разнесла все к черту, но вокруг все осталось нетронутым, и не было слышно ни звука.
— Эй, — отдышавшись, позвал он, — эй, меха.
Карага лежал ничком. Спина его дымилась, плечи подергивались.
Дюк на секунду задумался. Что было такого в Инженере, что ради него Карага изуродовал и подставил своего товарища и готов был погибнуть сам?
Неожиданно мысль свернула в сторону: меха обвиняли в гибели посетителей бара «Попугай», но не они были причиной. Может, и теракты свалили на них по каким-то особо ценным внутренним соображениям, а на самом деле не было в них никакого меха-участия?
Мысль неприятная, но Дюк знал, что такое могло случиться. Он видел многое. Видел, как подставляют невиновных, а преступники остаются на свободе и даже процветают, постепенно перебираясь в эшелоны власти, а там принимаются излучать доброту, понимание и всепрощение.
Впрочем, хрен с ними, решил Дюк. Не появилось ещё героя, способного распутать этот клубок, и Дюк не собирался им становиться.
Есть в обществе правильное, хоть и жесткое расслоение. Делится общество на дураков и дураков, дорвавшихся до власти. Первым ничего не объяснишь, со вторыми не поспоришь.
Если уж и выбирать из счастливого неведения и смертельно опасного всезнания, то лучше остановиться на первом и оставаться обычным дураком.
— Как бы тебе голову отрезать, — пробормотал Дюк, примериваясь. Нож свой он оставил под Спиралью, и толку от него оказалось мало.
Тащить Карагу целиком Дюку было лень. Для доказательства убийства меха достаточно трофейной головы, и её-то никак не удавалось отсоединить. Дюк попытался оторвать её вручную, надеясь на многократное увеличение сил, подаренное ему экзоскелетом, но тот оказался ни к чему не пригоден: расплавились стыки, суставные соединения слиплись в комки.
Как сам жив остался, Дюк не понимал. Экзоскелет превратился в обузу, и его нужно было как можно быстрее демонтировать. Таскать на себе шестьдесят лишних килограммов Дюк не собирался.
Идея уволочь Карагу с собой окончательно потеряла свою прелесть: Дюк бы попросту надорвался.
Аккуратно соединив запястья и лодыжки Караги магнитными наручниками, Дюк наклонился и заорал ему в ухо:
— Вставай!
Карага не отреагировал. Перевернув его, Дюк увидел дыры, покрывающие шею и грудь, маленькие круглые дыры, рассыпанные часто, как капли дождя.
Кожа свисала с надреза на горле. Под ней виднелись и розово-серые мышцы, и стальной блеск биоинженерного металла. Крови стало меньше. Обожженная кожа рук и плеч собралась в тугую гармошку, кое-где лопнула или надорвалась.
Гармоничное соединение живого с неживым завораживало. От всего устройства меха веяло осознанной шизофренией настоящего гения. Биоинженеры переделывали центральные творения природы с цинизмом, недоступным слабым и жалостливым людям.
Они исполняли роль эволюции, а эволюция никогда не была милосердна, и выходили за рамки представлений о том, что такое хорошо или плохо.
Человеческое тело Дюк воспринимал исключительно цельным и не терпел ни малейшего в него вмешательства. В новости о гибели тысяч человек на океанском побережье его могли взволновать лишь детали: неаккуратность смерти, забитые камнями развороченные внутренности, торчащие из посиневших надутых животов доски и смешавшиеся в черепной чаше мозги и соленая вода. Пока люди сетовали на беспощадность природы и обсуждали цунами, Дюк пытался смириться с тем, что при неудачном стечении обстоятельств внутрь него может набиться всякая дрянь.
Смерть тоже страшила его по-особенному. Не пугало небытие, не пугали адские муки, а вот возможное вмешательство патологоанатомов выводило из себя.
Дюк десять раз переписывал документы, разъясняющие, как следует поступить с его телом в случае смерти. Сначала он запрещал себя вскрывать, потом раздавать на органы, потом изготовлять из себя препараты, потом — сливать вместе с грудой чужих тел, и долго мучился, пытаясь придумать, что ещё можно запретить с собой делать.
Меха в его глазах были воплощением всех неприятностей сразу: словно в одно и то же тело разом набилось и досок, и песка, и камней, да ещё кто-то лапал руками изнутри то, что изначально надёжно прикрыто кожей и мышцами.
Религиозный человек сравнил бы такое вмешательство с кощунством, но Дюк в тонкие материи не вдавался. Он просто не любил биоинженерию, как некоторые не любят ощущение, оставляемое на лице липкой паутиной.
Он не был против неё, она была против него.
И все же открытые меха-ткани, залитые кровью, в лохмотьях содранной кожи, притягивали взгляд. Они были выше всего, известного Дюку. Совершенное творение недостижимого природе уровня. Практическое бессмертие, феноменальная регенерация и полный контроль над всеми системами организма: никаких случайностей. Никакого песка в почках, язвы желудка или некстати приключившейся диареи.
Все под контролем разума, сбалансировано и утверждено.
Идеальное творение, нарушающее все запреты и все правила.
Оно не могло не нравиться.
Вспомнив все, что слышал на лекциях по меха-устройству, Дюк решил рискнуть. Он перевел разрядник в режим минимальной мощности, приставил его дуло к затылку Караги и нажал на спуск.
Карагу легонько тряхнуло. Синенькие искры закружились в воздухе.
— Разряд! — громко сказал Дюк и ещё раз нажал на спуск.
Большое тело меха чуть приподнялось, под разорванной курткой взбугрились мышцы.
— К черту, — сипло и еле слышно проговорил Карага, открывая глаза.
— Идти можешь?
Вместо ответа Карага шевельнулся и с трудом перекатился на бок. Он, прищурившись, смотрел на Спираль, снова освещенную мирным лиловым светом. Смотрел так, будто она одна во всем виновата.
— Дай мне пять минут, — сказал он и вдруг улыбнулся уголком сожженных губ. — Смотри, капитан, за костюмчик небось теперь не расплатишься…
Дюк угрюмо осмотрел экзоскелет. Восстановлению не подлежит.
— Ничего ты про Инженера не знаешь, да? — помолчав, спросил Карага.