Большинство вертолетов было видно издалека — они выкрашены в оранжевые цвета спасательных служб, и меха, взломавшие склады с оружием, легко сбивали их при любом неосторожном маневре.
Выступила наружу вся отсталость и ограниченность военной системы, разрушенной во времена Великого меха-уничтожения.
Регулярные войска не имели достаточного опыта, и количество их не могло обеспечить массированных атак.
Тяжелое оборудование и экипировка не соответствовали задачам: любое повреждение превращало непобедимого в экзоскелете бойца в груду почти неподвижного металла.
И хотя на первых порах именно тяжело экипированные отряды смогли отстоять некоторые районы и даже обеспечить эвакуацию, они быстро потеряли преимущество, а эвакуированные в пригороды жители превратились в невыносимую обузу.
Их невозможно было успокоить, невозможно заставить подчиняться. То и дело вспыхивала паника, начинались крики и беготня, целые группы пытались прорваться сквозь оцепление и вернуться в город, считая, что их обманули и пытаются выгнать, как было во времена перенаселения.
Армия оказалась в затруднительном положении, вынужденная оставаться между двумя огнями: негодующими толпами за спиной и четко организованными меха впереди.
Наступление тоже мешкало: меха были по рукам связаны уймой транспортируемых бездомных, и хотя и жестко подавляли любой призыв к беспорядку, но все же не справлялись. То и дело бездомные, обезумевшие от ужаса, совершали невероятные поступки: то умудрялись, находясь в автобусе, раскачать его и, опрокинув, брызнуть из всех щелей, как крысы; то выдавливали стекла и по-звериному кидались на конвой, за что немедленно уничтожались, но тем не менее постоянно находились те, кто решался на этот отчаянный шаг.
Вырисовалась разница между людьми и бездомными. Люди по-прежнему воспринимали происходящее фарсом и требовали у уставших бойцов объяснений, а бездомные уже почувствовали накинутую на шею петлю и по-животному безрассудно пытались спасти свои жизни.
В людях действовал разум, привычка полагаться на права и свободы. В бездомных действовали инстинкты. Они диктовали им два спасительных пути: бежать или замереть, надеясь не привлечь к себе внимания.
Бо́льшая часть выбрала второй путь, и многие автобусы казались пустыми: в них лежали на полу, прятались под сиденьями, сжимались в углах.
По привычке никто из бездомных не заговаривал с меха, зная, что это строго-настрого запрещено, но и между собой они тоже не разговаривали, соединяясь только в общем порыве толпы, когда кто-то один решался сопротивляться и бежать.
Морт и Эру проникли в город через парковые Врата и принялись обходить и перестраивать колонны и отряды. За ними следом вынырнул Кенни и отправился налаживать точки транспортировки у вокзалов, старых военных баз и на площадях — везде, где сохранились старые медные конструкции, украшенные изображениями змей и цветов. Многие были повреждены и восстановлению не подлежали, но Кенни брался и за них, и к наступлению темноты наладил около двадцати новых точек переброски, куда незамедлительно потянулись конвоируемые колонны бездомных.
Город корчился в муках. Меха планомерно закладывали взрывчатку под каждое значимое здание или большой жилой комплекс.
Они не щадили себя, но экономили время, и зачастую погибали под собственными же взрывами.
В три часа ночи на смену им начали приходить обновленные отряды, собранные из переработанных в топках Мертвых бездомных и запасов биометалла, принадлежащего старой клинике «Брианна».
Шикан, голый по пояс, нацепив кожаный длинный фартук, вспыхивая в красных отсветах своих подвалов, скрипя зубами от дробного, оглушительного грохота работающих машин, набивал топки бездомными.
Крутились и стонали шестерни, работали синеватые валы, горели резиновые толстые прокладки, и он менял их, вытирая лоб черно-алыми руками и оставляя на лице грязные полосы.
Несколько меха, контролирующих загрузку, стояли дымясь, с ног до головы покрытые кровью.
В их обязанности входило провести партию бездомных по узкому коридору, оглушить или убить на входе в подвал и передать тело Шикану.
Поначалу они пользовались маленькими пистолетами, но Шикан приказал не растрачивать патроны зря.
Дело пошло медленнее, потому что теперь приходилось бить бездомных о стену, или разбивать им головы кулаками, или придушивать — каждый конвоир выдумал свой метод, и со временем приспособился так, что поток снова пошёл бесперебойно.
Иногда в коридоре слышался визг: кто-то умолял или пытался доказать, что он не бездомный, что произошла ошибка, но Шикан не мог услышать их за грохотом своих машин, а меха, созданные по подобию Морта, не обращали на это внимания.
К пяти часам утра произошло сразу три события: один из вертолетов армии нащупал лучом клинику «Брианна» и успел передать координаты до того, как его сбила охрана.
Морт и Эру, оценив возможности подкрепления, начали штурм войск оцепления, а Кенни закончил с Вратами и, отвязавшись под каким-то предлогом от телохранителей, нырнул в темный переулок, пропахший гарью и кровью, и побежал в сторону хорошо известного ему убежища, в своё время залитого дезинфицирующим цементом, но снова обжитого и, насколько ему было известно, нетронутого до сих пор по правилу воронки, в которую дважды снаряд не падает.
Он шёл путями, известными только бездомным. Сворачивал в тупики и карабкался по проржавевшим пожарным лестницам, по крышам заброшенных гаражей и вдоль заборов, где протиснуться было так сложно, что ему приходилось прекращать дышать.
Старый город хранил внутри себя скелет прежнего, и по его полурассыпавшимся костям Кенни пробирался уверенно, помня каждую преграду и каждую почти невидимую лазейку. Через час он вышел на неровную, плохо забетонированную площадку, справа от которой валялись груды качелей и горок, облезших и рыжих от времени, а слева высилась пирамидка обшитого металлическими листами ангара.
Места, подобные этому, на карте города не обозначались никак. Это были слепые пятна цивилизации, язвы и раны, благополучно забытые в стремительно обраставшем опухолями организме.
Серая площадка, обдуваемая ветром, никаких тайн, казалось, не хранила, но Кенни знал, что под цементной пробкой когда-то погибли, задыхаясь, тысячи бездомных, и знал, что справа, почти невидимый в траве, есть узкий проход-нора.
В неё он и полез, задержав дыхание и считая про себя. Досчитав до ста, он попытался выпрямиться и смог нащупать руками расширившийся земляной проход.
В полной темноте, на согнутых ногах, он двинулся вперёд, снова считая, и через сто шагов свернул налево.
Появились ступеньки, небрежно выбитые в рыхлой земле. Оскальзываясь, Кенни побрел вниз, уже различая вдали белую точку света.
Ориентируясь на неё и не обращая внимания на боковые коридоры, он ускорил шаг. Вдруг земля двинулась и поплыла. Кенни вздрогнул и перевел дыхание. От нехватки воздуха и тесноты, решил он, хватаясь руками за стенки.
Свет-то впереди, вон он, свет.
Все должно быть хорошо…
Но земля уплывала, и Кенни начало подташнивать. Он попробовал кинуться бегом и упал, не сделав и пяти шагов.
Посыпались за шиворот холодные комья и мелкий песок.
Свет становился ближе, но теперь почему-то виднелся слева, а не прямо перед Кенни.
До него оставалось каких-то двадцать метров, и Кенни пополз, крепко хватаясь за грязные плиты пола, плиты, которыми когда-то были вымощены аллеи и дорожки прежнего старого города неизвестной теперь эпохи.
Такими же плитами была выложена обширная зала, замыкающаяся вверху треснувшим куполом. Свет, серый и белый, излучали сваленные вдоль стен длинные волокна, подключенные к вибрирующему генератору. Грудами лежащие черепа и тонкие кости рук, толстые бедренные кости и выгнутые ребра, покрытые пылью, аккуратно были свалены в центре. Остальное пространство занимала медленно шевелящаяся толпа.
Кенни не выхватил ни одного значимого лица, все они, будто присыпанные мукой, были одинаковы, симметричны и виделись плоскостями с дырами глаз и рта.
Лица перемещались, наплывали друг на друга, рты жевали или синхронно раскрывались, и все скопление смахивало на стаю еле живой рыбы, колыхающейся в толще мутного аквариума.
Кенни вошел, пригнувшись, и раздался треск. Трещина купола разошлась, будто лопнула ткань, разрываемая чьими-то руками, и огромная выгнутая часть его медленно повалилась вниз, смахивая на половинку разбитого яйца.
Вибрирующий гул заглушил жалобные крики. Запах пыли, отходов и кислятины разбавился запахом внутренностей от разломленных пополам тел и вспоротых животов.
Задыхаясь, Кенни побрел между бездомными, медленно отползающими от места падения купола. Он закрыл лицо ладонью, зажмурился. Мелкая белая пыль поднялась в воздух и колыхалась пластами.
Не самое удачное время, подумал Кенни, но все же пополз на груду черепов и на самой верхушке выпрямился, выставил вперёд ногу и крикнул:
— Слушайте меня! Хватит ныть! Слушайте!
Под разбитым куполом ещё возились и стонали, но Кенни перекрикивал стоны, иногда опасливо поглядывая на потолок: чудится ему или нет медленное плавное вращение?
— Я! Выведу! Вас! Наружу! Я! Сделаю! Вас! Людьми! Я! Могу! Вас! Защитить!
Бледные лица обратились к нему безо всякого выражения.
Кенни помолчал немного и крикнул:
— Я — бездомный! Я разговариваю с людьми! Я имею на это право! Вы — имеете на это право! Я — здесь родился! Я — здесь рос! Я — такой же, как и вы! Я! Вас! Выведу!
Молчание и стоны.
— Я воспитан богом! Он обещал мне спасти вас! Началась война! Вы послушались меня и остались живы! Вы должны слушаться меня дальше! Оставайтесь здесь, пока не кончится война! Я дам знак! Я дам знак, и тогда вы выйдете отсюда и сможете разговаривать с людьми! Не выходите отсюда! Вы умеете терпеть! Терпите голод! Терпите жажду! Оставайтесь здесь! Ждите, пока я не подам знак!
Стоны стихли. Взгляды стали внимательнее, и теперь Кенни стал кое-кого узнавать: безымянного старика, который когда-то покорил его длинной и путаной сказкой о других планетах; женщину, которой камнями отбивали ногу, зараженную грибком, — она все ещё жива, но культя замотана тряпками. Он узнал и того человека, который, поговаривали, приходился ему то ли братом, то ли… Узнал немого с рыжей бородой. Немой умел показывать фокус с пятью камешками — никогда не угадаешь, сколько камешков спрятано в его ладони.